— С большим удовольствием.

Ни голосом, ни видом он, впрочем, не выразил никакого удовольствия. Рейс и Пуаро переглянулись и быстро вышли.

— Хитрый черт, — сказал Рейс. — А ведь испугался!

Пуаро кивнул.

— Да, у него нерадостно на душе, у нашего мосье Пеннингтона.

Когда они поднялись на верхнюю палубу, из своей каюты вышла миссис Аллертон и кивком головы позвала Пуаро.

— Мадам?

— Бедное дитя! Скажите, мосье Пуаро, здесь нет двойной каюты, чтобы я была при ней? Ей не надо возвращаться к себе, где она была с матерью, а у меня только одна койка.

— Это можно устроить, мадам. Вы очень добры.

— Да ничего особенного, тем более я к ней так привязалась. Она мне всегда нравилась.

— Она очень расстроена?

— Ужасно. Похоже, она всей душой была предана этой малоприятной женщине. Об этом нельзя думать без слез. Тим считает, что она пила. Это правда?

Пуаро кивнул.

— Бедняга. Не нам ее судить, но жизнь у девочки, наверное, была несладкая.

— Несладкая, мадам. Она — гордый и очень верный человек.

— Вот это я ценю — верность. Сегодня она не в чести. Трудный характер у девочки. Гордая, замкнутая, упрямая — и вместе с тем такая отзывчивая, по-моему.

— Я вижу, что передал ее в хорошие руки, мадам.

— Да, не тревожьтесь. Я за ней пригляжу. Она так трогательно тянется ко мне.

Миссис Аллертон вернулась к себе в каюту.

Пуаро отправился на место трагедии.

Таращившая глаза Корнелия еще была там. Она сказала:

— Мосье Пуаро, каким образом никто из нас не видел сбегавшего убийцу?

— В самом деле, — подхватила Жаклин.

— Ах, — сказал Пуаро, — это совсем не фокус с исчезновением, как вам представляется, мадемуазель. Убийца имел три возможности уйти.

— Три? — удивилась Жаклин.

— Он мог уйти либо в правую сторону, либо в левую, а третьего пути я не вижу, — терялась Корнелия.

И Жаклин нахмурила брови. Потом ее лицо прояснилось.

— Ну конечно, — сказала она, — он мог уйти в обе стороны по горизонтали, но ведь есть еще вертикаль. Если вверх уйти трудно, то вниз — пожалуйста.

Пуаро улыбнулся.

— Вы умница, мадемуазель.

— Я, конечно, полная тупица и ничего не понимаю, — сказала Корнелия.

Жаклин пояснила:

— Дорогая, мосье Пуаро считает, что он мог перемахнуть через поручень и спрыгнуть на среднюю палубу.

— Господи! — задохнулась Корнелия. — Мне это в голову не пришло. Но какое же нужно проворство для этого! Видимо, он так и сделал?

— Вполне мог, — сказал Тим Аллертон. — В такие минуты, не забывайте, люди переживают потрясение, стресс. После выстрела на них находит столбняк.

— С вами именно так и было, мосье Аллертон?

— Именно так. Я встал как вкопанный, потом уже побежал к корме.

Из каюты Бесснера вышел Рейс и начальственным голосом сказал:

— Соблаговолите разойтись, нам надо вынести тело.

Все тут же разошлись. Пуаро тоже отошел в сторону. Корнелия с грустной убежденностью сказала ему:

— Я до конца дней буду помнить это путешествие. Три смерти!.. Как в кошмарном сне.

Ее услышал Фергюсон.

— Это вас культура заела, — резко бросил он. — Учитесь у Востока принимать смерть: эпизод, не заслуживающий внимания.

— Пусть себе, — сказала Корнелия. — Они непросвещенные. Их жаль.

— И хорошо, что непросвещенные. Просвещение обескровило белую расу. Посмотрите на Америку — они же свихнулись на культуре. Гадость какая.

— По-моему, вы говорите чушь, — залилась краской Корнелия. — Я каждую зиму хожу на лекции по греческому искусству, Ренессансу[354] и про знаменитых исторических деятельниц слушала цикл.

Мистер Фергюсон яростно застонал:

— Греческое искусство! Ренессанс! Исторические деятельницы! Тошно слушать! Только будущее, девушка, имеет значение, не прошлое. Три покойницы на борту — ну и что? Велика потеря! Линит Дойл с ее деньгами; тунеядка горничная; бессмысленная дурища миссис Оттерборн. Неужели вы думаете, что кому-то интересно, живы они или нет? Мне — неинтересно. Я считаю: и слава Богу!

— И неправильно считаете, — вскипела Корнелия. — Противно слушать, как вы говорите, говорите — и все о себе, о себе. Я недолюбливала миссис Оттерборн, но ее дочь обожала ее, смерть матери сломила несчастную. Я ничего не знаю про горничную-француженку, но кто-то ее, наверно, тоже любил. А что касается Линит Дойл, то, не говоря о всем прочем, она была прекрасна. Она была такая красивая, что, когда входила в комнату, дыхание перехватывало. Я дурнушка и тем более ценю красоту. Она была такая красивая — чисто по-женски, — что только в греческом искусстве найдется с чем ее сравнить. Когда погибает красота, это потеря для всех. Вот так.

