Миссис Ланкастер засмеялась. Она поставила стакан на стол, откинулась на спинку стула и засмеялась.

— Какая вы глупая. И кто же, по-вашему, придет? Кто же, по-вашему, может прийти? Им бы пришлось ломать двери, пробиваться сквозь стену, а к тому времени… ведь есть и другие средства… Это не обязательно должно быть молоко. Молоко — это легкий способ. Молоко, какао, чай… Для маленькой миссис Муди я приготовила какао — она ведь любила какао.

— Морфий? Но где вы его достали?

— О, это было легко. Один мужчина, с которым я жила много лет назад… У него был рак… доктор дал мне лекарства… чтобы были у меня под рукой… и наркотики тоже… потом я сказала, что все выбросила… но я их сохранила, и другие наркотики и болеутоляющие… я думала, что в один прекрасный день они могут пригодиться… и они и в самом деле пригодились… У меня до сих пор еще осталось… сама я ничего не принимаю… просто не верю. — Она подтолкнула стакан с молоком к Тапенс. — Выпейте, это совсем не больно. Другой способ… беда в том, что я не помню, куда я его положила.

Она встала со стула и принялась расхаживать по комнате.

— Куда же я его положила? Куда? Теперь, когда я стала старая, я все забываю.

Тапенс снова завопила: «На помощь!», но на берегу канала по-прежнему никого не было. Миссис Ланкастер все еще бродила по комнате.

— Я думала… ну да, я думала… ну конечно, в моей сумке для вязанья.

Тапенс отвернулась от окна. Миссис Ланкастер шла на нее.

— Какая же вы глупая, — сказала миссис Ланкастер, — хотите, чтобы было так, по-другому…

Она схватила Тапенс левой рукой за плечо. Тут же из-за ее спины, появилась и правая: в ней она держала длинный тонкий стилет. Тапенс сопротивлялась, в голове ее пронеслось: «Я легко могу остановить ее. Легко. Она старая женщина. Слабая. Она не может…»

И вдруг сквозь холодную волну страха она подумала: «Но и я ведь старая женщина. И я уже не так сильна, как прежде. Я не так сильна, как она. У нее железная хватка. Наверное, потому что она сумасшедшая, а сумасшедшие, я всегда слышала, очень сильные».

Блестящее лезвие приближалось. Тапенс пронзительно закричала. Снизу до нее донеслись крики и удары — будто кто-то пытался взломать двери или окна. «Но они ничего не смогут сделать, — подумала Тапенс. — Они ни за что не пробьются через эту стену. Они же не знают секрет…»

Она сопротивлялась изо всех сил. Пока еще ей удавалось отвести от себя руку миссис Ланкастер. Но та была более крупной женщиной. Крупная и сильная женщина. На лице ее по-прежнему блуждала улыбка, исчезло только выражение благожелательности и появилось выражение, какое бывает у человека, который от чего-то испытывает удовольствие.

— Убийца Кейт, — сказала Тапенс.

— Так вы и как меня звали раньше знаете? Да, я придала этому возвышенный характер. Я стала слугой Господа. На то воля Божья, чтобы я вас убила. Вы ведь это понимаете, ведь так? Так что, все справедливо.

Тапенс уже не могла вздохнуть. Одной рукой миссис Ланкастер прижала ее к стулу, давление все усиливалось — ускользнуть было невозможно. Острая сталь стилета в правой руке миссис Ланкастер неумолимо приближалась.

«Нельзя впадать в панику, — подумала Тапенс, — нельзя паниковать». И тут же, с резкой настойчивостью: «Но что я могу сделать? Бороться невозможно».

И вдруг нахлынул страх — тот самый жуткий страх, который она испытала в «Солнечном кряже»…

«Это ваше бедное дитя?»

То было первое предупреждение, но она неправильно его поняла… она даже не знала, что это предупреждение.

Ее глаза следили за приближающимся лезвием, но, как ни странно, в состояние паралича ее привел не вид стилета и не таившаяся в нем угроза, а лицо державшего его — благожелательное лицо миссис Ланкастер, улыбавшееся счастливой улыбкой, улыбкой женщины, выполняющей свое предназначение и которой приходится мягко убеждать неразумную жертву.

«Она даже не кажется сумасшедшей, — подумала Тапенс. — Это-то и ужасно… Разумеется, не кажется, потому что сама она считает себя здоровой. Да и со стороны она кажется совершенно нормальным, благоразумным человеком — это она так думает… Ах Томми, Томми, куда же я влезла на этот раз?»

У нее закружилась голова, по всему телу разлилось какое-то чувство отрешенности… Она обмякла… где-то послышался звон разбитого стекла, который унес ее прочь, во тьму…

— Ну вот, вам уже лучше… вы приходите в себя… выпейте-ка, миссис Бересфорд.

К губам ей прижимали стакан… она дико сопротивлялась… Отравленное молоко… кто же это сказал?., насчет «отравленного молока»? Не будет она пить отравленное молоко… Да. Нет, это не молоко… запах совсем другой…

Она расслабилась, губы открылись — она попробовала на язык…

— Бренди, — сказала Тапенс.

