Агата Кристи - Горе невинным

Мэри расчесывала длинные светлые волосы перед зеркалом. Ее отстраненное спокойствие чем-то досаждало ему.

– А ты заготовила на завтра собственный вариант истории, Полли? – спросил Филип.

Она обратила к нему удивленный взгляд.

– Нас посетит суперинтендант Хьюиш. Он снова примется расспрашивать тебя в мельчайших подробностях о том, что ты делала два года назад вечером девятого ноября.

– Ну да, понятно. Но все это было так давно… И не вспомнишь.

– Однако он-то вспомнит, Полли. В этом вся соль. Он может это сделать. Все ваши слова записаны в какой-нибудь там милый крохотный полицейский блокнотик.

– В самом деле? И они хранят подобные вещи?

– Как знать… возможно, они сохраняют все такое в трех экземплярах в течение десяти лет! Так что твои, Полли, перемещения по дому очень просты: точнее, таковых не было. Ты находилась вместе со мной в этой комнате. И на твоем месте я вообще не упоминал бы о том, что ты выходила отсюда между семью и семью тридцатью.

– Но я же просто выходила в ванную комнату, – рассудительным тоном промолвила Мэри. – В конце концов, всем приходится посещать ванную.

– Тогда ты не говорила ему об этом.

– Наверное, забыла.

– Я подумал тогда про инстинкт самосохранения… в любом случае, помнится, я поддержал тебя. Мы сидели у себя и с половины седьмого играли в пикет до тех пор, пока Кирсти не подняла тревогу. Такова наша версия, и нам следует держаться ее.

– Очень хорошо, дорогой, – кротко и не проявляя интереса согласилась Мэри.

«Неужели у нее совсем нет воображения? – подумал Филип. – И она совсем не понимает, в какой неприглядной ситуации мы оказались – ведь эта отлучка попадает на самый опасный момент?»

Он подался вперед.

– Интересная получается вещь, понимаешь ли… разве тебе самой не хотелось бы знать, кто убил твою мать? Все мы знаем – и Микки был вполне прав в этом, – что это сделал один из нас. Разве тебе неинтересно, кто именно?

– Не ты и не я, – ответила Мэри.

– И это все, что интересует тебя в нашей ситуации? Полли, ты просто чудо!

Он чуть покраснела.

– Не понимаю, что кажется тебе таким странным.

– Да, вижу, что не понимаешь… Но я не такой. Мне интересно.

– Едва ли мы это узнаем. И не думаю, что полиция сумеет что-то узнать.

– Возможно. Им действительно совершенно не за что зацепиться. Но, в отличие от полиции, мы находимся в другом положении.

– Что ты хочешь этим сказать, Филип?

– Ну, мы обладаем кое-какими неизвестными ей фактами. Мы знаем наше малое стадо изнутри… достаточно хорошо представляем, как работает внутренний механизм каждого из наших близких. Во всяком случае, ты. Ты выросла среди них. Расскажи, что ты думаешь. Мне хотелось бы услышать твое мнение.

– Не имею представления, Филип.

– Тогда попытайся догадаться.

Мэри резким тоном ответила:

– Представления не имею о том, кто это сделал. И предпочитаю даже не задумываться на эту тему.

– Страусиная политика, – бросил муж.

– По чести говоря, я не вижу смысла в каких-либо догадках. Много лучше ничего не знать. Тогда можно продолжать жить так, как мы жили.

– Ну нет, это невозможно, – возразил Филип. – В этом ты ошибаешься, моя девочка. Гнильца уже проросла.

– Что ты имеешь в виду?

– Хорошо, давай возьмем Эстер и ее кавалера – честного и молодого доктора Дональда. Отличный парень, серьезный и… взволнованный. Он, конечно, не думает, что Эстер убила Рейчел, – однако не уверен в этом. И смотрит на нее полными тревоги глазами, когда считает, что она этого не видит. Но она-то замечает на себе его взгляды. И вот что получается! Виновата она или нет – тебе, конечно, лучше знать, чем мне, – но если она ни при чем, что прикажешь ей делать с этим молодцом? Повторять раз за разом: «Пожалуйста, пойми, что я не делала этого»? Ну а что еще можно сказать в таком случае?

– Прости, Филип. Мне кажется, что ты фантазируешь.

– А ты, Полли, вовсе не имеешь воображения. Теперь перейдем к бедному старине Лео. Свадебные колокола глохнут… брак с Гвендой удаляется в неведомом направлении. Девушка жутко расстроена. Ты заметила это?

– Я совершенно не представляю, зачем отцу надо снова жениться в его возрасте.

– Сам-то он прекрасно знает, зачем! Как понимает и то, что малейший намек на любовную интрижку с Гвендой наделяет их первоклассным мотивом для убийства. Жуткое положение!

– Нелепо даже думать о том, что отец мог убить мать! – заявила Мэри. – Подобные поступки просто невозможны.

– Наоборот, возможны. Почитай газеты.

– Не среди людей нашего круга.

– Убийство не знакомо с общественными предрассудками… Так, есть еще Микки. Его все время что-то крутит. Странный, все время чем-то недовольный парень. Бесстрастная Тина пребывает в чистоте и неведении. Однако она сохранит хорошую мину даже в том случае, если ей есть что скрывать. Теперь возьмем нашу бедную старую Кирсти…

На лице Мэри появились признаки легкого оживления.

– А вот она, кстати, может оказаться искомым решением!

– Кирсти?

