— Симпатичный столик. Эпоха Регентства[131], я бы сказала. По-моему, очень гуманно, что старикам, которые приезжают сюда жить, разрешают привезти с собой часть любимой обстановки. Эти набитые конским волосом стулья мне не нужны, а вон тот столик для рукоделия я бы взяла.

Как раз то, что нам нужно. Поставим в угол у окна, а то там такая куча-мала…

— Ладно, — сказал Томми, — берем.

— И картину тоже. Удивительно славная картина, и я совершенно уверена, что где-то уже видела этот дом. Ну что, посмотрим драгоценности?

Они открыли ящик туалетного столика. Там лежал набор камей[132], флорентийский браслет, серьги и перстень с разноцветными камнями.

— Я уже видела такие раньше, — сказала Тапенс, поднимая перстень. — Со смыслом подарок. Каждый камень означает букву, из которых складывается слово. Обычно это «дражайшая». Бриллиант, изумруд, аметист… нет, не «дражайшая». Да и что-то мне трудно представить, кто мог подарить тетушке Аде перстень, который означал бы «дражайшая». Рубин, изумруд… трудность в том, что никогда не знаешь, с которого начинать. Попробую снова. Рубин, изумруд, еще рубин — или гранат? — аметист, потом еще один розовый камень — на этот раз точно рубин — и небольшой бриллиант посередке. О, ну конечно! Это же «уважение»[133]. Ну что ж, очень мило. Старомодно и немного сентиментально.

Она надела перстень на палец.

— Пожалуй, Деборе он очень понравиться, — сказала она. — И флорентийский гарнитур тоже. Она без ума от викторианских вещиц. Впрочем, многие сегодня от них без ума. Ну а теперь, полагаю, следует заняться одеждой. На редкость неприятная процедура… Так, меховая накидка. Похоже, довольно ценная. Мне она, пожалуй, ни к чему. Интересно, а нет ли здесь кого-нибудь, кто был особенно добр к тете Аде? Какой-нибудь близкой ее подруги? Можно было бы отдать накидку ей. Это ведь настоящий соболь. Ладно, спросим у мисс Паккард. Все остальное можно отдавать благотворительным учреждениям. Стало быть, улажено? Пойдем поищем мисс Паккард. До свидания, тетя Ада, — сказала она вслух, обращаясь к кровати. — Хорошо, что мы приехали повидать вас в тот, последний, раз. Жаль, конечно, что я вам не понравилась, но если это хоть немного вас развлекло, я на вас не в обиде. Здесь действительно скучновато. А мы вас не забудем. Будем вспоминать, глядя на стол дядюшки Уильяма.

Они отправились разыскивать мисс Паккард. Томми обещал ей, что за письменным столом и столиком для рукоделия скоро заедут, а остальную мебель заберут местные аукционеры. Он также попросил мисс Паккард саму выбрать благотворительные общества, в которые стоит отправить одежду.

— Скажите, а кому бы нам оставить соболью накидку? — заговорила Тапенс. — Она еще вполне приличная. Может, у тети Ады здесь была какая-нибудь подруга? Или, может, к какой-нибудь из нянечек она относилась лучше, чем к другим?

— Вы очень добры, миссис Бересфорд. Боюсь, особенно близких подруг у мисс Фэншо тут не было. Но мисс О'Киф действительно много для нее делала и была особенно предупредительна. Думаю, ей будет приятно получить эту накидку.

— И еще эта картина над камином, — сказала Тапенс. — Я хотела бы ее тоже забрать, если, конечно, женщина, которая подарила ее мисс Фэншо, не возражает. Думаю, нам следует ее спросить…

Мисс Паккард прервала ее:

— К сожалению, миссис Бересфорд, это невозможно. Картину подарила некая миссис Ланкастер, но она давно уже у нас не живет.

— Не живет?! — удивленно переспросила Тапенс. — Миссис Ланкастер? Это ведь ее я видела в прошлый раз? У нее еще совершенно седые волосы, зачесанные назад. Она пила молоко в гостиной внизу. И она уехала?

— Представьте себе. Я и сама удивилась. Но одна из ее родственниц, некая миссис Джонсон, увезла ее с неделю назад. Миссис Джонсон неожиданно вернулась из Африки, где жила последние четыре или пять лет. Объяснила, что они с мужем купили собственный дом в Англии, и теперь она в состоянии сама ухаживать за миссис Ланкастер. Не думаю, — продолжала мисс Паккард, — что миссис Ланкастер хотелось уезжать от нас. Она стала такой… так ко всему привыкла… Она ведь со всеми здесь ладила и была абсолютно счастлива. Так что уезжала она в тоске и тревоге — но что делать? Ее особенно и не спрашивали. Это ведь Джонсоны оплачивали ее здесь проживание. Хотя я, конечно, попыталась намекнуть, что ей здесь гораздо лучше…

— А сколько времени она у вас прожила? — спросила Тапенс.

— О, по-моему, почти шесть лет. Что-то около того. Она давно уже привыкла считать это место своим домом.