— Совершенно верно! Ну же — выпейте еще…

Тапенс сделала еще один глоток. Затем снова откинулась на подушку, обозревая свое окружение. В окне торчали стропила приставной лестницы. Перед окном на полу громоздились осколки разбитого окна.

— Я слышала, как разбилось стекло.

Она оттолкнула стакан с бренди, и ее взгляд поднялся к лицу человека, который его держал.

— Эль Греко, — сказала Тапенс.

— Простите?

— Не важно.

Она оглядела комнату.

— А где она — я хочу сказать, миссис Ланкастер?

— Она… отдыхает… в соседней комнате…

— Понятно. — Но она не была уверена, что ей понятно. Вскоре она станет понимать лучше. Сейчас же ее мысли еще были бессвязны…

— Сэр Филипп Старк. — Она произнесла это медленно и с сомнением. — Верно?

— Да… А почему вы сказали Эль Греко?

— Страдание.

— Простите?

— Картина… В Толедо[195]… или в Прадо[196]… Это было очень давно… нет, совсем недавно… — Она задумалась и словно сделала открытие: — Вчера вечером. В доме приходского священника…

— Вы молодец, — ободряюще сказал он.

Каким-то образом для нее было вполне естественным сидеть здесь, в этой комнате с кучей разбитого стекла на полу, и разговаривать с этим человеком… у которого бледное, измученное лицо…

— Я совершила ошибку… в «Солнечном кряже». Я совершенно в ней ошиблась… Я тогда испугалась… волна страха… Но я все не так поняла… Я боялась не ее… я боялась за нее… Я думала, с ней что-то может случиться… Мне хотелось защитить ее… спасти… Я… — Она с сомнением посмотрела на него. — Вы меня понимаете? Или все это звучит ужасно глупо?

— Никто вас не поймет лучше меня — никто на всем белом свете.

Тапенс уставилась на него — и нахмурилась.

— Кто… кто она? Я имею в виду, миссис Ланкастер… миссис Йорк… это не настоящее — это всего лишь аллегория… кто она… сама?

Филипп Старк резко сказал:

— «Где был „самим собою“ я — таким, каким я создан был, — единым цельным, с печатью Божьей на челе своем?»[197]

— Вы когда-нибудь читали «Пер Гюнта», миссис Бересфорд?

Он прошел к окну и постоял там, глядя на улицу… Затем резко повернулся.

— Она была моей женой, да поможет мне Бог.

— Ваша жена… Но она же умерла… мемориальная доска в церкви…

— Она умерла за границей… именно такой слух я распустил… И я повесил доску в церкви в память о ней. Люди не очень-то задают вопросы убитому горем вдовцу. А жить здесь я не стал.

— Некоторые говорили, что она бросила вас.

— Эти слухи меня вполне удовлетворяли.

— Вы увезли ее, когда узнали… о детях…

— Выходит, вы знаете о детях?

— Она рассказала мне… Это казалось… невероятным.

— Большую часть времени она была совершенно нормальная — никто бы и не догадался. Но полиция начала подозревать, и мне пришлось действовать… Я должен был защитить ее… Вы понимаете — можете понять?

— Да, — сказала Тапенс. — Я все очень хорошо понимаю.

— Она была… такая славная когда-то… — Голос у него слегка надломился. — Вы видите ее — вон там. — Он указал на картину на стене. — Водяная лилия… Она была дикая, необузданная… всегда. Ее мать была последней из рода Уоррендеров… старинного рода… рожденная от родителей, состоявших в кровном родстве… Хелен Уоррендер… Она убежала из дому. Спуталась с плохим человеком… преступником… а ее дочь пошла на сцену… она готовила из нее танцовщицу… Водяная лилия была ее самая известная роль… затем она попала в банду… просто так, ради острых ощущений… чтобы развлечься, так сказать… Но и этим она была разочарована…

Когда она вышла за меня, со всем этим она уже покончила… ей хотелось спокойной семейной жизни… иметь детей. Я был богат — я мог дать ей все, чего только душа пожелает. Но детей у нас не было. Это было горе для нас обоих. У нее появилась навязчивая идея — чувство вины… Возможно, она всегда была неуравновешенная — не знаю. Какое значение имеет, из-за чего это произошло… Она была…

Он сделал жест отчаяния.

— Я любил ее… Я всегда любил ее… какая бы она ни была… чтобы она ни делала… мне хотелось, чтобы она была в безопасности… чтобы ей ничего не грозило… чтобы ее не упекли… в тюрьму или в сумасшедший дом, где бы она не смогла протянуть и года… И нам действительно удавалось ее уберечь — столько долгих лет.

— Нам?!

— Нелли — моя дорогая верная Нелли Блай. Она была неподражаема — ей удавалось все, она все устраивала. Дома для престарелых — уют и комфорт. И чтобы не было искушений — никаких детей, только бы на ее пути не попадались дети… Казалось, все будет в порядке — дома находились в достаточно отдаленных местах… Камберленд… Северный Уэльс… вряд ли бы кто-нибудь ее узнал — во всяком случае, мы так думали. Это делалось по совету мистера Эклза, адвоката… он брал высокие гонорары… и я полагался на него.

— Шантаж? — предположила Тапенс.