Испуганно вскрикнув, она слегка отпрянула от меня.

— Нет, нет, это совсем не то, о чем вы думаете. Просто нужен кто-то, кто будет защищать ваши интересы, посоветует вам, как вести себя во время дознания, что говорить и делать или чего не говорить и не делать. Вся беда в том, что вы совсем одна.

Она сильнее сжала мне руку.

— Вы правы, — сказала она. — Вы все понимаете, Чарлз. Вы очень помогли мне… так помогли…

Я спускался по лестнице с приятным чувством удовлетворения. Внизу у входной двери я увидел Софию. Голос ее звучал холодно и даже сухо.

— Долго же ты отсутствовал, — заметила она. — Тебе звонили из Лондона. Тебя ждет твой отец.

— В Ярде?

— Да.

— Интересно, зачем я им понадобился. Что-нибудь просили передать?

София покачала головой. В глазах была тревога. Я привлек ее к себе.

— Не волнуйся, родная, я скоро вернусь.

Глава 17

Какое-то напряжение висело в воздухе, когда я вошел в кабинет отца. Старик сидел за письменным столом, а старший инспектор Тавернер подпирал оконную раму. В кресле для посетителей расположился мистер Гейтскил. Вид у него был сердитый.

— …поразительная недоверчивость, — говорил он ледяным тоном.

— Да, да, безусловно, — примирительно согласился отец. — Здравствуй, Чарлз. Быстро ты доехал. Тут у нас непредвиденный оборот событий.

— Беспрецедентный, — подтвердил Гейтс кил.

Было видно, что он чем-то сильно расстроен. Из-за его спины мне улыбался старший инспектор Тавернер.

— Если вы не возражаете, я изложу суть дела, — сказал отец и обернулся ко мне. — Мистер Гейтскил получил сегодня утром некое сообщение, которое его немало удивило. Оно поступило от мистера Агродополуса, хозяина ресторана «Дельфы». Это глубокий старик, грек по происхождению, которому в молодости помог Аристид Леонидис и с которым позднее они подружились. Он всегда испытывал чувство глубокой благодарности к своему другу и благодетелю, и Аристид Леонидис в свою очередь тоже относился к нему с большим доверием.

— Никогда бы не подумал, что Леонидис может быть таким подозрительным и скрытным, — прервал отца мистер Гейтскил. — Он, конечно, был в очень преклонном возрасте — фактически это уже старческое слабоумие, можно так сказать.

— Тут, я думаю, заговорили национальные чувства, — начал мягко отец. — Видите ли, мистер Гейтскил, у очень старых людей память все чаще возвращается к молодым годам и друзьям юности.

— Но все дела Леонидисов в моем ведении вот уже сорок с лишним лет. Сорок три года и шесть месяцев, если быть точным.

Тавернер снова ухмыльнулся.

— И что же произошло? — спросил я.

Мистер Гейтскил открыл было рот, но отец опередил его.

— Мистер Агродополус сообщил, что он следует распоряжениям, полученным от его друга Аристида Леонидиса. Короче говоря, около года назад мистером Леонидисом ему был вручен запечатанный конверт, который сразу же после его смерти было велено переслать мистеру Гейтс килу. В случае же если мистер Агродополус умер бы раньше, поручение должен был выполнить его сын, крестник мистера Леонидиса. Мистер Агродополус просил простить его за задержку, объяснив ее тем, что у него была пневмония и он узнал о смерти старого друга только вчера вечером.

— Все это сделано очень непрофессионально, — сказал мистер Гейтскил.

— Когда мистер Гейтскил вскрыл запечатанный конверт и ознакомился с его содержанием, он решил, что его долг…

— Учитывая обстоятельства, — вставил мистер Гейтскил.

— …ознакомить нас с вложенными в него документами. Это — завещание, подписанное и заверенное по всем правилам, и сопроводительное письмо.

— Наконец всплыло завещание? — вырвалось у меня.

Мистер Гейтскил побагровел.

— Это не то завещание, — возмущенно рявкнул он. — Не тот документ, который я составил по просьбе мистера Леонидиса. Этот им написан от руки, опаснейшая вещь для непрофессионала. Мне кажется, в намерение мистера Леонидиса входило выставить меня круглым идиотом.

Старший инспектор Тавернер сделал попытку слегка развеять воцарившийся в кабинете мрак.

— Он был глубокий старик, мистер Гейтскил, — сказал он. — Вы же знаете, в старости у людей появляются причуды — это не значит, что они выжили из ума, но они становятся слегка эксцентричными.

Мистер Гейтскил презрительно фыркнул.

— Мистер Гейтскил нам позвонил, — сказал отец, — и в общих чертах ознакомил с завещанием. Я попросил его приехать и привезти оба документа. А также позвонил тебе, Чарлз.

Я не совсем понял, почему они позвонили мне. Очень уж это было нехарактерно для отца, да и для Тавернера тоже. Я бы и так узнал о завещании в свое время, да и вообще меня едва ли касалось, кому старик Леонидис оставил деньги.

