Агата Кристи - Хлеб великанов

– Это очень любезно с вашей стороны, дядя Сидни… – начал Вернон.

Но дядя прервал его, взмахнув рукой:

– Не будем об этом. Я не требую от тебя немедленного ответа. Сообщишь свое решение, когда приедешь из Кембриджа. Тебе хватит времени его обдумать. – Он поднялся. – Спасибо, что пригласил Энид на Майскую неделю. Она очень довольна. Ты бы загордился, Вернон, если бы знал, что она о тебе думает. Ну, девчонки всегда остаются девчонками.

Весело смеясь, дядя Сидни хлопнул входной – дверью.

Вернон стоял в холле, нахмурив брови. Это было чертовски достойно со стороны дяди Сидни, но он не собирался принимать его предложение. Все деньги в мире не смогут оторвать его от музыки…

От музыки и от Эбботс-Пуиссантс…

Майская неделя!

Джо и Энид приехали в Кембридж. Вернону также пришлось терпеть Этель в качестве компаньонки. Мир казался состоящим в основном из Бейтов.

Джо сразу же взорвалась:

– На кой черт ты пригласил Энид?

– Мама не давала мне покоя, – ответил Вернон. – Да и какое это имеет значение?

Для него сейчас ничего не имело значения, кроме музыки. Джо обсуждала это с Себастьяном с глазу на глаз.

– Неужели Вернон по-настоящему увлекся музыкой? Сможет ли он чего-нибудь добиться? Думаю, это всего лишь мимолетная страсть.

Себастьян придерживался другого мнения.

– Знаешь, это чертовски интересно, – ответил он. – Насколько я понимаю, у Вернона абсолютно революционные идеи. Сейчас он, так сказать, овладевает основами, причем с поразительной быстротой. Старик Коддингтон это признает, хотя и посмеивается над его идеями – вернее, посмеивался бы, если бы Вернон делился ими с ним. А вот Джеффрис – математик – этим заинтересовался. Он говорит, что музыкальные идеи Вернона – поистине четвертое измерение. Не знаю, сможет ли Вернон их осуществить, или же его всегда будут считать безобидным лунатиком. Грань тут, по-видимому, очень тонкая. Старый Джеффрис, несмотря на весь свой энтузиазм, его не поощряет. Он справедливо указывает, что пытаться открыть нечто новое и навязать это миру – всегда неблагодарная задача и что все открытия Вернона будут признаны не раньше чем через двести лет. Конечно, Джеффрис – чудной старикан. Сидит и чертит в пространстве воображаемые линии. Но я понимаю его точку зрения. Вернон не создает ничего нового, а, подобно ученому, открывает нечто уже существующее. Джеффрис утверждает, что детская нелюбовь Вернона к музыке вполне объяснима. Для его уха музыка несовершенна – как картина с нарушением перспективы. Она звучит для него, как для нас звучала бы примитивная музыка дикарей, – в основном как невыносимая какофония. Конечно, идеи самого Джеффриса тоже достаточно сомнительны. Стоит заговорить с ним о квадратах, кубах, математических функциях и скорости света, как он впадает в безумие. Переписывается с каким-то немецким парнем – Эйнштейном. Самое удивительное, что он в музыке ничего не смыслит, однако понимает – или говорит, что понимает, – намерения Вернона.

Джо глубоко задумалась.

– Сама я в этом ничего не смыслю, – сказала она наконец. – Но похоже, Вернон может добиться – успеха.

Себастьян покачал головой:

– Не уверен. Возможно, Вернон – гений, да только гениев, как известно, никто не встречает с распростертыми объятиями. С другой стороны, он, может быть, просто слегка рехнулся. Иногда Вернон выглядит чокнутым, и все же я чувствую, что он знает, о чем говорит.

– Ты слышал о предложении дяди Сидни?

– Да. Вернон, кажется, легкомысленно от него отказался, хотя оно, по-моему, весьма недурно.

– Надеюсь, ты не собираешься уговаривать Вернона принять его? – сердито нахмурилась Джо.

Себастьян оставался вызывающе хладнокровным.

– Не знаю. Об этом надо подумать. Возможно, у Вернона действительно замечательные музыкальные идеи, но едва ли ему удастся воплотить их на практике.

– Ты меня из себя выводишь! – Джо отвернулась.

Себастьян все сильнее раздражал ее своим холодным, аналитическим умом. Если он когда-либо испытывал волнение или энтузиазм, то тщательно это скрывал.

А для Джо энтузиазм стал необходим как воздух. Она была страстной защитницей слабых и угнетенных – тех, кто оказывался в меньшинстве или пускался в безнадежные предприятия.

Ей казалось, что Себастьян заинтересован только в успехе. Мысленно она обвиняла его в том, что он оценивает всех и все только по денежной стоимости. Когда они бывали вместе, то постоянно ссорились.

Вернон тоже отдалялся от нее. Он мог говорить только о музыке, причем в абсолютно незнакомых ей терминах.

