— Но в таком случае получается, что его совершил кто-то из присутствовавших в доме, причем тот, кто находился рядом, когда она все это рассказывала. Иными словами, один из участвовавших в приготовлениях к празднику.

— Уж не думаете ли вы, что все это плод моего разгоряченного воображения? — спросила миссис Оливер.

Вместо ответа Пуаро принялся рассуждать:

— Убита девочка. Убита кем-то, у кого было достаточно сил удержать ее голову в ведре с водой, хотя она, скорее всего, сопротивлялась. Отвратительное убийство; убийство, совершенное, что называется, на скорую руку. Кому-то угрожала опасность, и этот кто-то воспользовался первой же возможностью, какой бы мерзкой она ни была.

— Причем Джойс явно не знала, кто совершил убийство, — заметила миссис Оливер, — иначе ни за что бы не заговорила об этом в присутствии убийцы.

— Верно, — заметил Пуаро. — Тут, я думаю, вы правы. Она видела убийство, но не видела лица убийцы. Вот от этого мы и будем отталкиваться.

— Не совсем понимаю, что вы имеете в виду.

— Могло быть ведь и так: некто, услышавший слова Джойс, знал об убийстве и знал, кто его совершил. Возможно, он даже был сообщником. Этот некто, вероятно, думал, что он единственный человек на свете, кому известно, что натворила его… ну, например, мать, дочь или сын. Это могла быть и женщина, которая знала, что натворил ее муж или, опять же, мать, дочь или сын. Некто, кто думал, что кроме него об этом преступлении не знает ни одна живая душа. И вдруг оказывается, что об этом еще знает и Джойс…

— Так значит…

— Значит, решил он, Джойс должна умереть.

— И что вы намерены теперь делать?

Эркюль Пуаро помолчал.

— Я вдруг вспомнил, — сказал он, — откуда мне известно название Вудли Коммон.

Глава 5

За невысокой калиткой виднелся «Сосновый холм» — по-современному добротный и аккуратный домик. Стоявший рядом с калиткой Пуаро никак не мог отдышаться — в соответствии с названием, домик располагался на вершине холма в окружении нескольких одиноких сосен.

Перед домом зеленел не менее опрятный маленький садик; по дорожке, тяжело ступая, шел крупный пожилой мужчина с большой оцинкованной лейкой в руках.

Если раньше седина только начинала пробиваться на висках старшего инспектора Спенса, то теперь его голова была совсем белой. Впрочем, в остальном он почти не изменился. Спенс опустил лейку на землю и поглядел на застывшего у калитки приезжего.

— Господи благослови, — сказал старший инспектор Спенс. — Никак… Быть того не может… Нет, так и есть. Эркюль Пуаро собственной персоной, чтоб мне провалиться!

— Ага, — подтвердил Эркюль Пуаро, — рад, что вы меня еще помните.

— Желаю вашим усам и впредь быть такими пышными, — сказал Спенс.

Он бросил лейку и подошел к калитке.

— Чертовы сорняки, — пожаловался он. — И что же вас привело сюда на этот раз?

— То же, что и всегда, — пожал плечами Эркюль Пуаро, — и что однажды, много лет назад, привело ко мне вас. Убийство.

— Я больше убийствами не занимаюсь, — сказал Спенс, — кроме как в отношении сорняков. Вот как раз распыляю гербициды. Не такое уж, кстати, простое дело, как может показаться. Вечно что-нибудь да мешает — чаще всего погода. То слишком влажно, то чересчур сухо, то еще что-нибудь. Как вы узнали, где меня найти? — спросил он, отпирая калитку и впуская Пуаро.

— Вы прислали мне открытку на Рождество. А на ней ваш новый адрес.

— Ах да, верно. Я старомодный человек, знаете ли. Люблю посылать друзьям открытки.

— Я это ценю, — заверил его Пуаро.

— Стар я уже, — вздохнул Спенс.

— Я тоже далеко не юноша. Далеко.

— А седины-то у вас не так много, — заметил Спенс.

— Это достигается с помощью определенного раствора, — признался Пуаро. — Думаю, каждый вправе сам решать, быть ему с сединой или без нее.

— Ну, не думаю, чтобы мне пошел этот смолисто-черный цвет, — сказал Спенс.

— Согласен, —  ответил Пуаро. — Седина придает вам исключительно благообразный вид.

— Никогда не считал себя благообразным человеком.

— А я думаю, это именно так. А как вы оказались в Вудли Коммон?

— Вообще-то я переехал к сестре. Мужа она похоронила, а сыновья все переженились и уехали за границу: один в Австралию, другой в Южную Африку. Вот я и перебрался. На пенсию сейчас особенно не разживешься, а вдвоем кое-как справляемся. Проходите, садитесь.

Он проводил его на небольшую застекленную веранду, где стояло несколько стульев и пара столиков. Веранда приятно освещалась осенним солнцем.

— Ну, чем вас угостить? — спросил Спенс. — Разносолов, боюсь, у нас не водится. Черносмородинных сиропов и прочих патентованных штучек, извините, не держим. Может, пива? Или сказать Элспет, чтобы налила вам чаю? А то могу еще дать шенди, кока-колу или какао. Элспет, это моя сестра, постоянно его пьет.