– Да. В конце концов, она иностранка. И, как мне кажется, в последнюю пару лет страдала от жутких головных болей… Куда более вероятно, что это сделала она, чем кто-то из нас.

– Бедолага, – проговорил Филип. – Неужели не заметно, что именно это она твердит себе самой? Что все мы сойдемся на том, что виновата именно она? Удобства ради! Просто потому, что она не принадлежит к семье. Вчера Кирсти казалась очень взволнованной, правда? И она находится в том же положении, что и Эстер. Что она может сделать или сказать? Объявить во всеуслышание: «Я не убивала свою подругу и нанимательницу»? Насколько весомо подобное утверждение? Для нее вся эта история – чистый ад… Наверное, ей хуже, чем всем нам… потому что она одна. Должно быть, сейчас перебирает в памяти всякое сказанное ею слово, каждый брошенный в сторону твоей матери сердитый взгляд – опасаясь, что его ей могут припомнить… И не имея возможности доказать свою невиновность.

– Мне хотелось бы, чтобы ты успокоился, Фил. В конце концов, что можем мы поделать со всей этой ситуацией?

– Лишь попытаться найти истину.

– Но каким образом ее можно найти?

– Существуют различные способы. И мне хотелось бы попытаться.

Мэри несколько смутилась.

– Какие же способы?

– Ну, можно что-то говорить… наблюдать за тем, как реагируют на твои слова люди… придумывать какие-то вещи… – Он задумался, давая волю уму. – Ну, такие, какие могут что-то означать только для убийцы, но не для невиновного…

Филип снова замолчал, прокручивая в уме ситуацию. Посмотрев на жену, он спросил:

– Разве ты не хочешь помочь невиновным, Мэри?

– Нет, – с горячностью проговорила женщина и, подойдя к мужу, опустилась на колени возле его кресла. – Я не хочу, чтобы ты, Фил, вмешивался в это дело. Не надо выдвигать идеи и расставлять ловушки. Оставь это дело в покое. Ради бога, прошу тебя: оставь его в покое!

Филип поднял брови, и, опустив ладонь на гладкую золотую головку, протянул:

– Ну ла-адно…

Лежа без сна, Майкл Эрджайл вглядывался во тьму.

Обращаясь к прошлому, ум его кружил, словно белка в колесе. Ну почему он не может оставить прошлое позади себя? Почему должен влачить его за собой по жизни? Какое значение оно имеет теперь? Почему он так отчетливо вспоминает душную и веселую комнатушку в лондонской трущобе и себя в ней – как «нашего Микки»? С ее непринужденной и полной волнения атмосферой… А уличные забавы! Мальчишеские ватаги! И яркие золотые волосы его матери (дешевая краска, подумал он во всей своей взрослой премудрости), внезапные вспышки ее гнева, когда она ни с того ни с сего задавала ему трепку (джин тому причина, конечно!), и бурное веселье, когда она пребывала в хорошем настроении. Милые обеды – рыба с картошкой, a после них – ее песни, сентиментальные баллады. Иногда они ходили в кино. И всегдашние дяди, конечно, – так ему приходилось звать их. Его собственный папаша слинял прежде, чем он сумел запомнить его… Впрочем, мать никогда не позволяла текущему исполнителю обязанностей дяди приложить к нему руку. «Оставь нашего Микки в покое», – говорила она.

A потом – волнующие дни войны. Сирены, предвещающие появление гитлеровских бомбардировщиков. Стонущие мамаши. Спуск и ночевка в метро. Забавно! Вся улица оказывалась на станции со своими бутербродами и бутылками дешевой шипучки. A мимо станции всю ночь идут поезда. Вот это была жизнь, настоящая жизнь! Самая гуща событий!

И тут он оказался здесь… в этой деревне. В не живом и не мертвом месте, в котором ничего не происходит!

«Когда все кончится, моя радость, ты вернешься домой», – сказала тогда его мать таким тоном, каким говорят о несбыточном. Его отъезд, похоже, ничего не значил для нее. И почему она сама не уехала с ним? Уйма ребят с его улицы эвакуировались вместе со своими мамашами. Но его мать не захотела сопровождать своего сына. Она уехала на север (вместе с очередным дядей – дядей Гарри!) работать на оборонном заводе.

Невзирая на устроенное ею страстное прощание, ему следовало бы все понять уже тогда. На самом деле он был ей безразличен… Джин, подумал Майкл, только джин был предметом ее истинной привязанности, джин и так называемые дяди…

И вот он оказался здесь, пойманный… запертый узник, которого кормят невкусными незнакомыми блюдами… укладывают в постель – подумать только – в шесть часов вечера, после дурацкого ужина в виде молока с печеньем (надо же: молоко и печенье!), и он, конечно, не спит и рыдает, укрывшись с головой одеялом, и мечтает вернуться домой, к маме.

А все эта женщина! Она заграбастала его и не пожелала отпустить. Вечная пустая болтовня. Эти всегдашние глупые игры. И вечно она чего-то хотела от него. Причем всегда чего-нибудь такого, чего он не хотел отдавать… Но ничего. Он подождет. Он будет терпеть! И однажды настанет этот славный день – он вернется домой. Домой… на улицу, к ребятам, славным красным автобусам и подземке, к жареной рыбе с картошкой, уличному движению и местным кошкам… Ум его с тоской перебирал пункты каталога наслаждений. Он должен подождать. Война не может продолжаться бесконечно. А он застрял здесь, в этом дурацком местечке, пока на Лондон падают бомбы и половина его в огне… в самом деле!