Агата Кристи - Доколе длится свет

– Вероятно, он надеялся, что слуга не заметит пятна?

– Вот это, mon ami[17], полная нелепость. Пятно на ковре – это первое, что хороший слуга должен был бы заметить. А майор Рич отправляется спать, храпит себе как ни в чем не бывало и не думает ничего предпринимать. Очень уж все странно и интересно.

– А Кертисс мог видеть пятна, когда менял пластинки накануне вечером? – предположил я.

– Вряд ли. Как раз в том месте от ширмы падала бы густая тень. Нет, но я начинаю понимать. Да, смутно начинаю кое-что видеть.

– Что видеть? – нетерпеливо спросил я.

– Скажем, возможность дать другое объяснение происшедшему. Наш следующий визит может пролить свет на все дело.

Наш следующий визит был к врачу, который осматривал тело.

Его показания свелись к простому повторению того, что он уже сказал официальному следствию. Убитый был заколот в сердце тонким длинным ножом наподобие стилета. Нож остался в ране. Смерть наступила мгновенно. Нож принадлежал майору Ричу и лежал обычно на письменном столе. Доктор не обнаружил на нем никаких отпечатков пальцев. Их либо стерли, либо держали нож платком. Что касается времени – любое время от семи до девяти вечера кажется приемлемым.

– Не мог он быть убит, скажем, после полуночи? – спросил Пуаро.

– Нет. Это я могу утверждать. В десять часов самое позднее, но очевидные показания на период с семи тридцати до восьми.

– Все-таки есть вторая возможная версия, – сказал Пуаро, когда мы вернулись домой. – Интересно знать, вы ее видите, Гастингс? Я лично вижу ее вполне отчетливо, и мне не хватает лишь одной детали, чтобы дело окончательно прояснилось.

– Нечего и пытаться, – признался я. – Я сдаюсь.

– Но постарайтесь, Гастингс. Сделайте усилие.

– Ну хорошо, – начал я. – В семь сорок Клейтон еще жив и здоров. Последний, кто видел его в живых, – это Рич…

– Так мы предполагаем.

– Да, разве это не так?

– Вы забываете, mon ami, что майор Рич это отрицает. Он настаивает на том, что к его возвращению Клейтон уже ушел.

– Но слуга говорит, что слышал бы, как захлопнулась дверь, если бы Клейтон ушел. К тому же если Клейтон ушел, то когда он вернулся? Он не мог возвратиться после полуночи, потому что врач категорически заявляет, что за два часа перед тем он уже был мертв. Остается лишь одна возможная версия.

– Да, mon ami? – заинтересовался Пуаро.

– То, что за те пять минут, которые Клейтон провел один в гостиной, кто-то другой вошел и убил его. Но и тут возникает то же самое возражение. Только имея ключ, этот другой мог войти без ведома слуги, и точно так же, уходя, убийце пришлось бы захлопнуть дверь, и слуга бы услышал.

– Вот именно, – подхватил Пуаро. – И следовательно…

– И следовательно, ничего, – заключил я. – Я не вижу никакого другого решения.

– Жаль, – пробормотал Пуаро. – На самом деле все так же ясно, как голубые глаза мадам Клейтон.

– Вы вправду уверены…

– Я ни в чем не уверен до тех пор, пока не имею доказательств. Одно маленькое доказательство позволит мне убедиться окончательно.

Он взял телефонный аппарат и сделал звонок инспектору Джеппу в Скотленд-Ярд.

Спустя двадцать минут мы уже стояли перед столом, на котором были кучками разложены несколько предметов. Они представляли собой содержимое карманов убитого.

Среди них были носовой платок, горсть мелочи, бумажник с тремя фунтами и десятью шиллингами, пара счетов и потертая фотография Маргариты Клейтон. Имелись тут также складной перочинный ножик, ручка с золотым пером и довольно увесистый деревянный инструмент.

Именно к последнему предмету и устремился Пуаро. Он развинтил его, и наружу выпало несколько маленьких насадок и лезвий.

– Видите, Гастингс, вот буравчик и все остальное к нему. А! Должно быть просверлить им пару отверстий в стенке сундука было делом нескольких минут.

– Те отверстия, которые мы видели?

– Именно.

– Вы хотите сказать, что их проделал сам Клейтон?

– Mais oui, mais oui![18] На какую мысль наводят вас те отверстия? Они явно сделаны не для того, чтобы сквозь них смотреть, поскольку просверлены в задней стенке сундука. Для чего же они тогда? Очевидно, для притока воздуха? Но вы не станете делать отдушин для трупа, значит, ясно, что их проделал не убийца. Они говорят об одном и только об одном – о том, что человек собирался спрятаться в сундуке. И если принять такую гипотезу, дело тотчас проясняется. Мистер Клейтон ревнует свою жену к Ричу. Он разыгрывает старый-престарый трюк с мнимым отъездом. Он дожидается, пока Рич выйдет из дому, затем добивается, чтобы его впустили, остается один в гостиной, чтобы написать записку, быстро просверливает эти отверстия и прячется в сундук. Его жена должна прийти туда этим вечером. Возможно, Рич отделается от остальных гостей, а может быть, она останется после того, как другие уйдут, или сделает вид, что уходит, и вернется. Как бы то ни было, Клейтон будет знать. Все, что угодно, лучше, чем терзаться ужасными муками подозрений.

