Томми не был особым почитателем живописи и пришел в галерею лишь потому, что там священнодействовал один его старый знакомый.

«Священнодействовал» — пожалуй, единственное подходящее слово для определения того, чем там занимался светловолосый молодой человек, с радостной улыбкой двинувшийся навстречу Томми. В его глазах неизменно светился сочувственный интерес, голос был приглушенный, а улыбка приятная и располагающая. Собственно говоря, с такой внешностью всё, чем бы молодой человек ни занимался, казалось священнодействием.

— Хэлло, Томми, — сказал он. — Давненько не виделись. Только не говорите, что на старости лет стали писать натюрморты. Результаты, говорю вам по опыту, как правило, самые плачевные.

— Сомневаюсь, чтобы творчество когда-либо было мне в масть, — ответил Томми. — Хотя, признаться, на днях страшно увлекся одной книжицей, в которой весьма доступно объясняется, как научить пятилетнего малыша писать маслом на холсте.

— Боже, помоги нам.

— По правде говоря, Роберт, я хочу обратиться к вам как к специалисту. Мне нужно ваше мнение вот об этом.

Роберт взял у Томми сверток и с опытностью человека, привыкшего заворачивать и разворачивать различные экспонаты, ловко снял обертку. Он поставил картину на стул, всмотрелся в нее, затем отступил на несколько шагов и перевел взгляд на Томми.

— Ну и что? — спросил он. — Что именно вас интересует? Хотите ее продать?

— Нет, продавать я ее не собираюсь. Я только хочу кое-что выяснить. И прежде всего, кто ее написал.

— Ну, если все же захотите продать, имейте в виду, что сейчас это ходкий товар. После десяти лет забвения Боскоуэн снова входит в моду.

— Боскоуэн? — Томми вопрошающе на него посмотрел. — Это фамилия художника? Я видел, что картина подписана каким-то именем, но разобрать его не сумел.

— Да, Боскоуэн, как пить дать. Лет двадцать пять назад он был весьма популярен. Много выставлялся, неплохо зарабатывал. Люди охотно покупали его картины. В плане техники очень хороший художник. Затем, как это часто бывает, вышел из моды. Долгое время его работы вообще не пользовались спросом, но с недавних пор к нему снова наблюдается интерес. К нему, к Стичуорту и Фоделле.

— Боскоуэн, — повторил Томми.

— Боскоуэн, — подтвердил Роберт.

— Он все еще пишет?

— Нет. Умер несколько лет назад. Уже в возрасте, лет шестидесяти пяти, я думаю. Был весьма плодовит. Его полотна можно найти по всей стране. Подумываем даже через полгодика устроить его выставку. Думаю, не прогадаем. А почему он вас так заинтересовал?

— Долгая история, — мрачно ответил Томми, — Долгая, запутанная и дурацкая. Как-нибудь на днях я приглашу вас на ленч и подробно все расскажу. Сейчас же я хотел бы узнать немного об этом Боскоуэне и спросить, не знаете ли вы случайно, где находится изображенный на картине дом?

— Ответить на последний вопрос в данный момент весьма затруднительно. Просто это, так сказать, его тема. Сельские домики, обычно в довольно уединенных местах, иногда ферма, иногда одна-две коровы, а то и фермерская тележка, — обычно где-то вдали. Обычные сельские сценки. Поверхность холста порой напоминает эмаль. Это была необычная техника, и она нравилась публике. Он очень много писал во Франции, большей частью нормандские церкви. У меня тут есть одна его картина. Погодите минуточку, сейчас принесу.

Он подошел к лестничной площадке и кого-то окликнул. Вскоре он вернулся с небольшим холстом, который поставил на другой стул.

— Вот видите, — сказал он. — Церковь в Нормандии[173].

— Вижу, — согласился Томми. — В точности то же самое. Моя жена утверждает, что в этом доме — который на картине — никто никогда не жил. Теперь я понимаю, что она имела в виду. У меня такое впечатление, что в эту церковь ни один приличный человек не заглянет.

— Возможно, в словах вашей жены что-то есть. Тихие, мирные и безлюдные жилища. Он ведь, знаете, вообще редко рисовал людей. Лишь изредка в ландшафте. Пожалуй, в некотором роде именно это и придает его картинам особый шарм. Некое чувство изолированности, оторванности. Как будто он намеренно убирал людей, и ландшафт сразу же становился величественнее и спокойнее. Если задуматься, наверное, именно поэтому маятник зрительского интереса качнулся в его сторону. Слишком уж много людей в наши дни, слишком много машин, шума и суеты. Людям не хватает покоя. Не хватает природы.

— Да, наверное, вы правы. А что он был за человек?

— Я не был знаком с ним лично. Я тогда еще был ни кем… Но, насколько я знаю, он был очень собой доволен и считал себя гораздо более одаренным художником, чем был на самом деле. Слегка важничал. Такой благодушный ловелас. В общем, его любили.

— А как можно выяснить, где именно находится эта местность? Это ведь Англия, я полагаю?

— Да, скорее всего. Хотите, чтобы я это выяснил?

— А можете?

— Лучше всего спросить у его жены, вернее, вдовы. Он женился на Эмме Уинг. Она довольно известный скульптор. Работает неторопливо, но вещи у нее получаются отменные. Можете съездить и спросить у нее. Она живет в Хэмпстеде[174]. Я дам вам адрес. В последнее время мы довольно много с ней переписывались по поводу выставки ее мужа. Думаем представить и несколько ее работ. Сейчас запишу адрес.

