Позже, когда мы довольно бесцельно прогуливались по саду, ко мне подошла Клодия Хардкасл.

— Я наслышана о вас от моего брата, — вдруг ни с того ни с сего заявила она.

Я удивился. Я не был знаком с братом Клодии Хардкасл.

— В самом деле? — на всякий случай спросил я.

Она улыбнулась:

— Но ведь он строил ваш дом.

— Вы хотите сказать, что Сэнтоникс — ваш брат?

— Сводный. Я не очень хорошо его знаю. Мы редко встречаемся.

— Он замечательный человек, — сказал я.

— Многие так считают, я знаю.

— А вы?

— Мне трудно ответить определенно. Смотря что вы имеете в виду. Одно время он покатился вниз… С ним никто не желал иметь дела. А потом вдруг переменился и начал преуспевать — неожиданно для всех. И вроде бы даже перестал… — она сделала паузу, — перестал думать о чем-либо ином, кроме своей работы.

— По-моему, так оно и есть.

Я спросил у нее, видела ли она наш дом.

— Нет. По окончании строительства не видела.

Я пригласил ее зайти к нам.

— Предупреждаю, мне он вряд ли понравится. Я не люблю современные дома. Предпочитаю особняки эпохи королевы Анны[313].

Она пообещала записать Элли в члены гольф-клуба. И еще они собирались вместе кататься верхом — когда Элли купит лошадь, — может, и не одну. Короче, они с Элли уже успели подружиться.

Когда Филпот показывал мне свои конюшни, он упомянул о Клодии.

— Отличная наездница и знаток в псовой охоте, — сказал он. — Жаль только, испортила себе жизнь.

— Каким образом?

— Вышла замуж за богача, много ее старше. Он американец, по фамилии Ллойд. Ничего из их брака не получилось, очень быстро разошлись. Она взяла свою девичью фамилию. Вряд ли выйдет замуж еще раз. Терпеть не может мужчин. А зря.

Когда мы ехали домой, Элли сказала:

— Скучновато, но приятно. Славные люди. Мы будем очень счастливы здесь, правда, Майк?

— Конечно, — ответил я и, сняв руку с руля, сжал ее запястье.

Когда мы вернулись, я высадил Элли у дверей, а сам отвел машину в гараж.

Идя к дому, я услышал, что Элли играет на гитаре. Гитара у нее была — красивая старинная испанская, наверное, стоила кучу денег. Обычно она еще напевала немного воркующим низким голосом.

У нее был довольно приятный тембр. Большинство ее песен я слышал впервые. Ритуальные песни американских негров, старинные ирландские и шотландские баллады, мелодичные и довольно грустные. Ничего похожего на поп-музыку или рок-н-ролл. Наверное, это были народные песни.

Я обошел террасу и остановился у входа.

Элли пела одну из моих любимых песен. Не знаю, как она называется. Она еле слышно проговаривала слова, наклонившись к самому грифу и тихонько пощипывая струны. Мелодия этой песни тоже была сладко-грустной:

Вот что нужно знать всегда.

Слитны радость и беда.

Знай об этом — и тогда

Не споткнешься никогда.

Темной ночью и чуть свет

Люди явятся на свет,

Люди явятся на свет,

А вокруг — ночная тьма.

И одних ждет Счастья свет,

А других — Несчастья тьма[314].

Она подняла голову и увидела меня.

— Почему ты так смотришь на меня, Майк?

— Как?

— Ты смотришь на меня так, будто любишь меня.

— Конечно, я тебя люблю. Как еще я должен смотреть на тебя?

— Но о чем ты думал, пока смотрел?

Помолчав, я ответил:

— Вспомнил, как впервые увидел тебя, когда ты стояла в тени разлапистой ели.

Да, я и в самом деле вспоминал первые минуты знакомства с Элли, охватившие меня удивление и волнение…

Улыбнувшись мне, Элли тихо пропела:

— Темной ночью и чуть свет

Люди явятся на свет,

Люди явятся на свет,

А вокруг — ночная тьма.

И одних ждет Счастья свет,

А других — Несчастья тьма.

Человек обычно слишком поздно осознает, какие минуты в его жизни были самыми счастливыми.

Минуты, когда мы, вернувшись с обеда у Филпотов, в полном блаженстве пребывали у себя дома, и были такими минутами. Но я тогда этого еще не понимал.

— Спой песенку про муху, — попросил я.

И она запела незамысловатую песенку на веселый танцевальный мотив:

Бедняжка муха,

Твой летний рай

Смахнул рукою

Я невзначай.

Я — тоже муха:

Мой краток век

А чем ты, муха,

Не человек?

Вот я играю,

Пою, пока

Меня слепая

Сметет рука.

Коль в мысли сила,

И жизнь, и свет,

И там могила,

Где мысли нет, —

Так пусть умру я

Или живу —

Счастливой мухой

Себя зову[315].