Мистер Фергюсон отпрянул назад. Он вцепился себе в волосы и яростно рванул их.

— Все, сдаюсь, — сказал он. — Вы невозможны. Вы даже не можете по-женски затаить обиду.

Он повернулся к Пуаро.

— Известно ли вам, сэр, что родитель Линит Риджуэй фактически погубил отца Корнелии? И что же, она скрипит зубами, видя, как наследница в жемчугах и парижских туалетах плывет по Нилу? Как бы не так! Подобно сказочной овечке, она блаженно блеет: «Какая красивая!» Не думаю, чтобы она хоть чуть сердилась на нее.

Корнелия покраснела.

— Да нет, сердилась немного. Папа умер, потому что разуверился во всем — у него ничего не получалось.

— Изволите видеть: немного сердилась.

— А не вы ли сейчас твердили, что будущее важнее прошлого? — вскипела Корнелия. — То было в прошлом, с ним покончено.

— Опять сдаюсь, — сказал Фергюсон. — Корнелия Робсон, я впервые встречаю такую замечательную женщину. Вы не пойдете за меня замуж?

— Не говорите чушь.

— Хотя при сем присутствует почтенный сыщик, предложение мое — искреннее. Кстати, будьте свидетелем, мосье Пуаро. Я ответственно предлагаю этой женщине замужество, поступаясь, прошу заметить, своими принципами, поскольку ни во что не ставлю брачные узы; другого рода договоренностей она не примет, поэтому пусть будет замужество. Прошу вас, Корнелия, скажите «да».

— Не выставляйте себя на посмешище, — краснея, сказала Корнелия.

— Да почему же вы не хотите за меня замуж?

— Потому что несерьезно.

— Что несерьезно? Мое предложение или я сам?

— И то и другое, хотя больше вы сами. Для вас нет ничего святого. Вы смеетесь над просвещением, над культурой — даже над смертью. На вас нельзя будет положиться.

Она оборвала себя, снова покраснела и убежала к себе в каюту.

Фергюсон проводил ее взглядом.

— Ну и девица! Главное, она говорит правду. Ей нужен положительный человек. На которого можно положиться — мой Бог! — Помолчав, он заинтересованно спросил: — Что с вами, мосье Пуаро? Вы о чем-то глубоко задумались.

Пуаро тряхнул головой.

— Я думаю — только и всего.

— «Мысли о Смерти». «Смерть, или Дурная бесконечность». Сочинение Эркюля Пуаро. Нашумевшая монография.

— Мосье Фергюсон, — продолжал Пуаро, — вы очень нахальный юноша.

— Будьте снисходительны. Я люблю нападать на признанные институты.

— А я, по-вашему, признанный институт?

— Безусловно. Как вы находите эту девушку?

— Мисс Робсон?

— Да.

— Я думаю, она девушка с характером.

— Совершенно верно. Решительная девушка. На вид кроткая овечка, а на поверку — кремень. Она… Черт! Я хочу эту девушку. Нелишне, по-моему, подразнить старуху. Если по-серьезному настроить ее против себя, Корнелии это может понравиться.

Он развернулся и пошел в салон. В углу, на своем обычном месте, сидела мисс Ван Шуйлер. Высокомерия в ней сегодня было больше обычного. Она вязала. Фергюсон решительным шагом направился в ее угол. За ним, не привлекая внимания, вошел Эркюль Пуаро и сел в благоразумной отдаленности, уткнувшись в журнал.

— Добрый день, мисс Ван Шуйлер.

Мисс Ван Шуйлер подняла глаза, немедленно их опустила и холодно обронила:

— М-м-м… Добрый день.

— Послушайте, мисс Ван Шуйлер, мне надо переговорить с вами на крайне важную тему. Дело, собственно, вот в чем. Я хочу жениться на вашей кузине.

Мисс Ван Шуйлер уронила моток, и тот ошалело укатился к стене.

Она язвительно процедила:

— Вы не в своем уме, молодой человек.

— Отнюдь нет. Я решительно настроен жениться на ней. Я сделал ей предложение.

Мисс Ван Шуйлер оглядела его с холодным интересом, какого заслуживает диковинный жук.

— В самом деле? Я полагаю, она дала вам от ворот поворот.

— Она отказала мне.

— Естественно.

— Ничуть не «естественно». Я буду просить ее руки до тех пор, пока она не согласится.

— Уверяю вас, сэр, что смогу оградить мою юную кузину от приставаний этого рода, — отрезала мисс Ван Шуйлер.

— А что вы имеете против меня? — наседал мистер Фергюсон.

В ответ мисс Ван Шуйлер чуть подняла брови и затеребила нитку, намереваясь подтянуть к себе клубок и прекратить разговор.

— Нет, правда, — настаивал Фергюсон, — что вы имеете против меня.

— Я полагаю, ответ ясен, мистер… извините…

— Фергюсон.

— …мистер Фергюсон.

Мисс Ван Шуйлер с отчетливым неудовольствием произнесла его имя.

— Выбросьте эти мысли из вашей головы.

— Иначе говоря, я ей не подхожу?

— Вы сами должны это понимать.

— А в каком смысле я ей не подхожу?

Снова мисс Ван Шуйлер не удостоила его ответом.