— Да, — сказала Тапенс. — Понимаю. — Она нахмурилась, искоса взглянула на Томми и решительно вздернула подбородок. — Жаль, что она уехала. Когда мы с ней говорили в прошлый раз, я никак не могла понять, почему ее лицо кажется мне таким знакомым. А как только уехала, вспомнила, что однажды видела ее в гостях у своей подруги, некой миссис Бленкинсон. Думала, сейчас узнаю, как она поживает. Но, разумеется, если она теперь у родных, это совсем другое дело.

— Прекрасно вас понимаю, миссис Бересфорд. Для наших постояльцев старые — особенно давно утерянные — знакомства и связи очень много значат. Не помню, чтобы миссис Ланкастер когда-нибудь упоминала при мне о миссис Бленкинсон, но это еще ровным счетом ничего не значит.

— А вы не могли бы рассказать мне о ней побольше? Кто ее родственники, как она сюда попала…

— Тут и рассказывать-то почти нечего. Как я уже говорила, лет шесть назад мы получили письмо от миссис Джонсон с запросом о нашем приюте, после чего миссис Джонсон приехала сама и лично все осмотрела. Сказала, что «Солнечный кряж» ей рекомендовала одна из подруг, подробно расспросила об условиях и уехала. А неделю или две спустя мы получили письмо от одной из лондонских адвокатских контор. Они тоже все подробнейшим образом выяснили, после чего письмом же попросили нас принять миссис Ланкастер, которую — в случае нашего согласия — миссис Джонсон привезет примерно через неделю. Так получилось, что у нас как раз была свободная комната. Через неделю они действительно приехали, и миссис Ланкастер вроде бы здесь понравилось. Она только выразила желание привезти с собой кое-какие вещи, и я, конечно же, согласилась; потому что это обычное дело, и людям так больше нравится. Так что все было улажено ко всеобщему удовольствию. Миссис Джонсон объяснила, что миссис Ланкастер — родственница ее мужа, хоть и не очень близкая, но они волнуются за нее, поскольку надолго уезжают в Африку — по-моему, в Нигерию. Ее муж получил туда назначение и, поскольку собственного дома у них нет, на время своего отсутствия они решили пристроить миссис Ланкастер в приют, где о ней будут заботиться.

— Понятно.

— Миссис Ланкастер здесь все любили. Конечно, в голове у нее была каша… ну, вы понимаете, о чем я… Постоянно все забывала и путала. Иной раз даже имени своего не могла вспомнить.

— Она получала много писем? — спросила Тапенс. — Я хочу сказать, из-за границы?

— Если не ошибаюсь, за все это время Джонсоны написали ей раз или два, и то уже через два года после того, как она здесь поселилась. Когда люди уезжают за границу и начинают там новую жизнь, они быстро утрачивают связь со всем старым. Сомневаюсь, впрочем, что они особенно много общались и до отъезда. Все-таки она приходится им дальней родственницей, и они заботятся о ней скорее из чувства долга, нежели из привязанности. Все финансовые дела вел адвокат, мистер Эклз, из очень почтенной конторы, с которой мы имели дело и раньше. Насколько я в курсе, все родственники и друзья миссис Ланкастер давно умерли. Во всяком случае, писем ей никто не писал, да и навещали редко. Лет пять назад приезжал один симпатичный господин, друг мистера Джонсона. Тоже служил в колониях. Приехал, убедился, что она жива и здорова, и тут же уехал.

— И после этого, — сказала Тапенс, — о ней все забыли.

— Боюсь, что так, — согласилась мисс Паккард. — Грустно, конечно, но, к сожалению, это в порядке вещей. К счастью, большинство наших обитательниц находят себе здесь друзей. Сходятся с кем-нибудь, кто разделяет их вкусы или у кого есть общие воспоминания, и все устраивается наилучшим образом. Мне даже кажется, многие из них практически забывают о своей прошлой жизни.

— Мне показалось, некоторые из них немного, — начал Томми, — немного… — Он замолчал, подыскивая слово, и, заметив, что его палец машинально тянется к виску, поспешно отдернул руку. — Как бы это…

— Я поняла вас, — пришла ему на помощь мисс Паккард. — Мы не берем только пациентов с ярко выраженными психическими расстройствами, что, разумеется, не касается возрастных изменений. Я имею в виду старческое слабоумие, тех, кто уже не в состоянии следить за собой, или тех, у кого есть свои причуды или… галлюцинации. Иногда они воображают себя историческими персонажами. У нас здесь были две Марии-Антуанетты[134] и одна очень милая мадам Кюри[135], которая всех уверяла, что именно она открыла радий. Помню, она с большим интересом читала газетные статьи об атомных бомбах и научных открытиях. А потом непременно объясняла, что именно она и ее муж первыми начали эксперименты в этом направлении. Безобидная фантазия — но в старости она вполне способна сделать человека счастливым. К тому же подобные причуды не постоянны. Они ведь не каждый день Марии-Антуанетты или мадам Кюри. Обычно это находит раз в две недели. А через некоторое время надоедает и они опять обычные люди. И потом, они слишком забывчивы. Часто даже не могут вспомнить, кто они на самом деле. Или притворяются, что не могут. Разница, в сущности, небольшая.

— Понятно, — сказала Тапенс и, поколебавшись, спросила: — А вот у миссис Ланкастер… Она что-то видела во всех каминах или только в том, что стоит в гостиной?

Мисс Паккард широко раскрыла глаза.

— Камины?! Не понимаю, о чем вы.