— Графа! — воскликнул я.

— Великолепно, Уотсон. Если это не графа или столбец, то я сильно ошибаюсь. Итак, теперь мы начинаем исследовать большую книгу, напечатанную в два столбца значительной длины, так как одно из слов в документе обозначено номером двести девяносто третьим. Достигнуты ли пределы, в которых разум может оказать нам помощь?

— Я боюсь, что это так.

— Положительно, вы к себе несправедливы. Блесните еще раз, мой дорогой Уотсон. Теперь такое соображение. Если бы эта книга была из редко встречающихся, он прислал бы ее мне. В действительности же он собирался, пока его планы не были расстроены, прислать мне в этом конверте ключ к шифру. Так он говорит в своем письме. А это походит на указание, что книгу эту я без труда найду у себя. Он имеет ее и полагает, по-видимому, что и я имею ее. Короче говоря, Уотсон, это какая-то очень распространенная книга.

— Весьма правдоподобно.

— Итак, мы должны несколько ограничить поле наших поисков: наш корреспондент ссылается на большую и очень распространенную книгу, отпечатанную в два столбца.

— Библия! — воскликнул я с торжеством.

— Отлично, Уотсон! Впрочем, если позволите, то с некоторой оговоркой. Именно относительно этой книги труднее всего предположить, чтобы она находилась под рукой у кого-нибудь из сподвижников Мориарти. Кроме того, различных изданий Священного Писания существует такое множество, что он едва ли мог рассчитывать на второй экземпляр с одинаковой нумерацией страниц. Нет, он ссылается на нечто более определенное в этом отношении, он знает наверняка, что его страница 534-я окажется вполне тождественна с моей 534-й.

— Но ведь книг, отвечающих всем этим условиям, очень немного?

— Верно. Но именно в этом наше спасение. Наши поиски должны быть теперь ограничены книгами с постоянной нумерацией страниц, которые предполагаются имеющимися у всех.

— «Брэдшо»!

— Едва ли, Уотсон. Язык «Брэдшо» очень точен и выразителен. Но запаса слов на одной странице не хватит даже для обыкновенного письма. «Брэдшо» приходится исключить. Словарь не подходит по той же причине. Что же остается в таком случае?

— Какой-нибудь ежемесячник.

— Великолепно, Уотсон! Если вы не угадали, то, значит, я сильно заблуждаюсь. Ежемесячник! Возьмем номер «Ежемесячника Уайтэкера». Он очень распространен. В нем имеется нужное число страниц. И отпечатан в два столбца. — Он взял томик с письменного стола. — Вот страница 534, столбец второй, порядочная уйма мелкого шрифта, по-видимому, относительно бюджета и торговли Британской Индии. Записывайте слова, Уотсон. Номер тринадцатый — «Махратга». Начало, я боюсь, не особенно благоприятное. Сто двадцать седьмое слово — «Правительство». Это все-таки имеет смысл, хотя имеет мало отношения к нам и профессору Мориарти. Теперь посмотрим далее. Что же делает Правительство Махратты? Увы! Следующее слово— «перья». Неудача, милый Уотсон. Приходится поставить точку.

Холмс говорил шутливым тоном, но подергивание его густых бровей свидетельствовало, что он разочарован и раздражен. Я сидел, глядя на огонь в камине, огорченный и смущенный. Продолжительное молчание было нарушено неожиданным возгласом Холмса, вынырнувшего из-за дверцы книжного шкафа со вторым желтым томиком в руке.

— Мы поплатились, Уотсон, за свою поспешность. Сегодня седьмое января, и мы взяли новый номер ежемесячника. Но более чем вероятно, что Порлок взял для своего послания старый номер. Без сомнения, он сообщил бы нам об этом, если бы его пояснительное письмо было им написано. Теперь посмотрим, что нам расскажет страница 534. Тринадцатое слово — «имею». Сто двадцать семь — «сведения» — это сулит нам многое. — Глаза Холмса сверкали, а тонкие длинные пальцы при отсчитывании слов нервно подергивались. — «Опасность». Ха! Ха! Отлично! Запишите это, Уотсон: имею сведения опасность — может — угрожать — очень — скоро — некий. — Дальше у нас имеется имя — Дуглас. — Богатый — помещик — теперь — в — Бирльстонский — замок — Бирльстон — уверять — она — настоятельная. — Все, Уотсон! Что вы скажете о методе чистого разума и его результатах? Если бы у зеленщика имелась такая штука, как лавровый венок, я бы немедленно послал Билли за ним!

Я пристально всматривался в лежавший у меня на коленях листок бумаги, на котором записывал под диктовку Холмса странное послание.

— Что за причудливый и туманный способ выражать свои мысли! — сказал я.

— Наоборот, он прекрасно это выполняет, — возразил Холмс. — Когда вы пользуетесь одним книжным столбцом для выражения наших мыслей, то вы едва ли можете ожидать найти все, что вам нужно. Кое-что приходится оставлять догадливости вашего корреспондента. В данном случае содержание совершенно ясно. Какая-то дьявольщина затевается против некоего Дугласа, богатого джентльмена, живущего, по-видимому, в своем поместье, что и указывает нам Порлок. Он убежден — «уверять» это самое близкое, что ему удалось найти, к слову «уверен», — что опасность очень близка. Таков результат нашей работы, и я могу смело вас уверить, что здесь имелся кое-какой материал для анализа.