Все его внимание было поглощено теперь музыкальными инструментами – их ресурсами и диапазоном, – причем скрипка, на которой играла Джо, интересовала его меньше всего. Она не могла рассуждать о кларнетах, тромбонах и фаготах. Целью Вернона было подружиться с исполнителями на этих инструментах, дабы приобрести некоторые практические знания вдобавок к теоретическим.

– Ты не знакома с каким-нибудь фаготистом?

Джо ответила отрицательно.

Вернон сказал, что она была бы для него полезна, если бы приобрела друзей среди музыкантов.

– Подойдет даже валторнист, – великодушно добавил он.

Вернон провел пальцем по ободку чашки для ополаскивания рук. Джо вздрогнула и заткнула уши. Звук усилился. Вернон мечтательно улыбался.

– Нужно уловить и зафиксировать этот звук – такой прекрасный и округлый… Я ломаю голову, как это сделать.

Себастьян отобрал у него чашку, и Вернон принялся ходить по комнате, позвякивая бокалами.

– Здесь много превосходного стекла, – одобрительно заметил он.

– Вы оба спятили, – заявила Джо.

– Может быть, тебе хватит колоколов, треугольника и гонга? – иронически осведомился Себастьян.

– Нет, – ответил Вернон. – Мне нужно стекло… Посмотрим, как будет звучать вместе венецианское и уотерфордское… Я рад, что у тебя такой утонченный вкус, Себастьян, но не найдется ли у тебя обычного стекла, которое я мог бы разбить на мелкие кусочки? Чудесная штука – стекло!

– Симфония бокалов! – едко сказала Джо.

– А почему бы и нет? Наверно, кто-то когда-то впервые дернул струну, а кто-то подул в тростник, и им понравились эти звуки. Интересно, кто впервые придумал делать вещи из меди и вообще из металла? Вероятно, в какой-нибудь книге об этом написано.

– Ты носишься с этими бокалами, как Колумб с яйцом![11] Почему бы тебе не воспользоваться карандашом и грифельной доской?

– Если она у тебя имеется…

– Какой он забавный! – хихикнула Энид.

Это прекратило разговор – по крайней мере, временно. Не то чтобы Вернону по-настоящему – досаждало присутствие Энид. Он был слишком погружен в свои идеи, чтобы обращать на это внимание. Энид и Этель могли хихикать сколько душе угодно.

Его всерьез беспокоили разногласия между Джо и Себастьяном. Они втроем всегда были таким прочным ансамблем.

– Не думаю, что Джо так уж нравится «жить своей жизнью», – сказал Вернон своему другу. – Большую часть времени она ведет себя как сердитая кошка. Не могу понять, почему мама на это согласилась. Ведь еще полгода назад она была категорически против. Что заставило ее изменить мнение?

Длинное желтое лицо Себастьяна расплылось в улыбке.

– Пожалуй, я мог бы догадаться.

– Ну?

– Пока я лучше промолчу. Во-первых, я могу ошибиться, а во-вторых, я ненавижу вмешиваться в естественный ход событий.

– Это все твой извилистый русский ум!

– Вполне возможно.

Вернон не настаивал. Он был слишком погружен в себя, чтобы доискиваться до причин.

Дни шли за днями. Друзья танцевали, ходили на ленч, ездили с сумасшедшей скоростью по сельским дорогам, курили и разговаривали в комнатах Вернона и снова танцевали. Спать как можно меньше было делом чести. В пять утра они уже отправлялись к реке.

Правая рука Вернона болела от гребли. Его напарницей была Энид, а от такого партнера толку мало. Но он не жаловался. Дядя Сидни казался довольным, а Вернон был благодарен ему за щедрое предложение. Какая жалость, что в нем от Дейров куда больше, чем от Бентов!

В глубинах сознания всплыло смутное воспоминание о чьих-то словах. «Дейры несчастливая семья, Вернон. Они не могут добиться успеха». Кто же это сказал? Женский голос в саду, в клубах сигаретного дыма…

– Да он сейчас заснет! – послышался голос Себастьяна. – Проснись, ты, зануда! Ну-ка, Энид, брось в него конфетой!

Конфета просвистела мимо головы Вернона, а Энид снова хихикнула:

– Вечно я промазываю!

Как будто это было очень забавно! Что за утомительная девица – все время хихикает! Кроме того, у нее торчат зубы.

Вернон приподнялся на локте. Обычно равнодушный к красотам природы, этим утром он восхищался сверкающей на солнце рекой и цветущими деревьями на берегу.

Лодка медленно скользила по течению в волшебном безмолвном мире. Возможно, он казался таким, поскольку вокруг не было ни единой живой души. Вернон подумал, что мир портит избыточное количество людей. Они вечно болтают, хихикают и пристают с вопросами, когда тебе хочется, чтобы тебя оставили в покое.

Это желание преследовало Вернона с детства. Он улыбнулся про себя, вспомнив придуманные им нелепые игры – мистера Грина и его друзей. Как же их звали?

Необычный детский мир – мир драконов и принцесс, причудливо смешивающихся с реальностью. Кто-то рассказывал ему историю о принце в рваной зеленой шляпе и принцессе в башне со сверкающими золотыми волосами, которые, когда она причесывалась, были видны в четырех королевствах…