Тапенс уставилась на нее, затем вскочила и направилась к двери в стене.

— Так вам не выйти, — сказала миссис Ланкастер. — Вы не знаете, где секрет. Он совсем не там, где вы думаете. Это знаю только я. Я знаю все тайны этого дома. Я жила здесь, когда была молодой, с преступниками, пока не уехала от них и не заработала спасение. Особое спасение. Вот что было даровано мне… чтобы искупить мой грех… Дитя, вы знаете… я убила его. Я была танцовщицей… мне не нужен был ребенок. Вон там, на стене… картина — это я танцую…

Тапенс повернула голову в направлении ее руки. На стене висела картина, написанная маслом: девушка в костюме из белых атласных лепестков с надписью: «Водяная лилия».

— Водяная лилия была одной из моих лучших ролей. Все так говорили.

Тапенс неторопливо вернулась и села. Она во все глаза уставилась на миссис Ланкастер, и у нее в голове снова и снова прокручивалась фраза. «Это было ваше бедное дитя». Слова, которые она слышала в «Солнечном кряже». Она тогда испугалась. Испугалась и сейчас. Она еще не осознала, чего именно ей следует бояться, но ее охватил тот же самый страх. Она смотрела на благожелательное лицо сидевшей напротив нее старушки, на добрую улыбку ее губ.

— Мне пришлось повиноваться командам, которые мне давали… Кому-то приходится быть исполнителем… Вот меня и использовали по этой части. Я приняла свое назначение. Они уходят безгрешными, понимаете. Я имею в виду, дети ушли безгрешными. Они были недостаточно взрослыми, чтобы согрешить. И вот я отправила их на небеса, как мне было приказано. Еще невинными. Еще не вкусившими зла. Вы понимаете, какая это великая честь — быть избранной. Быть одной из избранных. Я всегда любила детей. Своих детей у меня не было. Это было очень жестоко, правда же, или казалось жестоким. Но на самом деле это было возмездие за то, что я содеяла. Вы, вероятно, знаете, что именно.

— Нет, — сказала Тапенс.

— Странно, вы столько знаете… Я думала, это тоже… Был один доктор. Я пошла к нему. Тогда мне было всего семнадцать лет, и я очень боялась. Он сказал, что ничего страшного, можно избавиться от ребенка, и никто об этом не узнает. Но оказалось, что это страшно, понимаете… Мне стали сниться сны. Мне снилось, что младенец постоянно во мне и спрашивает, почему он так и не появляется… Младенец говорил мне, что ему нужны подружки.

Это была девочка, вы знаете… Да, я уверена, это была девочка. Она приходила и говорила, что ей скучно, что ей нужны другие дети. Затем я получила команду. У меня детей быть не могло. Я вышла замуж, и я думала, у меня будут дети, к тому же мой муж очень хотел детей, но дети так и не появились, потому что, видите ли, я была проклята. Вы понимаете это, ведь правда? Но был и путь искупления. Искупления за грехи. Ведь то, что я содеяла, было убийством, а другие убийства уже не будут убийствами, они будут жертвоприношениями, Они будут, понимаете… подношением. Вы ведь понимаете разницу, правда? Дети ушли, чтобы составить компанию моей девочке. Они были совсем еще маленькие. Поступала команда, и… — она подалась вперед и дотронулась до Тапенс, — сделать это было такое счастье. Вы ведь понимаете это, ведь так? Для меня было такое счастье спасти их, чтобы они никогда не познали грех, как познала его я. Я, разумеется, никому ничего не говорила, никому об этом не суждено было знать. В этом мне надо было быть уверенной. Но иногда попадались люди, которые начинали подозревать. И тогда, разумеется… ну, я хочу сказать, им тоже надо было умереть, для того чтобы я была в безопасности. Надо было, чтобы я всегда была в безопасности. Вы ведь понимаете, ведь так?

— Не… не совсем.

— Но вы ведь знаете. Потому-то вы и приехали сюда, правда? Вы знали. Вы поняли это в тот день, когда я вас спросила в «Солнечном кряже». Я сказала: «Это было ваше бедное дитя?» Я подумала, вы, наверное, приехали потому, что вы мать. Одна из тех матерей, чьих детей мне пришлось убить. Я надеялась, что как-нибудь вы вернетесь, и мы выпьем с вами молока. Обычно это было молоко. Иногда какао. Для любого, кто узнавал обо мне.

Она неторопливо прошла через комнату и открыла шкафчик в углу.

— Миссис Муди, — сказала Тапенс, — она тоже?..

— Ах, вы и о ней знаете… она не была матерью… она была костюмером в театре. Она узнала меня, так что ей пришлось уйти. — Неожиданно повернувшись, она направилась к Тапенс, держа в руке стакан молока и убеждающе улыбаясь.

— Выпейте, — сказала она. — Просто выпейте его.

Тапенс рассеянно смотрела на нее, потом вскочила на ноги и бросилась к окну. Схватив стул, она разбила стекло. Высунув голову, она пронзительно закричала:

— На помощь! На помощь!