Розали заглянула ему в глаза.

— Что вы хотите сказать?

— Я хочу сказать, что не все то золото, что блестит. Я хочу сказать, что, хотя эта дама богата, красива и любима, не все там благополучно. И еще я кое-что знаю.

— Неужели?

— Я знаю, — сказал Пуаро хмурясь, — что где-то я уже слышал этот голос — голос мосье Дойла, и мне очень хочется вспомнить — где.

Но Розали уже не слушала. Она замерла на месте. Концом зонтика она чертила узоры на рыхлом песке. Потом ее прорвало:

— Я — гадина. Гнусная, отвратительная гадина. Я готова содрать с нее платье и топтать ее прекрасное, надменное, самоуверенное лицо. Я просто ревнивая кошка и ничего не могу поделать с собой. Она дьявольски везучая, такая выдержанная и уверенная в себе.

Эркюль Пуаро был отчасти озадачен этой истерической вспышкой. Он взял ее под руку, дружески тряхнул.

— Tenez[274] — выговоритесь, и вам станет легче.

— Ненавижу ее! Впервые так ненавижу человека с первого взгляда.

— Превосходно!

Она подозрительно взглянула на него. У нее дрогнули губы, и она рассмеялась.

— Bien[275],— сказал Пуаро, также рассмеявшись.

И они мирно направились дальше к отелю.

— Мне надо найти маму, — сказала Розали, когда они вошли в прохладный, сумрачный холл.

Пройдя холл, Пуаро вышел на террасу с видом на Нил. Несмотря на раннее время, столики были накрыты к чаю. Поглядев на реку, он спустился побродить по парку.

Там играли в теннис под палящим солнцем. Он задержался посмотреть, потом сошел крутой тропкой вниз. На скамейке лицом к Нилу сидела та самая девушка, что он видел в ресторане «У тетушки». Он сразу узнал ее. В его памяти отчетливо запечатлелось ее лицо, и как же оно переменилось! Бледное, исхудавшее, с печатью неизбывной скуки и подавленности.

Он чуть отступил назад. Не замеченный ею, он мог смотреть без помех. Она нетерпеливо постукивала по земле ножкой. Глаза, как бы подернутые дымкой, вдруг странно оживляла горькая радость. Она смотрела прямо перед собой, на Нил, где скользили барки под белыми парусами.

Тот голос, это лицо — да, он вспомнил их. Вспомнил лицо этой девушки и только что услышанный голос новоиспеченного мужа.

Он следил за ничего не подозревавшей девушкой, а между тем в драме игралась очередная сцена.

Сверху послышались голоса. Девушку точно ветром сдуло с места. По тропке сходили Линит Дойл с мужем. Счастье и уверенность звенели в ее голосе. Ни следа недавнего напряжения и скованности в фигуре. Она была счастлива.

Та девушка сделала пару шагов им навстречу, и они пораженно застыли.

— Привет, Линит, — сказала Жаклин де Бельфор. — И ты тут, оказывается. Похоже, мы так и будем всю жизнь сталкиваться лицом к лицу. Привет, Саймон! Как поживаешь?

Вскрикнув, Линит отпрянула и вжалась в скалу. Красивое лицо Саймона Дойла гневно передернулось. Он двинулся вперед, словно намереваясь смести с дороги это худенькое тельце.

По-птичьи дернув головой в сторону, она показала, что не одинока здесь. Саймон тоже повернулся и увидел Пуаро.

— Привет, Жаклин, — неловко сказал он. — Не думали тебя тут встретить.

Слова прозвучали совершенно неубедительно.

Девушка сверкнула белозубой улыбкой.

— Полная неожиданность? — спросила она. Потом, едва заметно кивнув, ушла вверх по тропинке.

Из деликатности Пуаро двинулся в противоположную сторону. Уходя, он слышал, как Линит Дойл сказала:

— Боже мой, Саймон! Что же нам делать, Саймон?

Глава 2

Ужин кончился. Открытая веранда отеля «У водоската» была мягко освещена. За маленькими столами собрались почти все постояльцы.

Появились Саймон и Линит Дойл и с ними высокий, представительный седоголовый господин с свежевыбритым, американской выделки острым лицом.

Пока они мешкали в дверях, Тим Аллертон встал из-за столика и направился к ним.

— Вы, разумеется, не помните меня, — учтиво сказал он. — Я кузен Джоанны Саутвуд.

— Ну конечно, какая я глупая! Вы — Тим Аллертон. А это мой муж, — голос ее чуть дрогнул (от гордости? от застенчивости?) — и мой американский опекун, мистер Пеннингтон.

— Разрешите познакомить вас с моей мамой, — сказал Тим.

Несколько минут спустя они все сидели одной компанией: в углу Линит, по обе стороны от нее соловьями разливались Тим и Пеннингтон. Миссис Аллертон разговаривала с Саймоном Дойлом.

Открылась дверь. Прелестная фигурка в углу напряглась. И тут же расслабилась, когда вошел и пересек веранду невысокого роста мужчина.

Миссис Аллертон сказала:

— Вы тут не единственная знаменитость, дорогая. Этот смешной человечек — Эркюль Пуаро.

