Эстер смотрела на него круглыми, почти незрячими глазами.

– И что же ты хочешь услышать от меня?

– Я хочу, чтобы ты сказала мне правду.

– И ты считаешь, что правда уже известна тебе, так? Ты думаешь, что это я убила ее.

– Эстер, дорогая, не смотри на меня такими глазами. – Взяв девушку за плечи, Дон осторожно тряхнул ее. – Я врач. Мне известны причины подобных поступков. Я знаю, что люди не всегда несут ответственность за свои действия. Я знаю тебя такой, какая ты есть на самом деле, – нежной, очаровательной и совершенно нормальной. Я помогу тебе. Я буду ходить за тобой. Мы поженимся и заживем счастливо. Тебе не придется чувствовать себя потерянной, нежеланной, забитой. Наши поступки нередко проистекают из резонов, непонятных большинству людей.

– Не это ли самое мы говорили про Джеко, так?

– Забудем про Джеко. Я думаю не о нем, о тебе. Я очень сильно люблю тебя, Эстер, но я должен знать правду.

– Правду? – переспросила Эстер. Губы ее очень медленно изогнула уголками вверх насмешливая улыбка.

– Прошу тебя, дорогая.

Девушка отвернулась и посмотрела наверх.

– Гвенда зовет меня. Скоро ланч.

– Эстер!

– А ты поверишь мне, если я скажу, что не убивала ее?

– Конечно же, я… я поверю тебе.

– Сомневаюсь, – произнесла Эстер.

Резко повернувшись к нему спиной, она побежала по тропке вверх. Дон было шевельнулся, чтобы последовать за ней, но остановился.

– О боже, – воскликнул он. – O боже!

Глава 15

– Но я пока не хочу уезжать домой, – проговорил Филип Дюрран жалобным и недовольным тоном.

– Но, Филип, в самом деле, неужели ты не понимаешь, что больше нам незачем оставаться. То есть я хочу сказать, что мы приехали сюда затем, чтобы встретиться с мистером Маршаллом, a затем присутствовать на полицейском допросе. Но теперь ничто не мешает нам прямо сейчас вернуться домой.

– Думаю, что твоему отцу будет приятно, если мы несколько задержимся, – возразил Филип, – он любит, когда ему есть с кем сыграть вечерком в шахматы. Ей-богу, за шахматной доской он просто волшебник. Я считал, что недурно играю, однако так и не сумел хотя бы раз победить его.

– Отец вполне может найти себе другого партнера, – коротко бросила Мэри.

– Что ты сказала… неужели он может пригласить кого-нибудь из Женского института?

– В любом случае нам пора домой, – сказала Мэри. – Завтра к нам придет миссис Карден чистить медь.

– Полли, ты идеальная домохозяйка! – рассмеялся Филип. – Эта твоя миссис – как ее там? – вполне может почистить медяшки без тебя, так ведь? А если нет, пошли ей телеграмму и распорядись, чтобы она оставила их в покое еще на неделю.

– Филип, ты ничего не смыслишь в домашнем хозяйстве и не представляешь себе, насколько это трудно – управляться по дому.

– Не вижу в нем особой трудности, если только не усложнять себе жизнь. Во всяком случае, я хочу остаться.

– Ох, Филип, – разволновалась Мэри, – а мне просто противно подумать об этом.

– Но почему?

– Здесь так уныло и мрачно – после всего, что произошло… После убийства и всего прочего.

– Да ладно тебе, Полли, не стоит говорить мне, что ты превратилась в комок нервов по этому поводу. Не сомневаюсь, что ты способна пережить это убийство не моргнув глазом. Нет, ты хочешь ехать домой, потому что хочешь видеть свои медяшки, гонять повсюду пыль и не позволять моли забраться в твою меховую шубку…

– Зимой моль не лазит по меховым пальто, – заявила Мэри.

– Ну, Полли, ты же поняла, что я имею в виду. Общую идею. Однако, видишь ли, с моей точки зрения, здесь сейчас куда интереснее.

– Тебе интереснее здесь, чем в своем собственном доме? – В голосе Мэри слышались боль и обида.

Филип бросил на жену быстрый взгляд.

– Прости, дорогая. Я неправильно выразился. Ничто не может быть милее, чем наш дом, и ты сделала его воистину очаровательным. Уютным, опрятным, привлекательным. Видишь ли, сейчас все стало совсем не так, как было бы, если б… если б я остался таким, как прежде. То есть весь день я занимался бы множеством дел. Я бы по уши увяз во всяких планах. И это было бы идеально – возвращаться к тебе в собственный дом и обсуждать все, что произошло за день. Но теперь, понимаешь, все стало совсем другим.

– Ах, я знаю, что все переменилось в этом отношении, – проговорила Мэри. – Не думай, что я когда-либо забываю об этом, Фил. Я помню. И считаюсь с этим самым серьезным образом.

– Да, – бросил Филип едва ли не сквозь зубы. – Да, да, ты считаешься… слишком считаешься. Считаешься так, что подчас мне становится тошно. Мне нужно всего только отвлечься и… нет, – он поднял руку, – не надо говорить, что меня могут развлечь всякие головоломки, терапевтические устройства, всякие люди, приходящие, чтобы заняться моим лечением, и чтение бесконечных книг. Я так хочу заняться каким-нибудь делом! A здесь, в этом доме, есть нечто, куда можно запустить зубы.

