Рейчел продолжала советоваться с ним, однако советы постепенно становились все более формальными. С течением времени она становилась все более и более авторитарной. Она сама знала, что правильно и что будет лучше. Самым любезным образом Лео отказался от критики и редких предостережений.

Рейчел, по его мнению, не нуждалась в его помощи, не нуждалась в его любви. Она была занята делом, счастлива и переполнена энергией. Помимо обиды, каковой он не мог не чувствовать, как ни странно, Лео ощущал некую жалость к ней, словно бы заранее понимая, что тропа, на которую она вступила, может оказаться для нее опасной.

После начала войны в 1939 году миссис Эрджайл разом удвоила свою активность. Воспылав идеей детского сада военного времени для детей из лондонских трущоб, она обошла многих влиятельных людей города. Министерство здравоохранения согласилось принять участие, и она принялась искать дом, пригодный для ее целей, – и в итоге нашла его. Только что построенный и современный дом в удаленной области Англии, едва ли способной представить интерес для немецких пилотов. В нем она могла разместить до восемнадцати детей в возрасте от двух до семи лет.

Детей набирали не только из бедных, но и из неблагополучных семей. Это были сироты или незаконные дети, чьи матери не намеревались эвакуироваться вместе с ними, да и не имели желания ухаживать за своими отпрысками. Дети из таких семей, где с ними плохо обращались, да и вообще не уделяли внимания. Трое или четверо из ее подопечных были калеками. Ради ортопедических услуг она наняла домработниц, шведку-массажистку и двух полностью обученных своему делу госпитальных медсестер. Все заведение было устроено не просто с уютом, но с роскошью.

Однажды Лео решил выразить протест:

– Рейчел, не стоит забывать, что этим детям придется вернуться назад в ту среду, из которой мы их забрали. Не надо делать процесс возвращения слишком трудным для них.

Она с жаром ответила:

– Мне для этих бедных клопов ничего не жаль. Ничего!

Он попытался продолжить:

– Да, но ты забываешь, что им придется вернуться в собственную среду.

Однако она только отмахнулась:

– Не обязательно. Может быть… там посмотрим, в будущем.

Тем не менее трудности военного времени сами по себе влекли за собой перемены. Медсестер, не желавших смотреть за совершенно здоровыми детьми, когда в госпиталях было полно работы, приходилось часто менять. В конце концов от всего медицинского персонала остались только пожилая медсестра и Кирстен Линдстрём. Ушла домашняя прислуга, и Кирстен снова пришла на выручку. Она работала увлеченно и беззаветно.

А Рейчел Эрджайл радовалась и занималась делами. Случались и такие времена, припомнил Лео, когда весь дом приходил в волнение. Например, тот день, когда Рейчел, озадаченная тем, что один из мальчуганов, Микки, постепенно худеет, теряет вес и аппетит, вызвала доктора. Тот не смог обнаружить ничего плохого, и потому предположил, что малыш тоскует по дому. Однако она с порога отвергла такую идею:

– Это невозможно! Вы не представляете себе, из какой семьи мы его забрали. Его били, с ним плохо обращались… Там была для него не жизнь, а ад.

– Тем не менее, – сказал доктор Макмастер, – подобный вариант меня не удивит. Надо просто разговорить его.

И однажды Микки заговорил. Рыдая в постели, он кричал, молотя по рукам Рейчел кулачками: «Я хочу домой! Я хочу к нашей маме и к нашему Эрни!»

Рейчел расстроилась, она не верила своим ушам.

– Он не может хотеть вернуться к матери. Она и два пенса за него не дала бы. Она лупила его всякий раз, когда напивалась.

Лео попробовал мягко возразить:

– Ты восстаешь против природы, Рейчел. Она – его мать, и поэтому он любит ее.

– Она не вправе называть себя матерью!

– Он – от ее плоти и крови. И чувствует это. Подобную связь ничто не может заменить.

И она тогда ответила:

– Но теперь-то он уже обязан видеть во мне свою мать.

Бедная Рейчел, подумал Лео. Бедная Рейчел, которая могла купить так много всего… не из эгоистичных побуждений, не ради себя; Рейчел, которая могла дать нежеланным детям любовь, заботу и дом. Все это она могла для них купить, но только не их любовь к себе.

А потом война кончилась. Дети начали возвращаться в Лондон, к родителям или родственникам. Однако не все. Некоторые так и остались нежеланными, и тогда Рейчел сказала:

– А знаешь, Лео, теперь они вроде бы стали нашими; настало время, когда мы можем обзавестись собственной, настоящей семьей. Можно оставить себе четверых или пятерых детей. Мы удочерим и усыновим их, обеспечим их, и они по-настоящему станут нашими детьми.

Лео ощутил некоторую неловкость – неведомо почему. Не то чтобы он возражал против самой идеи приемных детей, просто инстинктивно ощущал фальшь всей ситуации, заключавшейся, пожалуй, в том, что невозможно создать себе семью таким искусственным способом.

– А тебе не кажется, – спросил он, – что это несколько рискованно?

Но она ответила:

– Рискованно? Ну и пусть. Семья стоит риска.

Да, в этом Лео был согласен с ней, только не испытывал такой же уверенности в результате. Но теперь, когда он так отстранился, когда настолько углубился в холодные туманы собственного бытия, у него не было желания возражать. И он сказал ей так, как говорил столько раз:

– Делай как хочешь, Рейчел.

Она торжествовала, она была полна счастья, строила планы, обращалась к адвокатам, занимаясь всем этим в своей обычной, деловой манере. Так Рейчел получила свою семью, которую образовывали: Мэри, старшая дочь, привезенная из Нью-Йорка; Микки, тосковавший по дому и плакавший вечерами навзрыд, мечтая вернуться в родную трущобу, к своей безразличной и гневливой мамаше; Тина, изящная и смуглая полукровка, дочь проститутки и матроса-индийца; рожденная вне брака Эстер, чья мать, молодая ирландка, решила начать новую жизнь с нуля. Ну и Джеко, очаровательный, похожий на мартышку мальчишка, умевший насмешить всех своими выходками, отбояриться от наказания и выманить лишнюю конфету даже у известной своей строгостью мисс Линдстрём… Джеко, отец которого отбывал срок, а мать оставила ребенка ради другого мужчины.

Да, подумал Лео, конечно, принять всех этих детей в свою семью, дать им всем дом, любовь, отца и мать было стоящим делом. И Рейчел, если подумать, имела право гордиться. Впрочем, все сложилось совсем не так, как было задумано… Ибо эти дети были совсем не теми, которые могли бы родиться у них с Рейчел. В их жилах не было ни капли крови усердных скопидомов, бывших предками Рейчел, они не наследовали и малой доли усердия и честолюбия, при помощи которых менее почтенные члены ее рода завоевывали свое место в обществе; не было у них и той неуловимой доброты и цельности ума, которые Лео помнил в собственных отце и деде с бабкой. Как и интеллектуального блеска деда и бабки с другой стороны.

Для них делалось все, что могла предоставить среда. Она могла сделать многое, но не все. Оставались семена тех слабостей, которые прежде всего привели их в детский сад, и семена эти при соответствующих условиях могли дать ростки. Что и продемонстрировал в самой полной мере Джеко – Джеко Обаятельный, Джеко Расторопный, с его веселыми выходками, его обаянием, его умением обвести всех и каждого вокруг пальца, оказался принадлежащим к преступному типу. Это следовало из его детских краж и лжи, которые трактовались как дефекты раннего воспитания. Эти вещи, сказала Рейчел, легко загладить. И тем не менее они как-то не сгладились.

Учился он плохо. Из университета его выставили, после чего началась долгая серия болезненных инцидентов, когда они с Рейчел делали все возможное, чтобы уверить мальчика в своей любви и доверии, пытались найти для него подходящую сферу деятельности, в которой при желании он мог бы добиться успеха. Возможно, подумал Лео, они все-таки были слишком мягки с ним. Впрочем, нет. В случае Джеко и мягкое, и жесткое обращение привели бы к одному и тому же. Он считал, что должен получать все, что хочет. И если этой цели нельзя было достичь разрешенными законом методами, то без всяких колебаний прибегал к методам незаконным. Ему не хватало ума, чтобы преуспеть в преступлении, даже в мелком. И потому настал этот самый последний день, когда он явился домой разоренным, в страхе перед тюрьмой, чтобы требовать денег, как будто имел право и на деньги, и на угрозы. Он выскочил из дома с криком, угрожая вернуться, требуя, чтобы она приготовила деньги – иначе!..

Словом, Рейчел умерла. Каким далеким казалось ему теперь это прошлое… Все эти долгие годы, занятые войной со взрослеющими мальчишками и девчонками. A сам он? Такой далекий и бесцветный… Как будто вся энергия и желание жить, воплощенные в Рейчел, проели его насквозь, оставив вялым и утомленным, нуждающимся, ох как нуждающимся в любви и тепле.

Даже сейчас он едва мог вспомнить, когда именно впервые ощутил, насколько близко находятся от него эти вещи. Рядом… можно сказать под рукой… не предложенные ему, но на месте.

Гвенда… Идеальная, великолепная секретарша, работавшая на него, всегда близкая, добрая, услужливая. В ней было нечто, напоминавшее ему Рейчел времени их знакомства. Та же душевная теплота, тот же энтузиазм, та же сердечность. Однако в случае Гвенды эта теплота, сердечность и энтузиазм предназначались ему самому. Не гипотетическим детям, которые однажды могли у нее появиться, а только ему. Это было все равно как греть руки у огня… Холодные и закоченевшие от долгого отсутствия тепла руки. Когда же он впервые понял, что не безразличен ей? Трудно сказать. Внезапного откровения не было.

Однако настал такой день, когда он понял, что любит ее.

Как и то, что, пока жива Рейчел, они не смогут пожениться.

Лео вздохнул, выпрямился в кресле и выпил совсем остывший чай.

Глава 9

Всего через несколько минут после того, как ушел Калгари, доктора Макмастера посетил новый гость. Это был человек знакомый, и доктор приветствовал его с симпатией: