Странный звук не повторялся, поэтому Смит решил снова вернуться к работе, но вдруг ночную тишину разрезал надсадный крик, истошный вопль человека, который не помнит себя от страха или волнения. Смит вскочил с кресла и выронил книгу. Он обладал крепкими нервами, но в этом неожиданном безотчетном крике было нечто такое, отчего его всего обдало холодом и по телу пошли мурашки. В голову ему тут же полезли тысячи самых невероятных объяснений того, что могло стать причиной этого крика в такое время и в таком месте. Что же делать? Бежать вниз или лучше подождать?

Как свойственно всем англичанам, Смит ненавидел шум и суету, к тому же он так мало знал своего соседа, что не чувство вал себя вправе вмешиваться в его дела. На какое-то время он замер в нерешительности, и тут на лестнице послышались торопливые шаги и в его комнату ворвался неодетый и бледный как смерть юный Монкхаус Ли.

– Спускайтесь скорее вниз! – выпалил он. – Беллингему плохо.

Аберкромби Смит сбежал по ступеням следом за ним в комнату этажом ниже и, хоть и был необычайно взволнован, не смог, переступив порог, не оглянуться в изумлении по сторонам. Такого он еще не видел. Это помещение больше походило на музей, чем на рабочий кабинет. За тысячами странных египетских и восточных диковинок не было видно стен и даже потолка. Выбитые на каменных плитах высокие угловатые фигуры с оружием в руках словно шествовали вдоль стен. Выше были расставлены статуи с головами быков, аистов, кошек и сов, изображения увенчанных змеями царей с миндалевидными глазами, странные жукоподобные божества, вырезанные из синего египетского лазурита[99]. Гор, Исида и Осирис[100] выглядывали из каждой ниши, смотрели с каждой полки, а под потолком в двух петлях висел истинный сын Древнего Египта – огромный нильский крокодил с открытой пастью.

В центре этой удивительной комнаты стоял большой квадратный стол, заставленный склянками всех размеров и заваленный бумагами и высушенными листьями какого-то красивого, похожего на пальму растения. Все эти разнообразные предметы были сдвинуты в сторону, чтобы освободить место для деревянной коробки, которая раньше стояла у стены, на что указывало пустое пространство на ней. Мумия, страшная черная высохшая фигура, напоминающая обожженную голову, насаженную на сучковатый куст, была наполовину вытащена из своего ложа и перевешивалась через его край, упираясь крюковатой рукой и костлявой ладонью в стол. Тут же на столе, прислоненный к стенке саркофага, стоял старинный пожелтевший папирусный свиток, а передним в деревянном кресле сидел сам хозяин комнаты. Его голова была откинута назад, широко раскрытые глаза в ужасе взирали на висевшего над ним крокодила, посиневшие пухлые губы с шумом ловили воздух.

– О Боже! Он умирает! – в растерянности вскричал Монкхаус Ли.

Ли был худым красивым юношей с кожей оливкового оттенка и очень темными глазами. Скорее похожий на испанца, чем на англичанина, он кельтским порывистым характером сильно отличался от по-саксонски спокойного и уравновешенного Аберкромби Смита.

– Нет, похоже, он всего лишь в обмороке, – возразил студент-медик. – Ну-ка помогите. Берите его за ноги… Теперь на диван… Сбрасывайте этих деревянных идолов на пол. Что у него тут творится! Нужно расстегнуть ему воротник и дать воды. Думаю, скоро он придет в себя. Чем это он тут занимался?

– Не знаю. Я услышал крик и побежал наверх. Я ведь его хорошо знаю. Спасибо, что помогли.

– Да у него сердце стучит, как кастаньеты, – констатировал Смит, приложив руку к груди Беллингема. – Мне кажется, он потерял сознание, чего-то сильно испугавшись. Брызните на него водой! Вы только посмотрите, какое у него лицо!

И действительно, лицо его выглядело странно, даже отталкивающе, так как и цвет его, и очертания были в равной степени неестественными. Белое, но не просто бледное от страха, оно напоминало белый лист бумаги. Толстый Беллингем производил такое впечатление, будто раньше он был намного толще, поскольку кожа его, покрытая морщинами, свисала дряблыми складками. На голове топорщились колючим ежиком темные волосы, по бокам торчали мясистые морщинистые уши. Все еще открытые светло-серые глаза с расширенными зрачками выпирали из орбит, неподвижные, словно остекленели от ужаса. Когда Смит рассмотрел своего соседа, ему по-казалось, что еще никогда он не видел, чтобы на лице человека столь отчетливо проступали признаки порочности его натуры, и ему опять вспомнилось предостережение, услышанное от Хасти час назад.

– Черт возьми, что могло его так напугать? – спросил он.

– Эта мумия.

– Мумия? Каким образом?

– Не знаю. В ней есть что-то отвратительное и жуткое. Хоть бы он с ней расстался! Такое ведь не первый раз происходит. Прошлой зимой случилось то же самое. Я тогда нашел его в таком же состоянии и тоже рядом с этой жуткой вещью.

– И зачем она ему нужна?

– Он человек со странностями, понимаете? Это его конек. Об этих штуках он знает больше, чем кто-либо в Англии. Но, честное слово, лучше бы он занимался чем-нибудь другим! О, смотрите, смотрите, он приходит в себя.