Холмс испытывал удовольствие истинного артиста, любующегося своим лучшим произведением. Он еще продолжал наслаждаться достигнутым успехом, когда Билли распахнул дверь и инспектор Мак-Дональд из Скотленд-Ярда вошел в комнату.

Мак-Дональд и Холмс познакомились в конце восьмидесятых годов, когда Алек Мак-Дональд был еще далек от достигнутой им теперь национальной славы. Молодой, но надежный представитель сыскной полиции, обнаруживший недюжинные способности во многих случаях, когда ему было доверено расследование. Его высокая стройная фигура свидетельствовала об исключительной физической силе, а открытый высокий лоб и глубоко посаженные глаза, блестевшие из-под густых бровей, не менее ясно говорили о проницательности и уме. Он был человеком молчаливым, очень точным в выражениях, несколько суровым характером и сильным абердинским акцентом. Холмс уже дважды выручал его и помогал добиться успеха, ограничиваясь со своей стороны только удовлетворением мыслителя, разрешившего трудную проблему. Шотландец отвечал на это глубокой признательностью и уважением своему коллеге-любителю, советуясь с Холмсом со свойственным ему прямодушием в каждом затруднительном случае. Посредственность не признает ничего выше себя, но талант всегда оценивает гений по достоинству, и Мак-Дональд был достаточно талантлив, чтобы понимать, что для него вовсе не было унизительным искать помощи того, кто был единственным во всей Европе по дарованию и опыту. Холмс не был склонен к дружбе, но относился к шотландцу с симпатией и весело улыбнулся при виде его.

— Вы ранняя птичка, мистер Мак, — сказал он. — Я боюсь, что ваш визит означает известие о каком-нибудь новом необычном происшествии.

— Если бы вы, мистер Холмс, сказали вместо «я боюсь» — «я надеюсь», то были бы, мне кажется, ближе к истине, — ответил Мак-Дональд с многозначительной усмешкой. — Я выбрался так рано, потому что первые часы после совершения преступления — самые драгоценные для расследования, что, впрочем, вы и сами знаете лучше кого бы то ни было. Но... но...

Молодой инспектор внезапно остановился и с величайшим изумлением стал вглядываться в клочок бумаги, лежащий на столе. Это был листок, на котором я написал под диктовку Холмса загадочное послание.

— Дуглас... — пробормотал он. — Бирльстон! Что это, мистер Холмс! Господа, ведь это же чертовщина! Где вы взяли эти имена?

— Это шифр, который доктор Уотсон и я только что разгадали. Но в чем дело? Что случилось с этими именами?

Инспектор продолжал изумленно смотреть на нас обоих.

— Только то, господа, что мистер Дуглас из Бирльстонской усадьбы зверски убит сегодня ночью.

 Глава II

Шерлок Холмс и Мак-Дональд

Это был один из тех драматических моментов, которые составляли для моего друга самое главное в жизни, ради которых, можно сказать, он существовал. Положительно было бы преувеличением сказать, что он потрясен или хотя бы возбужден этим изумительным известием. В его странном характере не было и тени жестокости, но нервы его были закалены постоянно напряженной и совершенно исключительной по свойству работой. В данном случае на лице Холмса не было и следа тихого ужаса, который испытал я при этом заявлении Мак-Дональда: оно скорее выражало спокойный интерес, с которым химик наблюдает причудливую группу кристаллов на дне колбочки, наполненной насыщенным раствором.

— Замечательно! — промолвил Холмс после некоторой паузы. — Замечательно!

— Вы, кажется, нисколько не удивлены.

— Заинтересован, мистер Мак. Почему я должен быть удивлен? Я получил известие, которому можно было придавать серьезное значение: оно извещало меня, что одному лицу грозит большая опасность. Спустя час я узнаю, что замысел был осуществлен, и что это лицо убито. Я заинтересован, это верно, но, как видите, ничуть не удивлен.

Холмс кратко рассказал инспектору о шифрованном письме и найденном к нему ключе. Мак-Дональд сидел, опершись подбородком на обе руки. Он слушал очень внимательно, его густые брови соединились в одну прямую линию.

— Я хотел ехать в Бирльстон прямо сейчас, — сказал он, — и зашел просить вас сопутствовать мне, — вас и вашего друга. Но из того, что вы сообщили мне, следует, что мы могли бы более успешно действовать в Лондоне.

— Едва ли так, мистер Мак, — заметил Холмс.

— Взвесьте все, мистер Холмс, — воскликнул инспектор. — Дня два все газеты будут заполнены «бирльстон-ской тайной», но что это за тайна, если в Лондоне находится человек, который сумел заранее предсказать это преступление? Остается только наложить руки на этого человека, и все будет выяснено.

— Несомненно, мистер Мак. Но каким образом вы предполагаете наложить руки на Порлока?