Агата Кристи - Горе невинным

– Знаете ли, – обратился он к Эстер, – подобные чувства вам следовало перерасти уже много лет назад. Но я, конечно, способен понять их.

– Просто мать производила на меня такое воздействие, – ответила девушка. – Теперь, знаете ли, я начинаю понимать, что была виновата сама. И мне кажется, что если б она прожила чуть дольше, если б я успела стать постарше, сделаться более уравновешенной, – мы самым интересным образом могли бы подружиться. И я была бы рада ее помощи и совету. Но… но пока на деле я едва могла переносить ее; потому что она заставляла меня чувствовать себя такой бестолковой, такой неразумной… Все, что я ни делала, заканчивалось неудачей… я сама понимала, что совершаю глупости. И что совершаю их потому, что хочу взбунтоваться, хочу доказать, что тоже являюсь личностью. A была я никем… точнее, жидкостью. Да, вот то самое слово, – промолвила Эстер. – То самое. Жидкостью, никогда не сохраняющей форму надолго. И просто примерявшей на себя черты… черты… черты людей, которыми я восхищалась. Понимаете ли, я решила, что если сбегу из дома в театральную труппу и затею там с кем-нибудь интрижку, то…

– То ощутите себя собой или хотя бы уж кем-то?

– Да, – сказала девушка. – Да, именно так. И конечно, я так явно вижу теперь, насколько глупо, по-детски вела себя… И вы, доктор Калгари, даже не представляете, насколько мне хотелось бы, чтобы мать была сейчас жива. Потому что судьба слишком нечестно обошлась с ней. Она столько сделала для всех нас, так много дала нам, а мы ничем не отплатили ей… И теперь уже слишком поздно.

Она умолкла и после недолгой паузы с обновленной энергией продолжила:

– Вот почему я решила перестать вести себя как глупая девчонка. И вы поможете мне в этом, правда?

– Я уже сказал, что сделаю все возможное, чтобы помочь вам.

Эстер торопливо – и очаровательно – улыбнулась ему.

– Расскажите мне, – попросил Артур, – что у вас происходит.

– То, что я и думала, – ответила она. – Мы все смотрим друг на друга, гадаем и ничего не знаем. Отец смотрит на Гвенду и думает, что та могла бы убить. Гвенда смотрит на отца и подозревает то же самое. Едва ли они теперь соберутся вступить в брак. Эта история испортила им всю перспективу. Тина предполагает, что каким-то образом с этой историей связан Микки. Не знаю почему, ведь в тот вечер его вообще не было в доме. Кирстен в душе обвиняет меня и пытается защитить невесть от чего. A Мэри – то есть моя старшая сестра, с которой вы не встречались, – Мэри считает, что это Кирстен убила мать.

– Так кто же, по вашему мнению, сделал это?

– По моему мнению? – В голосе Эстер прозвучало удивление.

– Да, по вашему, – произнес Калгари. – Я думаю, что оно достаточно важно.

Эстер развела руками и простонала:

– Не знаю… не знаю, что сказать. Я… ужасно так думать – боюсь всех. Ну, как будто за каждым знакомым лицом может обнаружиться совершенно другое… зловещее и незнакомое мне. Я не уверена даже в отце, и Кирстен все твердит мне, что я не должна никому верить – в том числе ей самой. Потом я смотрю на Мэри и ощущаю, что совершенно ничего не знаю про нее. Потом Гвенда – мне она всегда нравилась. Я была рада тому, что они с отцом собрались пожениться. Но теперь я больше не уверена в ней. Я воспринимаю ее как совершенно другого человека, жестокого и… и мстительного. Я больше не знаю, что представляют собой все остальные. Меня одолевает ужасное и безрадостное чувство.

– Да, – согласился Калгари, – я вполне могу представить его себе.

– Дом настолько переполнен отсутствием радости, – продолжила Эстер, – что я не могу избавиться от ощущения, что несчастлив и убийца. A это вообще никуда не годится… Как вы думаете, такое возможно?

– Наверное, возможно, – сказал Артур. – И все же я сомневаюсь – хотя, конечно, не знаток в подобных вопросах, – сомневаюсь, что убийца может быть подлинно несчастен.

– Но почему нет? Я бы сказала, что трудно придумать себе что-то худшее, чем память о совершенном убийстве.

– Да, – согласился Калгари, – такое воспоминание действительно ужасно, и поэтому убийца должен принадлежать к одной из двух людских разновидностей. Это либо человек, которому не страшно убить другого… человек из тех, кто говорит себе: «Конечно, жаль, что пришлось совершить подобный поступок, однако он был необходим для моего благополучия. В конце концов, это не моя вина. Мне просто пришлось – ну да, пришлось сделать это». Или же…

– Да? И какой же вы видите другую разновидность убийцы?

– Учтите: я просто догадываюсь, не более того, – но думаю, что если б вы принадлежали к той самой, другой разновидности убийцы, то не сумели бы жить, ощущая свое несчастье по поводу содеянного. Вы либо признались бы кому-нибудь, или же постарались бы переписать историю, так сказать, в своем вкусе. Возложить вину на кого-то другого, приговаривая: «Я никогда не сделала бы ничего подобного, если б не случилось то-то и то-то. На самом деле я не являюсь убийцей, потому что не намеревалась никого убивать. Так случилось, а значит, надо винить судьбу, а не себя». Вы хотя бы отчасти поняли, что я пытаюсь сказать?