– Филип, – у Мэри перехватило дыхание, – неужели ты до сих пор не оставил эту свою… свою идею?

– Поиграть в сыщика? – переспросил он. – Убийство, убийство… кто тебя совершил? Да, Полли, ты недалека от истины. Мне страшно хочется узнать имя убийцы.

– Но зачем тебе это? И как ты сможешь узнать? Что, если это сделал некто, каким-то образом забравшийся в дом или вошедший в дверь, по чьей-то забывчивости оставленную открытой…

– Ты по-прежнему придерживаешься версии с чужаком?.. Знаешь ли, этот номер не пройдет. Старина Маршалл сделал хорошую мину при плохой игре. На самом деле он просто помог нам сохранить лицо. Никто не верит в эту прекрасную гипотезу. Она просто неверна.

– И если она неверна… если она неверна, то это сделал один из нас, – как тебе угодно было выразиться, – подхватила Мэри, – и я не хочу знать, кто именно. Зачем это нам? Не лучше ли раз в сто… не лучше ли остаться в неведении?

Дюрран вопросительно посмотрел на жену.

– Прячешь голову в песок… так, Полли? Разве у тебя нет естественного любопытства?

– Говорю тебе, что знать не знаю и знать не желаю! На мой взгляд, эта история просто ужасна. Я хочу забыть и более не вспоминать ее.

– Разве ты настолько не любила свою мать, чтобы не хотеть узнать, кто убил ее?

– А что хорошего мне даст это знание? Два года мы были совершенно довольны тем, что ее убил Джеко.

– Да, – согласился Филип, – все мы были самым очаровательным образом довольны этим.

Жена с сомнением посмотрела на него.

– Не понимаю… в самом деле не понимаю, Филип, что ты хочешь этим сказать.

– Разве ты не видишь, Полли, что вся ситуация представляет вызов для меня? Вызов для моего разума? Я вовсе не хочу этим сказать, что особенно болезненно воспринял смерть твоей матери или что был к ней сколько-нибудь привязан. Это не так. Она приложила все свои силы, чтобы воспрепятствовать нашему браку, однако я не имею ничего против нее, потому что сумел добиться своего. Разве не так, моя девочка? Нет, я не испытываю желания отомстить и даже найти справедливость. На мой взгляд, это… да, это любопытство, хотя в этом чувстве с моей стороны присутствует нечто большее.

– Преступление – такая вещь, в которую лучше не вникать, – возразила Мэри. – Ничего хорошего из этого не получится. Ох, Филип, прошу тебя… прошу: не влезай в это дело. Давай поедем домой и забудем обо всем этом.

– Ну что ж, – проговорил Филип, – ты без труда можешь укатить меня туда, куда тебе угодно, так ведь? Но я хочу остаться здесь. Разве тебе иногда не бывает приятно позволить мне делать то, что мне хочется?

– Я хочу, чтобы ты имел в жизни все, что хочешь, – сказала Мэри.

– Это не так, дорогая. Ты просто хочешь ходить за мной, как за грудным младенцем, и определять для меня лучшее и полезное каждый день и во всех возможных отношениях. – Он усмехнулся.

С сомнением посмотрев на него, Мэри проговорила:

– Никогда не могу понять, серьезно ты говоришь или шутишь.

– Если оставить в стороне любопытство, – проговорил Филип, – бывает, знаешь ли, что кто-то должен отыскать правду.

– Зачем? Что хорошего выйдет из этого? Чтобы отправить еще кого-то в тюрьму? На мой взгляд, жуткая перспектива.

– Ты не совсем меня поняла, – заметил Филип. – Я же не сказал, что сдам в полицию виноватого (если мне удастся его найти). Едва ли мне захочется это сделать. Но, конечно, все зависит от обстоятельств. В любом случае в обращении в полицию может не найтись никакого смысла, потому что, как мне кажется, никаких реальных свидетельств найти не удастся.

– Но если это так, – проговорила Мэри, – каким образом ты намереваешься что-либо выяснить?

– Дело в том, – начал Филип, – что существует множество способов что-либо узнать, причем вполне определенно, раз и навсегда. И я полагаю, что в подобной ситуации это необходимо. Дела в этом доме и так идут неважно и очень скоро изменятся в еще более худшем направлении.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Ты ничего не замечала, Полли? Что ты думаешь насчет твоего отца и Гвенды Вон?

– Что думаю? Не знаю, зачем моему отцу в его возрасте понадобилось жениться…

– Это как раз я могу понять, – заявил Филип. – В конце концов, его брак трудно назвать удачным. И теперь он получил шанс на настоящее счастье. Осеннее, если угодно, однако он добился его. Или, точнее говоря, получил. Однако теперь их отношения несколько испортились.

– Наверное, из-за всего этого дела… – неопределенным тоном проговорила Мэри.

– Именно, – отозвался Филип. – Из-за всего этого дела. Оно с каждым днем разделяет их все дальше и дальше. И этому могут быть две причины. Подозрение или вина.

– Подозрения? Кого? В чем?

– Ну, скажем так: взаимные подозрения. Или подозрение с одной стороны и сознание вины с другой, или наоборот, или так, как вам это угодно.

– Не надо, Филип, ты смущаешь меня. – Внезапно манера Мэри сделалась чуть более живой. – Значит, ты считаешь, что это сделала Гвенда? Возможно, ты прав. O боже, было бы просто чудесно, если б убийцей оказалась Гвенда.