– Значит, вы хотите сказать, что Рич убил его после того, как все ушли? Но врач утверждал, что это невозможно.

– Вот именно. Теперь вам понятно, Гастингс, что его должны были убить в течение вечера.

– Но ведь все находились в комнате!

– Несомненно, – веско произнес Пуаро. – Чувствуете, как хорош замысел? «Все находились в комнате». Какое алиби! Какое sangfroid – какое хладнокровие, какая дерзость!

– Я все еще не понимаю.

– Кто заходил за ту ширму, чтобы завести патефон и поменять пластинки? Вспомните, патефон стоит бок о бок с сундуком.

Все остальные танцуют – музыка играет. А тот, кто не танцует, поднимает крышку сундука и вонзает только что спрятанный в рукав нож в тело прячущегося человека.

– Невозможно! Этот человек вскрикнул бы.

– Нет, если его сперва опоили.

– Опоили?

– Да. С кем Клейтон пропустил по стаканчику в семь тридцать? А! Теперь вы понимаете. Кертисс! Кертисс возбудил в душе Клейтона подозрения в отношении его жены и Рича. Кертисс предложил этот план – выдумать отъезд в Шотландию, укрыться в сундуке и в качестве последнего штриха – заслонить сундук ширмой. Не для того, чтобы Клейтон мог приподнять крышку и перевести дух, – нет, с тем, чтобы он, Кертисс, мог незаметно открыть сундук. Если бы Рич заметил, что ширма стоит не на месте, и передвинул бы ее обратно – пусть, ничего страшного, он может сочинить и другой план. Клейтон прячется в сундук, слабый наркотик, которым опоил его Кертисс, начинает действовать. Клейтон впадает в бессознательное состояние. Кертисс поднимает крышку и закалывает его, а патефон продолжает себе играть «Провожал я домой мою малышку».

Я наконец обрел дар речи:

– Но зачем? Зачем?

Пуаро пожал плечами:

– Зачем мужчине в себя стрелять? Зачем двое итальянцев дрались на дуэли? Кертисс – человек замкнутый, страстного темперамента. Он возжелал Маргариту Клейтон. Если бы он убрал с дороги ее мужа и Рича, она, как он надеялся, обратила бы свой благосклонный взгляд на него.

И в задумчивости он добавил:

– Эти искренние, как дитя, женщины… они очень опасны. Но, mon Dieu! Как артистично все выполнено – шедевр, да и только! Такого человека мне даже жаль отправлять на виселицу. Я и сам, может быть, гениален, но я способен признать гения в другом. Превосходное убийство, mon ami. ЭТО говорю вам я, Эркюль Пуаро. Превосходное убийство. Epatant!

«Форд» тяжело подпрыгивал на ухабах, и горячее африканское солнце палило нещадно. По обеим сторонам этой так называемой дороги тянулась беспрерывная заросль деревьев и кустарника, далеко, насколько хватало глаз, расстилаясь плавной чередой мерно восходящих и ниспадающих волн неяркой, густой желто-зеленой листвы, поражающей своей странной, апатичной недвижностью. Голоса немногих птиц прорезали сонную тишину. Один раз дорогу перед самой машиной ручейком перетекла змея, с волнистой легкостью ускользнув от попытавшегося было задавить ее шофера. Другой раз из кустов выступил местный житель, величавый и осанистый, позади него шла женщина с ребенком, туго привязанным к ее широкой спине, чудесным образом держащая на голове весь свой домашний скарб, включая даже сковороду.

Джордж Кроузер не преминул указать на все эти вещи своей жене, которая отвечала ему односложно, с раздражавшим его невниманием.

«Все думает об этом малом», – сердито заключил он. Так он имел обыкновение именовать про себя первого мужа Дайдры Кроузер, убитого в первый год войны. Да, да, несомненно, убитого во время кампании против немцев в Западной Африке. Должно быть, естественно, что она помнит о нем. Он украдкой бросил взгляд на жену – на белокурые волосы, на бело-розовый, гладкий овал ее щек; на ее округлые формы, вероятно, ставшие немного более пышными с тех давних пор, когда она покорно позволила ему обручиться с нею, но затем, поддавшись душевному смятению первых дней войны, внезапно отвергла его и, по военному времени, спешно обвенчалась с этим своим тощим загорелым красавчиком, Тимом Ньюджентом.

Что ж, тот малый погиб – погиб самым геройским образом, а он, Джордж Кроузер, женился на девушке, которую всегда желал получить в жены. Она тоже была к нему привязана; да и как могло быть иначе, если он был готов исполнить всякое ее желание и вдобавок имел на это деньги! Он с некоторым самодовольством подумал о недавнем подарке, который сделал ей в Кимберли, где благодаря своей дружбе с некоторыми из директоров фирмы «Де Бирс» ему удалось приобрести бриллиант, который в обычном случае даже не попал бы на рынок, – камень, замечательный не столько своими размерами, сколько изумительным и редким оттенком насыщенного янтарного цвета, подобного цвету старинного золота, бриллиант, какой вряд ли находят даже раз в сто лет. И как описать взгляд, которым она одарила его тогда! Где дело касается бриллиантов, все женщины одинаковы.