Она сказала это между прочим, как светская дама, желая заполнить неловкую паузу, однако сообщение живо заинтересовало Линит.

— Эркюль Пуаро? Ну как же, я слышала о нем.

Она погрузилась в задумчивость, и сидевшие по обе стороны мужчины сразу увяли.

Пуаро был уже у края веранды, когда вдруг затребовали его внимания.

— Присядьте, мосье Пуаро. Какой прекрасный вечер.

Он послушно сел.

— Mais oui, Madame[276], действительно красиво.

Он любезно улыбнулся миссис Оттерборн. Зрелище было впечатляюще: черная шелковая хламида[277] и дурацкий тюрбан на голове. Миссис Оттерборн брюзгливо продолжала:

— Сколько знаменитостей подобралось! По нам скучает газетная хроника. Светские красавицы, известные романистки…

Она хохотнула с деланной скромностью.

Пуаро даже не увидел, а почувствовал, как передернулась сидевшая напротив сумрачная девица, еще больше покрасневшая.

— У вас сейчас есть в работе роман, мадам? — поинтересовался он.

Тот же стеснительный хохоток.

— Я дьявольски ленива. А пора, пора приниматься. Мои читатели проявляют страшное нетерпение, не говоря уже о бедняге издателе. Этот плачется в каждом письме. И даже по телефону.

Снова Пуаро почувствовал, как в тени шевельнулась девушка.

— Не стану скрывать от вас, мосье Пуаро, что здесь я отчасти ради местного колорита. «Снежный лик пустыни» — так называется моя новая книга. Это сразу захватывает, будоражит мысль. Выпавший в пустыне снег тает под жарким дыханием страсти.

Что-то пробормотав, Розали поднялась и ушла в темный парк.

— Нужно быть сильным, — продолжала миссис Оттерборн, мотая тюрбаном. — На силе держатся все мои книги, важнее ее ничего нет. Библиотеки отказываются брать? Пусть! Я выкладываю правду. Секс — почему, мосье Пуаро, все так страшатся секса? Это же основа основ. Вы читали мои книги?

— Увы, нет, мадам. Изволите знать, я не много читаю романов. Моя работа…

Миссис Оттерборн твердо объявила:

— Я должна дать вам экземпляр «Под фиговым деревом». Полагаю, вы воздадите ей должное. Это откровенная, правдивая книга.

— Вы чрезвычайно любезны, мадам. Я прочту ее с удовольствием.

Минуту-другую миссис Оттерборн молчала. Теребя на шее ожерелье в два ряда, она живо огляделась.

— Может… схожу-ка я за ней прямо сейчас.

— Умоляю, мадам, не затрудняйте себя. Потом…

— Нет-нет, ничего затруднительного. — Она поднялась. — Мне хочется показать вам, как…

— Что случилось, мама?

Рядом возникла Розали.

— Ничего, дорогая. Просто хотела подняться за книгой для мосье Пуаро.

— «Под фиговым деревом»? Я принесу.

— Ты не знаешь, где она лежит. Я схожу сама.

— Нет, я знаю.

Через веранду девушка быстро ушла в отель.

— Позвольте поздравить вас, мадам, с такой прекрасной дочерью.

— Вы о Розали? Да, она прелесть, но какая же трудная, мосье Пуаро! Никакого сочувствия к немочи. Думает, что знает лучше всех. Вообразила, что знает о моем здоровье лучше меня самой…

Пуаро остановил проходившего официанта.

— Ликер, мадам? Шартрез? Crème de menthe?[278]

Миссис Оттерборн энергично замотала головой.

— Ни-ни! В сущности, я трезвенница. Вы могли заметить, что я пью только воду — ну, может, еще лимонад. Я не выношу спиртного.

— Тогда, может, я закажу для вас лимонный сок с содовой водой?

Он заказал один лимонный сок и один бенедиктин.

Открылась дверь. С книгой в руке к ним подошла Розали.

— Пожалуйста, — сказала она. Даже удивительно, какой у нее был тусклый голос.

— Мосье Пуаро заказал для меня лимонный сок с содовой, — сказала мать.

— А вам, мадемуазель, что желательно?

— Ничего. — И, спохватившись, она добавила: — Благодарю вас.

Пуаро взял протянутую миссис Оттерборн книгу. Еще уцелела суперобложка — яркое творение, на коем стриженная «под фокстрот» дива с кроваво-красным маникюром в традиционном костюме Евы сидела на тигровой шкуре. Тут же возвышалось дерево с дубовыми листьями и громадными, неправдоподобного цвета яблоками на ветвях.

Называлось все это: «Под фиговым деревом» Саломеи Оттерборн. На клапане шла издательская реклама, в которой этот очерк амуров современной женщины горячо превозносился за редкую смелость и реализм. «Бесстрашная, неповторимая, правдивая» — такие они нашли определения.

Склонив голову, Пуаро пробормотал:

— Я польщен, мадам.

Выпрямившись, он встретил взгляд писательской дочки и почти непроизвольно подался в ее сторону. Его поразило и опечалило, сколько боли стыло в этих глазах.

Поданные напитки доставили желанную разрядку.

Пуаро галантно поднял бокал:

— A votre sante, Madame, Mademoiselle.