– Да, – сказала девушка, – и, по-моему, это очень интересно. – Она прищурилась. – Попытаюсь подумать…

– Да, Эстер, думайте. Думайте изо всех сил, потому что если я смогу помочь вам, то только после того, как увижу ситуацию вашими глазами.

– Микки ненавидел мать, – неторопливо начала она. – Всегда ненавидел… не знаю почему. Тина, по-моему, любила ее. Гвенда ей не симпатизировала. Кирстен всегда оставалась лояльной к матери, хотя, однако, и сомневалась в ее правоте по отдельным вопросам. Отец… – Эстер надолго задумалась.

– Да? – поторопил ее Калгари.

– Отец опять удалился внутрь себя. После смерти матери он, знаете ли, стал несколько другим. Не таким – как это сказать – отстраненным. Он сделался более человечным, более живым. Однако теперь снова удалился в какой-то… какой-то сумрачный уголок, откуда его не достать. По правде сказать, я не знаю, как на самом деле он относился к матери. Должно быть, любил ее, когда они поженились. Они никогда не ссорились, но что он чувствовал, я не знаю. Впрочем, – она опять всплеснула руками, – разве может человек знать, что чувствуют на самом деле другие люди, правда? Я имею в виду то, что происходит за масками их лиц, под покровом вежливых повседневных слов? Человека может раздирать ненависть, мучить любовь или отчаяние, и никто не будет знать об этом! Это страшно… Ох, доктор Калгари, как это страшно!

Артур взял в свои руки обе ее ладони.

– Вы больше не ребенок. Боятся одни только дети. Вы уже взрослая, Эстер. Взрослая женщина. – Выпустив ее руки, он спросил деловым тоном: – Вы можете где-нибудь остановиться в Лондоне?

Эстер несколько взволновалась.

– Наверное. Я не думала об этом. Не знаю. Мать обыкновенно останавливалась у Кертиса.

– Что ж, это очень приличный и тихий отель. На вашем месте я отправился бы туда и снял номер.

– Я сделаю все, что вы скажете, – выпалила Эстер.

– Вот и хорошая девочка, – отозвался Калгари. – Сколько же сейчас времени? – Он посмотрел на часы. – Ого, уже около семи. Предположим, что сейчас вы отправитесь туда и снимете номер, а без четверти восемь я заеду за вами, чтобы вместе отобедать. Вас устроит подобная перспектива?

– Звучит привлекательно, – сказала Эстер. – Вы не шутите?

– Нет, ни в коем случае.

– Но потом? Что будет потом? Согласитесь, я же не могу вечно торчать у Кертиса?

– Ваш горизонт всегда граничит с бесконечностью, – сказал Артур.

– Вы смеетесь надо мной? – Она с сомнением посмотрела на него.

– Самую малость, – ответил он, улыбнувшись.

Лицо ее дрогнуло, и Эстер также улыбнулась.

– Кажется, – доверчиво проговорила она, – я снова драматизирую ситуацию.

– Подозреваю, что вы делаете это по привычке, – сказал Калгари.

– Вот поэтому я и думала, что преуспею на сцене. Но этого не случилось. От меня не было никакого толка. Я оказалась бездарной актрисой.

– Я бы сказал, что вы извлекаете всю нужную вам драму из обыденной жизни, – возразил Калгари. – А теперь, моя дорогая, я намереваюсь посадить вас в такси и отправить к Кертису. Умойтесь там и причешитесь, – продолжил он. – У вас есть с собой какой-то багаж?

– О да. Сумка с ночными принадлежностями.

– Хорошо. – Он улыбнулся. – Не беспокойтесь, Эстер. Мы что-нибудь придумаем.

– Я хотел бы поговорить с вами, Кирсти, – сказал Дюрран.

– Ну да, конечно, Филип.

Кирстен Линдстрём оторвалась от своего занятия. Она только что принесла выстиранное белье и начала раскладывать его по ящикам комода.

– Я хотел бы поговорить с вами обо всем этом деле, – продолжил Филип. – Вы не против, надеюсь?

– О нем уже и без того наговорили слишком много. Так я думаю.

– Однако было бы неплохо прийти к какому-то соглашению между собой, – продолжил Филип. – Вы ведь знаете, что происходит в доме, так ведь?

– Все и повсюду рушится, – произнесла Кирстен.

– Как по-вашему, Лео и Гвенда теперь поженятся?

– Почему нет?

– По нескольким причинам, – пояснил Филип. – Первым и главным образом, потому, что Лео Эрджайл, будучи человеком разумным, превосходно сознает, что заключение брака между ним и Гвендой даст в руки полиции то, что она ищет. Превосходный мотив для убийства им жены. Или же, наоборот, потому, что Лео подозревает в убийстве Гвенду. И будучи человеком чувствительным, он ни в коей мере не хочет жениться вторым браком на женщине, убившей его первую жену. Что скажете на это?

– Ничего, – ответила мисс Линдстрём. – А что я должна вам сказать?

– Де́ржите карты к орденам[11], Кирсти?

– Не понимаю вас.

– Кого вы покрываете?

– Никого не покрываю, как вы изволили выразиться. Я думаю, что нужно поменьше болтать, а кроме того, считаю, что не всем нужно торчать в этом доме. Ни к чему хорошему это не приведет. На мой взгляд, Филип, вам с женой пора отправляться домой, под родной кров.