Бескровные щеки Беллингема начали понемногу розоветь, веки вздрогнули, как паруса после полного штиля. Он сжал, потом разжал пальцы, шумно, не разжимая зубов, вздохнул и, внезапно дернув головой, диковато осмотрелся по сторонам. Когда взгляд его упал на мумию, он вскочил с дивана, схватил папирусный свиток, положил его в ящик стола, закрыл ящик на ключ, после чего нетвердой походкой вернулся к дивану.

– В чем дело? – спросил он. – Что вам нужно?

– Вы страшно закричали и потеряли сознание, – сказал Монкхаус Ли. – Если бы наш друг сверху не спустился, я вообще не знаю, что бы я с вами делал.

– А, это Аберкромби Смит, – Беллингем окинул его взглядом. – Спасибо, что пришли. Но какой же я дурак! Боже мой, какой же я дурак!

Он закрыл лицо руками и принялся истерично хохотать.

– Слушайте! Прекратите! – Смит схватил его за плечи и сильно встряхнул. – У вас нервы в полном беспорядке. Вам нужно прекратить эти ночные эксперименты с мумиями, если не хотите свихнуться. Вы и сейчас еще как на иголках.

– Посмотрел бы я на вас, – пробормотал Беллингем, – если бы вы увидели…

– Что?

– Нет, ничего. Я хотел сказать, что, когда сидишь ночью рядом с мумией, это довольно сильно действует на нервы. Но, я думаю, вы совершенно правы. В последнее время я стал слишком много работать. Однако со мной уже все в порядке. Нет-нет, не уходите, прошу вас. Останьтесь еще на пару минут, пока я не приду в себя окончательно.

– В комнате очень душно, – заметил Ли, распахивая окно и впуская прохладный ночной воздух.

– Это бальзамическая смола[101], – сказал Беллингем. Он взял со стола один из сухих похожих на ладонь листьев и поднес его к трубке горящей лампы. Из листа завитками пошел густой дым, и комната наполнилась резким едким запахом. – Это священное растение… Его используют жрецы, – заметил он. – Вы знаете какие-нибудь восточные языки, Смит?

– Нет. Ни одного слова.

Подобный ответ, похоже, успокоил египтолога.

– Да, кстати, – продолжил он, – а сколько прошло времени между тем, как вы спустились, и тем, как я пришел в себя?

– Не много. Всего минуты четыре-пять.

– Я так и предполагал, – глубоко вздохнул он. – Однако какая странная штука – обморок. Когда ты без сознания, ты полностью теряешь чувство времени. По своим собственным ощущениям я не мог бы сказать, сколько это продлилось, несколько секунд или несколько недель. Вот этого джентльмена на столе забальзамировали во времена одиннадцатой династии[102], это примерно сорок веков назад, но, если бы он вдруг смог говорить, он бы сказал, что всего лишь на секунду закрыл глаза. Это замечательная мумия, Смит.

Смит подошел к столу и профессиональным взглядом окинул черное искореженное тело. Лицо, хоть и изменило цвет, прекрасно сохранилось, даже два маленьких, размером с орех глаза все еще были видны в глубине черных про валов орбит. Тугая покрытая пятнами кожа обтягивала кости, на уши спадала спутанная копна черныхжестких волос. Над иссохшей нижней губой по-крысиному торчали два острых передних зуба. Руки мумии были согнуты в локтях, а голова тянулась вверх на тонкой длинной шее, и в ее позе чувствовалась такая застывшая энергия, что тошнота подступила к горлу Смита. Просматривались тонкие ребра, обтянутые пергаментной кожей, и впалый свинцово-серый живот с длинным разрезом на том месте, где оставил свою отметину бальзамировщик. Только ноги ее были обмотаны желтой материей. На теле и внутри саркофага виднелись многочисленные маленькие веточки мирры[103] и кассии[104].

– Его имени я не знаю. – Беллингем провел рукой по усохшей голове. – Дело в том, что внешний саркофаг с надписями утерян. Лот номер 249 – так теперь его зовут. Видите, это написано на его коробке. Под этим номером его продавали на аукционе, на котором я его купил.

– А при жизни он был весьма примечательным парнем, – заметил Аберкромби Смит.

– Он был великаном. Длина мумии – шесть футов семь дюймов[105], и в тех местах, где он жил, его бы считали гигантом, потому что его раса никогда не была рослой. А попробуйте, какие у него мощные шишковатые кости. Не думаю, что кто-нибудь рискнул бы с ним связываться.

– Может быть, эти руки помогали закладывать камни в пирамиды, – предположил Монкхаус Ли, с отвращением глядя на загнутые грязные когти мумии.

– Нет. Этого парня выдержали в соляном растворе и забальзамировали по всем правилам. С обычными строителями так не поступали. Их просто засыпали солью или заливали битумом[106]. Подсчитано, что бальзамирование одного тела стоило примерно семьсот тридцать фунтов на наши деньги. Наш друг был по меньшей мере знатен. Как вы считаете, Смит, что означает эта небольшая надпись рядом с его ступней?

– Я уже говорил, что не владею восточными языками.


– В самом деле? Я думаю, это имя бальзамировщика. Наверное, он был очень добросовестным трудягой. Интересно, что-нибудь из того, что сделано в наши дни, сохранится четыре тысячи лет?