— Это что, новое завещание? — спросил я. — Он иначе распорядился своим имуществом?

— Да, совершенно иначе, — ответил Гейтскил.

Я почувствовал на себе взгляд отца. Старший инспектор Тавернер, наоборот, прилагал усилия, чтобы не смотреть на меня. Я ощутил какую-то неловкость…

Оба они что-то скрывали, но что — мне было невдомек.

Я вопрошающе посмотрел на мистера Гейтс кил а.

— Меня это не касается, но…

Мистер Гейтскил сказал:

— Завещательное распоряжение мистера Леонидиса, конечно, не секрет. Я счел своим долгом прежде всего изложить факты полицейским властям и руководствоваться их мнением при проведении дальнейших процедур. Насколько я понимаю, существует, скажем так, некая договоренность между вами и мисс Софией Леонидис…

— Я надеюсь жениться на ней, — сказал я. — Но в данный момент она отказывается обручиться со мной.

— Очень разумно, — одобрил мистер Гейтс кил.

Я не мог с ним согласиться, но сейчас было не до споров.

— По этому завещанию, — продолжал мистер Гейтскил, — датированному двадцатым ноября прошлого года, мистер Леонидис, сделав завещательный отказ недвижимости на сумму в сто тысяч фунтов стерлингов в пользу своей жены, все имущество, движимое и недвижимое, оставляет своей внучке Софии Катерине Леонидис.

Я ахнул. Я ждал чего угодно, но только не этого.

— Он оставил все свои сокровища Софии? Удивительная история. А какова подоплека?

— Подоплека изложена в сопроводительном письме, — сказал отец, — и весьма четко.

Он взял со стола лежащий перед ним листок.

— Вы не возражаете, мистер Гейтскил, если Чарлз прочтет письмо? — спросил он.

— Я всецело в ваших руках, — сухо ответил Гейтскил. — Письмо это худо-бедно, но предлагает какое-то объяснение этому невероятному поступку, а возможно, это своего рода извинение (хотя в последнем я не уверен).

Отец протянул мне письмо. Мелкий неразборчивый почерк, густые черные чернила. Почерк, однако, свидетельствовал о твердом характере и яркой индивидуальности пишущего. Он был непохож на старческий — разве что буквы были выведены очень старательно, как в давно минувшие времена, когда умение грамотно писать осваивалось с трудом и соответственно ценилось.

Письмо гласило:

«Дорогой Гейтскил,

Вы удивитесь, получив это послание, и, очевидно, будете оскорблены, но у меня есть свои причины для такого поведения, которое вам может показаться излишне скрытным. Я очень давно уверовал в личность. В семье (это я сам наблюдал еще мальчиком и никогда об этом не забывал) обязательно имеется кто-то один с сильным характером, и на него падает забота о домочадцах и все связанные с этим тяготы. В моей семье таким человеком был я. Я приехал в Лондон и вскоре там обосновался, стал поддерживать мать и престарелых дедушку с бабушкой в Смирне, затем я вырвал одного из братьев из лап правосудия, сестру от пут неудачного брака. Богу было угодно даровать мне долгую жизнь, и поэтому я мог заботиться о моих собственных детях и об их детях. Многих забрала у меня смерть, остальные, и я несказанно этому рад, живут под моей крышей. Когда я умру, бремя должно лечь на чьи-то другие плечи. Я долго раздумывал, не разделить ли мое имущество поровну, насколько это возможно, между всеми дорогими мне людьми — но если бы я так посту тег, я не добился бы истинного равенства. Люди не рождаются равными, и для того, чтобы исправить естественное неравенство, заложенное в Природе, необходимо восстановить равновесие. Иными словами, кто-то должен стать моим преемником, взвалить на себя бремя ответственности за всех остальных членов семьи. Тщательно поразмыслив, я пришел к выводу, что ответственность эту не может взять на себя ни один из моих сыновей. Мой горячо любимый сын Роджер лишен всякой деловой сметки. Он милейшая душа, но слишком импульсивен для того, чтобы вынести трезвое суждение. Мой сын Филип слишком в себе не уверен — он способен только прятаться от жизни. Юстес, мой внук, еще очень молод, но мне кажется, что ему недостает здравого смысла и взвешенности. Он вялый, легко поддается любым влияниям. И только моя внучка София, как мне представляется, обладает всеми требуемыми качествами: у нее есть ум, здравомыслие, смелость, честность, непредвзятость мнений и, как мне кажется, душевная щедрость. Ей я вверяю заботу о благополучии семьи, а также о благополучии добрейшей моей золовки Эдит де Хэвиленд, которой я бесконечно благодарен за ее многолетнюю преданность семье.

Это объясняет происхождение данного документа. Но что мне будет трудно вам объяснить — это обман, к которому я прибегнул. Я решил не заводить разговоров о том, как я распорядился своими деньгами, и я еще раньше не намеревался оповещать семью о том, что София будет моей наследницей. Поскольку на имя обоих своих сыновей я отказал значительную часть своего состояния, я не считаю, что мои завещательные вклады поставят их в унизительное положение.