— Вы очень любезны. Если можно, шенди. Имбирное пиво пополам с обычным, правильно?

— Совершенно верно.

Он вошел в дом и немного погодя вернулся с двумя большими стеклянными кружками.

— Выпью с вами за компанию, — сказал он и, поставив на стол кружки, уселся напротив.

— Ну, прежний тост: «Трепещите, преступники», пожалуй, устарел, — произнес он, поднимая кружку. — Преступниками я больше не занимаюсь. Но, если вы по поводу того преступления, а других здесь в последнее время и не было, то знайте: мне совсем не нравится, каким образом его совершили.

— А кому это может понравиться?

— Вы ведь о девочке, которую утопили в ведре?

— Да, — подтвердил Пуаро, — о ней.

— А я-то зачем вам понадобился? — спросил Спенс. — Я ушел из полиции. Уже много лет.

— Полицейский всегда остается полицейским, — заметил Пуаро. — То есть всегда смотрит на вещи не как простой обыватель, а как полицейский. Мне ли не знать… В молодости я сам служил в полиции — у себя на родине.

— Да, помню, вы как-то рассказывали. Ну что ж, в этом вы правы — срабатывает многолетняя выучка. Только ведь я давно отошел от дел.

— Но слухи до вас все равно доходят, — настаивал Пуаро. — И друзья в полиции у вас наверняка остались.

И конечно же, вы всегда в курсе того, что они думают, кого подозревают и что им известно.

Спенс вздохнул.

— Слишком много стало информации, — сказал он, — вот в чем беда. Скажем, происходит преступление, почерк которого вам вроде бы знаком, и вы знаете, то есть, я хотел сказать, полицейские знают почти наверняка, кто его совершил. Газетчикам они, конечно, ничего не скажут, но потихоньку наведут справки, удостоверятся в своей правоте… А вот что делать с ним дальше — самый больной вопрос…

— Вы имеете в виду не в меру сердобольных жен и невест?

— И их тоже. В конце концов, возможно, до него и доберутся. Годика эдак через два… Да вы и сами знаете, Пуаро: нынче за непутевых замуж выходят куда чаще, чем в дни нашей молодости.

Пуаро погрузился в раздумье, подергивая себя за ус.

— Да, — сказал он наконец, — может, вы и правы. Хотя, подозреваю, девушки всегда были падки до, как вы их называете, непутевых. Просто раньше за этими глупышками следили получше.

— Вот именно. За ними присматривали. Перво-наперво матери. Потом еще тетки и старшие сестры. Да и младшие не спускали со старшей сестрицы глаз — где она, да с кем. А отцы и вовсе не считали зазорным выставить за дверь не внушающего доверия ухажера. Бывало, конечно, девицы сбегали из дома с каким-нибудь мерзавцем. Так нынче даже и сбегать не нужно. Мать не знает, с кем проводит время ее дочь; отцу это тем более неизвестно; братья, конечно, знают, но считают: «Пусть ей, дуре, будет хуже». Откажут родители в благословении, ну и черт с ним! Во дворцах бракосочетания, слава Богу, благословения не требуют. Самая потеха начинается потом, когда молодой муж, про которого заранее было известно, что он дрянь, принимается своими гнусными выходками доказывать жене и ее родичам, что они еще хорошо о нем думали! Но… любовь, как известно, слепа, и новоиспеченной жене дела нет до того, что у ее обожаемого Генри отвратительный характер и совершенно преступные наклонности. Ради него она будет лгать, утверждать, что белое — это черное и так далее, и тому подобное. Да, трудно. Нам старикам, я хочу сказать, трудно. Что проку повторять: в прежние времена было лучше. Может, нам только так казалось. Ну да ладно… Вы-то, Пуаро, как в это ввязались? Вы вроде бы нездешний, живете в Лондоне. Жили, во всяком случае, когда мы познакомились.

— Я и теперь там живу. А ввязался исключительно по просьбе миссис Оливер. Помните такую?

Спенс поднял голову, прикрыл глаза и задумался.

— Миссис Оливер? Что-то не припомню.

— Она пишет книги. Детективы. Вы с ней встречались. Ну, напрягите память… Это было, когда вы убедили меня взяться за распутывание смерти миссис Макгинти[207]. Миссис Макгинти вы, надеюсь, не забыли?

— Господи Боже! Нет, конечно. Но это было так давно. Вы мне тогда оказали услугу, Пуаро, весьма ценную услугу. Я пришел к вам за помощью, и вы оказались на высоте.

— Ну что вы, я был страшно польщен, что вы обратились ко мне за советом, — сказал Пуаро. — Признаться, раза два я был на грани отчаяния. Человек, которого мы хотели спасти, — в то время, кажется, еще не отменили виселицу — совсем не хотел, чтобы его спасали. Феноменальная личность — пальцем для себя не хотел пошевелить.

— Так он все-таки женился на зануде, а не на той светленькой, с крашеными волосами? Интересно, как они поживают? Вы что-нибудь слышали?

— Нет, — ответил Пуаро. — Но, полагаю, у них все в порядке.

— Не понимаю, что она в нем нашла.