Он прошел к письменному столу, полистал какой-то журнал и нацарапал что-то на карточке.

— Пожалуйста, Томми, — сказал он. — Вечно у вас какие-то тайны. Впрочем, вы всегда были ужасным темнилой. А ваша картина — весьма типичный образчик творчества Боскоуэна. Возможно, мы даже попросим ее у вас для выставки. Так что, ближе к открытию я вам позвоню.

— А вы не знаете некую миссис Ланкастер?

— Так сразу что-то и не припоминаю. Она художница или что-нибудь в этом роде?

— Да нет, не думаю. Она всего лишь старушка, жившая последние несколько лет в доме для престарелых. Дело в том, что некогда эта картина принадлежала ей, а потом она подарила ее моей тете.

— Нет, сомневаюсь, чтобы эта фамилия что-то для меня значила. Спросите лучше у миссис Боскоуэн.

— А какая она?

— Гораздо моложе мужа. Яркая личность. — Он кивнул, подумал, затем кивнул еще раз. — Необыкновенная. Впрочем, думаю, вы сразу это почувствуете.

Он взял картину и передал ее вниз, распорядившись при этом ее упаковать.

— Приятно, наверное, когда столько помощников, — заметил Томми.

Он огляделся по сторонам, впервые заметив окружающие его картины.

— Это еще что такое? — с неодобрением спросил он.

— Пол Яггеровский… Интересный молодой художник… славянин… Говорят, он писал свои работы, приняв изрядную дозу наркотиков. Разве он вам не нравится?

Томми уставился на громадную сетку, укрывавшую зеленое металлическое поле, усеянное деформированными коровами.

— Честно говоря, нет.

— Мещанин, — ухмыльнулся Роберт. — Идемте на ленч.

— Не могу. У меня встреча в клубе с одним доктором.

— Надеюсь, вы не больны?

— Здоров как бык. Давление у меня до того хорошее, что все доктора, которые его меряют, расстраиваются.

— Тогда зачем же эта встреча?

— О-о, — бодро протянул Томми, — просто захотелось повидаться. — Спасибо за помощь, Роберт. До свидания.

2

Томми приветствовал доктора Марри с некоторым любопытством… Он полагал, что речь пойдет о каких-то формальностях, связанных со смертью тети Ады, хотя и представить себе не мог, почему доктор Марри не захотел обсуждать их по телефону.

— Боюсь, я немного опоздал, — извинился доктор Марри, пожимая руку Томми. — Очень много транспорта, а я точно не знал, где ваш клуб. Эту часть Лондона я знаю довольно плохо.

— Сожалею, что заставил вас тащиться сюда, — ответил Томми. — Можно было бы встретиться в каком-нибудь другом месте.

— Значит, сейчас вы свободны?

— В данный момент — да. Меня не было всю последнюю неделю.

— Да, когда я вам звонил, мне это сказали.

Томми указал гостю на стул, предложил прохладительные напитки и положил рядом с ним спички и сигареты. Когда они устроились, доктор Марри начал:

— Наверняка я пробудил в вас любопытство… Дело в «Солнечном кряже». Все это очень запутанно и неясно, и вроде бы не имеет к вам никакого отношения. Мне, право же, неудобно вас беспокоить по такому поводу, но я просто не знаю, к кому могу еще обратиться…

— Ну, разумеется, я сделаю все, что смогу. Это имеет какое-то отношение к моей тетушке, мисс Фэншо?

— Лишь косвенное. Могу я говорить с вами откровенно, мистер Бересфорд?

— Да, конечно.

— Видите ли, на днях я беседовал с одним нашим общим другом. Он мне кое-что о вас рассказал. Насколько я понимаю, в военное время вы выполняли довольно деликатные поручения…

— Ну я бы не советовал слишком серьезно относиться к словам нашего общего знакомого, — уклончиво ответил Томми.

— О да, я понимаю, о таких вещах не принято распространяться.

— Право, не думаю, что это так уж важно. Столько лет прошло… Мы с женой были тогда совсем молодыми.

— Собственно, то, о чем я хочу с вами поговорить, не имеет к тому времени никакого отношения. Для меня было бы важно, чтобы все осталось между нами, хотя вполне вероятно, что в дальнейшем огласка неизбежна.

— Вы говорите, что-то случилось в «Солнечном кряже»?

— Да. Не так давно умерла одна из наших пациенток. Некая миссис Муди. Не знаю, встречались ли вы с нею… Может, вам что-то рассказывала ваша тетушка?

— О миссис Муди? — изумился Томми. — Да нет, вряд ли. Во всяком случае, я не помню.

— По сравнению с другими пациентками ее можно было бы назвать молодой. Только-только разменяла восьмой десяток, и при этом никаких серьезных заболеваний у нее не было. Просто у нее не было близких родственников, и за ней некому было присматривать. Она из тех женщин, которых я про себя называю квочками. Эти женщины с годами все больше становятся похожими на кур. Они кудахчут, вечно все забывают, сами себя ставят в трудное положение, заводятся по пустякам и страшно потом переживают. Но при этом они совершенно здоровы. О психическом расстройстве в данном случае нет и речи.