— Я Пруденс, — ответила миссис Бересфорд. — Ваша племянница.

— Пруденс… Дурацкое имя, — заявила тетушка Ада. — Больше подходит для горничной[124]. Помню, горничную моего двоюродного дедушки Мэттью звали Утешение. А служанку — Возрадуйся Господу. Методистом[125] он был. Только моя тетушка Фэнни быстро положила этому конец. Заявила, что в ее доме прислугу могут звать только Ребекками.

— Я принесла вам розы, — сказала Тапенс.

— Тут больной человек, а вы притащили цветы. Они же заберут весь кислород!

— Я поставлю их в вазу? — предложила мисс Паккард.

— Как бы не так. Уж вам бы следовало знать, что все равно выйдет по-моему.

— Вы в отличной форме, тетушка Ада, — проговорил мистер Бересфорд. — