Словно бы вернувшись откуда-то издалека, Лео посмотрел на нее и чуть улыбнулся.

– Похоже, что ты очень стремишься избавиться от меня, Гвенда.

– Ну что ты, дорогой, нет. – Она торопливо подошла к его креслу и опустилась рядом с ним на колени. – Я никогда, никогда не хочу расставаться с тобой. Но… мне кажется… ох, мне кажется, что тебе лучше побыть где-нибудь вдалеке отсюда после… после…

– После прошедшей недели? – закончил за нее Лео. – То есть после визита доктора Калгари?

– Как жаль, что он вообще приходил в этот дом, – заявила Гвенда. – Было бы лучше, если б все осталось как было.

– И Джеко считался бы осужденным за то, чего не совершал?

– Он мог это сделать, – сказала Гвенда. – Мог сделать не один раз, и не сделал, как мне кажется, только по чистой случайности.

– Как странно, – полным задумчивости тоном произнес Лео. – На самом деле я никогда не верил в то, что это сделал именно он. То есть, конечно, мне пришлось склониться перед уликами, однако такой исход казался мне таким невероятным.

– Почему? У него же был жуткий характер, так?

– Да. O да. Он задирал других детей. Обыкновенно тех, кто был помладше. Но я никогда не думал, что он способен наброситься на Рейчел.

– Почему же?

– Потому что он боялся ее, – ответил Лео. – Она обладала большим авторитетом, как тебе, наверное, известно. И Джеко ощущал это – так же, как и каждый из нас.

– Но тебе не кажется, – проговорила Гвенда, – что именно поэтому… то есть…

Она умолкла. Лео вопросительно посмотрел на нее. Нечто, читавшееся в его взгляде, заставило ее покраснеть. Она отвернулась, подошла к камину, опустилась на колени перед огнем и протянула к нему руки. «Да, – сказала себе Гвенда, – Рейчел обладала внушительным авторитетом. Она была так довольна собой, так уверена в себе… прямо пчелиная матка в собственном улье. Разве этого мало для того, чтобы кто-нибудь захотел взять в руки кочергу и хорошенько вломить ей, чтобы она раз и навсегда умолкла? Рейчел всегда права, Рейчел виднее, Рейчел идет собственным путем…»

Она резким движением поднялась на ноги.

– Лео, а не могли бы мы… не могли бы мы пожениться быстрее, не дожидаясь марта?

Посмотрев на нее, тот недолго помолчал, а потом сказал:

– Нет, Гвенда, нет. Не думаю, что это удачная мысль.

– Почему же?

– На мой взгляд, нам не стоит слишком торопиться, – ответил Лео.

– Что ты хочешь этим сказать? – Подойдя к нему, Гвенда опустилась на колени рядом с креслом. – Лео, что ты хочешь этим сказать? Я хочу знать.

– Моя дорогая, я просто не хочу проявлять излишней спешки, как только что сказал тебе.

– Но мы поженимся в марте, как планировали?

– Надеюсь… да, надеюсь на это.

– Ты говоришь так, словно больше не уверен… Лео, тебя больше не интересует подобная перспектива?

– O моя дорогая, – он опустил руки на ее плечи, – конечно, интересует. Ты для меня – самое главное на всем свете.

– Ну и… – с нетерпением проговорила Гвенда.

– Нет. – Эрджайл поднялся. – Нет. Пока нет. Мы должны подождать. Мы должны убедиться.

– В чем?

Он не ответил.

– Не думаешь ли ты… нет, ты не можешь этого думать…

– Я… я ничего не думаю.

Дверь отворилась, и в ней появилась Кирстен Линдстрём с подносом, который поставила на стол.

– Вот ваш чай, мистер Эрджайл. Мне принести еще одну чашку для вас, Гвенда, или вы спуститесь вниз ко всем остальным?

– Я спущусь в столовую, – ответила Гвенда. – Только возьму с собой эти письма. Их надо отправить.

Несколько нетвердыми руками она собрала только что подписанные Лео письма и вышла с ними из комнаты. Проводив ее взглядом, мисс Линдстрём посмотрела на Лео.

– Что вы ей наговорили? – решительным тоном спросила она. – Чем вы так расстроили ее?

– Ничем, – ответил Лео полным усталости тоном. – Совершенно ничем.

Кирстен Линдстрём пожала плечами, а потом, не произнеся более ни слова, вышла из комнаты, окруженная облаком незримого и непроизнесенного осуждения. Вздохнув, Лео откинулся на спинку своего кресла, разом ощутив огромную усталость. Налив себе чай, он не стал пить, но замер, вглядываясь незрячими глазами в пространство и погрузившись мыслями в прошлое.

III

…Интересовавший его светский клуб находился в лондонском Ист-Энде. Там-то он и познакомился с Рейчел Констам. Он и сейчас отчетливо видел ее внутренним взором. Среднего роста, плотного сложения, в очень дорогой одежде, чего он не понял тогда, однако носившая ее без намека на щегольство. Круглолицая, серьезная, добрая девушка, наделенная столь понравившимися ему усердием и наивностью. Столько вокруг стоит сделать, столько надо исправить! Она бойко и несколько бессвязно сыпала словами, и сердце его согревалось, обращаясь к ней. Ибо и он также считал, что нужно много сделать, что стоит многое сделать, – хотя и обладал даром природной иронии, заставлявшей его сомневаться в том, что работа, которую стоит сделать, в итоге обязательно окажется успешной. Однако у Рейчел сомнений на сей счет не водилось: если сделать то и это, если профинансировать то или иное учреждение, благодатные результаты последуют сами собой… автоматически. Как он теперь понимал, она никогда не считалась с человеческой природой. Рейчел всегда воспринимала людей как дела, как проблемы, которые надо решить. И так и не поняла, что каждый человек есть нечто особенное, обладающее индивидуальными реакциями, собственными идиосинкразиями. Тогда он советовал ей не ожидать слишком многого. Однако она всегда ждала слишком многого, хотя и немедленно принялась опровергать его утверждение. Рейчел всегда ожидала слишком многого и всегда оказывалась разочарованной. Он довольно быстро влюбился в нее и был приятно удивлен, обнаружив, что она – дочь состоятельных родителей.

Они планировали совместную жизнь на основе высоких идей, а не представлений обыденной жизни. Однако теперь он отчетливо видел, что именно так привлекло его к ней. Сердечная теплота. Но увы – в этом и была трагедия, – теплота эта не предназначалась ему. Да, она была влюблена в него. Но на самом деле хотела и от него, и от жизни иного – детей. A дети не рождались.

Они обошли всех врачей, достойных и не достойных доверия, даже шарлатанов, и Рейчел в конце концов пришлось смириться с приговором: своих детей у нее не могло быть. Ему было жаль ее, очень жаль, и он без всякого сопротивления принял ее предложение усыновить или удочерить ребенка. Они уже вошли в контакт с соответствующим центром, когда во время визита в Нью-Йорк их машина сбила девочку, выбежавшую на мостовую в одном из бедных кварталов города.

Рейчел выскочила из машины и посреди улицы опустилась на колени перед ребенком – прекрасной девочкой, золотоволосой и синеглазой, отделавшейся всего лишь парой синяков. Она настояла на том, чтобы ребенка отвезли в госпиталь – проверить, нет ли более серьезных повреждений. Переговорила с родственниками девочки – неряшливой теткой и ее пьяным мужем. Было очевидно, что они не питают никаких чувств к девочке, которую им пришлось взять к себе после смерти ее родителей.

Рейчел предложила, чтобы девочка несколько дней погостила у них, и женщина без промедления согласилась.

– Некому здесь возиться с ней, – пояснила она.

Так Мэри перебралась в их гостиничный номер. Мягкая постель и роскошная ванная комната ей понравились. Рейчел купила девочке новую одежду. А потом настал момент, когда ребенок сказал: «Я не хочу возвращаться домой. Мне хочется остаться здесь, у вас».

Рейчел посмотрела на нее… посмотрела с внезапной страстью и восхищением. А потом, когда они остались наедине, сказала: «Давай оставим ее у себя. Это нетрудно устроить. Удочерим ее… она станет нашей дочкой. Ее тетка будет только рада избавиться от малышки».

Лео согласился без особого сопротивления. Ребенок казался тихим, спокойным и кротким. Девочка явно не питала никаких особых чувств к тете и дяде, с которыми жила. Приемный ребенок мог принести счастье Рейчел, а значит, следовало приступать к делу. Они обратились к адвокату, подписали соответствующие бумаги, Мэри О’Шонесси стала именоваться Мэри Эрджайл, после чего отправилась жить в Европу. Он-то думал, что бедная Рейчел наконец успокоится. И она была счастлива. Счастлива в своей неистовой радости, почти лихорадочной. Она обожала Мэри, дарила ей любые, самые дорогие игрушки. И та принимала их – самым благодарным и кротким образом. Тем не менее, с точки зрения Лео, в ней всегда было нечто тревожное. Легкая приспособляемость. Отсутствие всякой ностальгии по родным местам и людям. Он надеялся на то, что подлинная привязанность проявится позднее. Даже сейчас никаких признаков таковой он не замечал. Одно дело – благодарность за благодеяния, благодушие и радость по отношению ко всему, что уготовлялось ей. Но вот насчет любви к приемной матери… да, ее он не замечал.

И начиная с этого времени Лео понял, что ему следует каким-то образом отодвинуться на задворки жизни Рейчел Эрджайл. Женщина эта от природы была обильно наделена качествами матери, но не жены. Теперь, когда она обрела Мэри, материнские порывы не столько компенсировались, сколько окрепли. Одного ребенка было для нее мало.

Отныне все предприятия Рейчел были связаны с детьми. Ее интересы обратились к сиротским домам, пожертвованиям на детей-калек, на умственно отсталых детей, спазматику, ортопедию – всегда детскую. Деятельность, достойная восхищения. И Лео восхищался занятиями своей жены, которые, однако, постепенно сделались средоточием всего ее существования. Ему пришлось понемногу искать в жизни собственный интерес. Он занялся историческим развитием экономики, каковая тема всегда интересовала его. Лео все больше уходил в глубины собственной библиотеки. Он занялся исследованиями, сочинением коротких, превосходно изложенных монографий. Его жена, деловая, искренняя, счастливая, правила домом и расширяла поле собственной деятельности. Он проявлял любезность и уступчивость… поощрял ее. «Это очень интересная идея, моя дорогая». – «Да-да, согласна, непременно займусь ею». Иногда в произнесенные им слова одобрения проскальзывало предостережение: «На мой взгляд, тебе следует очень тщательно продумать положение, прежде чем приступать к делу… не следует увлекаться».