– Да, конечно.

– Полагаю, вам было бы интересно узнать об этом подробнее?

– Весьма интересно.

– Видите ли, я не думал, что все так обернется... Вероятно, вас удивляет, что я снова к вам обратился?

– Да пожалуй, нет, – проронил мистер Маршалл. Говорил он, как обычно, скупо и сдержанно, но Артуру в его голосе послышались подбадривающие нотки.

– Видите ли, мистер Маршалл, я полагал, что своим признанием поставлю точку в этом деле. Разумеется, я предвидел, что вызову у Аргайлов, как бы это сказать... праведное негодование, что ли. Хотя сотрясение мозга можно расценивать как своего рода стихийное бедствие, они чисто по-человечески были вправе питать ко мне враждебность. К этому я был готов. Однако все же надеялся, что, несмотря на их обиду, буду вознагражден благодарностью за то, что, вернул Джеку Аргайлу доброе имя. Но все обернулось совсем не так, как я ожидал. Совсем не так.

– Понимаю.

– Мистер Маршалл, вы... вы предвидели нечто подобное? Помню, в тот раз я ушел от вас в некоторой растерянности, поскольку чувствовал, что вы довольно скептически относитесь к моему намерению. Неужели вы знали наперед, что Аргайлы воспримут эту новость таким образом?

– Доктор Колгари, вы пока еще мне не рассказали, как они ее восприняли.

Артур Колгари придвинулся поближе к столу.

– Я думал, что ставлю точку в деле Джека Аргайла, поменяв концовку, как бы это сказать, уже написанной трагедии. Однако мне намекнули, вернее даже, заставили понять, что я, сам того не ведая, дополнил эту трагедию новым актом. Как вы считаете, я правильно истолковал их отношение?

Мистер Маршалл неторопливо кивнул.

– Да. Вероятно, так оно и есть. Откровенно говоря, я сразу тогда подумал, что вы не понимаете всех тонкостей этого дела. Да и откуда вам было это понять. Вам ведь было известно только то, что известно всем и о чем сообщалось в прессе.

– Да-да, теперь я это понял. – Артур чуть повысил голос и взволнованно проговорил:

– Ни облегчения, ни благодарности они не почувствовали. Их охватил страх. Страх перед тем, что их ждет. Ведь так?

Маршалл сказал осторожно:

– Возможно, вы и правы. Но учтите: я не стал бы утверждать это в столь категоричной форме.

– И все-таки вы допускаете, что я прав? Но в таком случае я не могу спокойно вернуться к своей работе. Я-то думал, что в какой-то мере загладил перед ними вину... А что получилось? Только внес смуту в жизнь этих людей. И было бы верхом непорядочности взять и умыть теперь руки.

Мистер Маршалл деликатно покашлял.

– Не кажется ли вам, доктор Колгари, что вы слишком все усложняете?

– Нет, не кажется. Я искренне считаю, что надо отвечать за свои поступки, и не только за сами поступки, но и за их последствия. Два года назад я подобрал молодого человека, который «голосовал» на шоссе. И тем самым обусловил некий ряд событий. Теперь я не вправе отстраниться.

Мистер Маршалл скептически покачал головой.

– Ну хорошо, – нетерпеливо заговорил Артур Колгари. – Называйте это прихотью, чудачеством, если угодно. Но задеты мои чувства, моя совесть. Я желал только одного – загладить свою вину за то, чего не смог предотвратить. Но у меня ничего не получилось. Непостижимым образом я лишь усугубил страдания людей, которые и без того пережили страшную трагедию. Не могу понять, почему так случилось.

– Ну, конечно, не можете. Ведь целых полтора года вы были отрезаны от мира. Не читали газет и знать не знали ни об этом судебном процессе, ни о семье Аргайлов. Будь вы в Англии, вы просто не могли бы не услышать об этом громком деле, даже если бы не имели обыкновения просматривать криминальную хронику. Все обстоятельства, связанные с делом Аргайла, в свое время были преданы широкой гласности. Теперь все сводится к одному: если это преступление совершил не Джек Аргайл – а, по вашим словам, он не мог этого сделать, – то кто? Давайте вернемся к началу истории. Убийство было совершено ноябрьским вечером между семью и половиной восьмого. Миссис Аргайл находилась у себя в доме, в окружении семьи и домочадцев. Двери и окна были надежно заперты, и если кто-то вошел в дом, то его впустила сама миссис Аргайл. Иными словами, это не мог быть чужой. Не могу не вспомнить дело Борденов в Америке. Однажды воскресным утром мистер Борден и его жена были зарублены топором. Никто ничего не слышал и не видел, в дом никто не входил. Теперь вы понимаете, почему Аргайлы почувствовали не облегчение, а тревогу?

– То есть они бы предпочли, чтобы был виновен Джек Аргайл? – с расстановкой проговорил Артур Колгари.

– Да-да, безусловно. Как ни цинично это звучит с точки зрения Аргайлов, Джек – самый подходящий кандидат на роль убийцы. Трудный ребенок, потом неуправляемый подросток и, наконец, молодой человек с необузданным нравом. Близкие нашли ему оправдание. О нем скорбели, ему сочувствовали и, ссылаясь на психиатров, убеждали себя и других, что он не мог отвечать за свои действия. Да, для семьи Аргайлов это был очень удобный выход.

– А теперь... – Артур осекся.

– Теперь, разумеется, все повернулось иначе. Теперь в их стане, наверное, тревога.

Артур пристально посмотрел на мистера Маршалла:

– Для вас ведь мои показания тоже нежелательны, не так ли?

– Должен признаться, что вы правы. Да. Не могу скрыть, что я был... потрясен. Дело, которое было благополучно – да, позволю себе употребить это слово – благополучно закрыто, теперь нужно вытаскивать из архива.

– Это официальная точка зрения? То есть полиция обязана провести повторное расследование?

– О, безусловно. Когда Джека Аргайла признали виновным на основании многочисленных улик – присяжные совещались всего четверть часа, – дело закончилось. Но если ему посмертно даровали амнистию, значит, дело заново открывается.

– И полиция начнет новое расследование?

– Я бы рискнул ответить утвердительно. – Мистер Маршалл задумчиво потер подбородок. – Конечно, прошло столько времени, да и дело такое необычное, что вряд ли они чего-нибудь достигнут... Лично я не думаю. Ну, установят, что виновен кто-то из домочадцев. Может быть, даже выдвинут достаточно убедительную версию относительно конкретного лица. Но добыть убедительные доказательства будет весьма затруднительно.

– Понимаю. Понимаю... Именно это она и подразумевала.

– О ком вы говорите? – насторожился мистер Маршалл.

– Об этой девушке. Об Эстер Аргайл.

– Ах, об Эстер. И что же она вам сказала? – заинтересованно проговорил мистер Маршалл.

– Сказала, что не столь важно, виновен ли Жако, гораздо важнее, что невиновны остальные. Теперь я понял смысл ее слов...

Маршалл бросил на него острый взгляд:

– Надеюсь.

– Она имела в виду то, о чем вы только что говорили. Что семья во второй раз попадет под подозрение...

– Не во второй, а в первый раз, – перебил его Маршалл. – Раньше семью ни в чем не подозревали. Все улики с самого начала указывали только на Джека Аргайла.

Но Артур лишь слабо махнул рукой в ответ на это возражение и продолжил.

– Семья попадет под подозрение, – повторил он, – и, вероятно, на долгое время, может статься, навсегда. Возможно, они сами не знают, кто из них виновен на самом деле. Начнут следить друг за другом, гадать... Вот что самое отвратительное. А они, скорее всего, действительно не знают, кто именно...

Наступило молчание. Маршалл смотрел на Колгари пытливым взглядом, но ничего не говорил.

– Поймите, это ужасно, – сказал Колгари. На его худом выразительном лице отражались охватившие его чувства.

– Ужасно... Жить в неведении год за годом, изводя друг друга подозрениями... И постепенно исчезнет любовь, исчезнет доверие...

Маршалл покашлял.

– Не кажется ли вам... э-э... что вы чересчур сгущаете краски?

– Нет. Не думаю. Извините меня, мистер Маршалл, но, по-моему, я более ясно, нежели вы, могу представить себе последствия... То, чем обернется это неведение...

Снова наступило молчание.

– Пострадают невиновные, – продолжал Артур, – а этого быть не должно. Вот почему... вот почему я не могу просто так уйти, сказав себе: «Я совершил благое дело – искупил, насколько мог, свою вину, восстановил справедливость». Но весь парадокс в том, что ни о какой справедливости вообще не может идти речи – пока преступник не осужден, невиновные не избавлены от подозрений.

– По-моему, вы чересчур эмоциональны, доктор Колгари. То, что вы говорите, безусловно верно, но не представляю себе, что вы можете предпринять.

– Я тоже, – честно сознался Колгари. – Но я должен попытаться. Потому я к вам и пришел, мистер Маршалл. Я хочу – и, надеюсь, даже имею право – знать все обстоятельства этого дела.

– О, конечно, – с готовностью согласился мистер Маршалл. – Тут нет никаких секретов. Могу сообщить вам все, о чем вы пожелаете узнать. Но предупреждаю: я располагаю только фактами. Я не был на короткой ноге ни с кем из Аргайлов. Итак, начнем. Наша контора несколько лет обслуживала миссис Аргайл. Мы сотрудничали при учреждении доверительных фондов[9], обеспечивая юридическую сторону дела. Саму миссис Аргайл я знал достаточно хорошо и с ее мужем тоже был знаком. Но о царившей в «Солнечном мысе» атмосфере, о характерах и нравах его обитателей знал, можно сказать, понаслышке, от миссис Аргайл.

– Это понятно, но нельзя ли начать с самого начала. Мне сказали, что собственных детей у нее не было, что всех их она усыновила и удочерила, так ли это?

– Да. Миссис Аргайл, урожденная Рейчел Констем, была единственной дочерью Рудолфа Констема, человека очень состоятельного. Ее мать, американка, тоже владела порядочным состоянием. Рудолф Констем много занимался благотворительностью и дочери тоже привил вкус к филантропии[10]. Когда родители погибли в авиакатастрофе, Рейчел все огромное состояние, унаследованное ею, потратила на то, что условно можно назвать благотворительным предпринимательством. Она входила во все тонкости и нередко даже сама брала на себя кое-какие организационные хлопоты при устройстве детских приютов, больниц и школ. На этом поприще она и встретилась с Лео Аргайлом, преподавателем Оксфордского университета, тоже увлеченным идеями экономического и социального реформирования. Миссис Аргайл не могла иметь детей, и это было для нее настоящей трагедией, омрачавшей – такова уж участь бесплодных женщин – всю ее жизнь. Так вот, если вы хотите понять ее психологию, об этом нельзя забывать. После лечения у разных медицинских светил она поняла, что у нее нет надежды стать матерью, и прибегла к тому утешению, которое ей было доступно. В Нью-Йорке, в каких-то трущобах она подобрала ребенка, девочку, и удочерила ее. Теперь это миссис Даррант. А после этого миссис Аргайл целиком посвятила себя детям, нуждающимся в милосердии. Когда в тридцать девятом разразилась война, она под патронажем Министерства здравоохранения основала что-то вроде детского приюта, купив для этой цели дом, который назвала «Солнечный мыс» и в котором вам уже довелось побывать.