О, Элли, Элли!..

Глава 7

В этом мире все происходит совсем не так, как ждешь, — просто поразительно!

Мы переехали в наш дом и жили там, скрывшись от родственников и знакомых, как я надеялся и рассчитывал. Только, конечно, от всех нам скрыться не удалось. Заокеанская родня не оставляла нас в покое.

Прежде всего эта проклятая мачеха Элли. Она посылала нам письма и телеграммы, умоляя Элли съездить к агентам по продаже недвижимости. Ее так очаровал наш дом, писала она, что она тоже решила купить себе поместье в Англии, видите ли, месяца два в году она бы с удовольствием проводила в Англии. Следом за очередной телеграммой явилась она сама, и мы вынуждены были возить ее по округе, показывать все дома, которые их владельцы собирались продать. В конце концов ей приглянулся тот, что был всего в пятнадцати милях от нас. Нам такое соседство было совершенно ни к чему. Одна только мысль о том, что она будет рядом, уже навевала тоску, но сказать ей об этом мы не могли. Да и что толку было говорить? Она бы все равно купила его. Запретить ей приезжать в Англию мы не могли. Элли, как я понимал, ни за что не пошла бы на ссору. Однако, пока Кора ожидала заключения оценочной комиссии, мы получили еще несколько телеграмм.

Дядя Фрэнк, по-видимому, влип в какую-то историю, связанную с мошенничеством, и, как я понял, ему требовалась немалая сумма, чтобы откупиться. Мистер Липпинкот и Элли продолжали обмениваться телеграммами. А потом обнаружились какие-то распри между Стэнфордом Ллойдом и Липпинкотом. Они поссорились из-за капиталовложений Элли. По своему невежеству и наивности я считал, что Америка так далека, что никаких помех нашему покою больше не предвидится. Мне и в голову не приходило, что родственники и деловые партнеры Элли могут в любую минуту сесть на самолет и уже через сутки вылететь обратно. Сначала этот маневр проделал Стэнфорд Ллойд. А затем — Эндрю Липпинкот.

Элли пришлось тащиться в Лондон, чтобы встретиться с ними. Я пока не шибко разбирался в финансовых делах. Но мне казалось, что говорят они на эти темы с какой-то опаской. Речь шла о передаче Элли находившихся в их распоряжении ее капиталов, и тут у нас возникло подозрение, что кто-то из них — или оба — намеренно оттягивали этот момент.

В период затишья между их приездами мы с Элли обнаружили «Каприз». До сих пор мы не очень-то хорошо исследовали наши владения (за исключением участка, прилегающего к дому). Теперь же мы принялись ходить по тропинкам, проложенным через рощу, смотрели, куда они ведут. Однажды мы шли по тропинке, настолько заросшей, что порой ее просто не было видно. Но мы все-таки прошли по ней до конца, и она привела нас к небольшому, белому, похожему на храм строению, которое Элли назвала «Каприз». Было оно в сравнительно приличном состоянии, поэтому мы старательно там прибрались, покрасили заново стены, поставили туда стол, несколько стульев, диван, угловой буфет с кое-какой посудой. Все это доставляло нам удовольствие. Элли предложила расчистить тропинку, но я сказал, что не стоит, куда интереснее, если, кроме нас, никто не будет знать, где наш «Каприз» находится, Элли согласилась, решив, что так даже романтичнее.

— Уж Корето мы, во всяком случае, ничего не скажем, — заключил я, и Элли не возражала.

Однажды, когда мы возвращались оттуда (это уже после того как Кора уехала и мы надеялись, что снова наступит мир и покой), Элли, которая шла впереди меня, дурашливо пританцовывая, вдруг зацепилась за корень дерева и упала, растянув себе связки.

Пришел доктор Шоу и сказал, что растяжение связок в лодыжке штука малоприятная. Однако пообещал, что через неделю Элли будет ходить. Элли послала за Гретой. Я не стал возражать. Как следует ухаживать за ней было некому — не нашлось подходящей женщины, хочу я сказать. Слуги у нас были порядочные бездельники, да и сама Элли хотела только Грету.

Короче, та сразу явилась. Поистине — для Элли это был подарок судьбы. И для меня тоже, между прочим. Она быстро привела наше хозяйство в полный порядок. Слуги тотчас потребовали расчета, объясняя это тем, что их тяготит безлюдье. Но, по-моему, на самом деле их не устраивало, что с них строже стали спрашивать. Грета дала объявление и почти тотчас наняла супружескую пару. Грета была отличной сиделкой: массировала Элли лодыжку, развлекала ее, доставала ее любимые книги и фрукты — мне бы это и в голову не пришло. Они, казалось, просто наслаждались обществом друг друга. Элли была явно счастлива. И Грета не спешила уезжать… Она осталась у нас.

— Ты ведь не будешь возражать, правда, — сказала мне Элли, — если Грета поживет у нас еще немного?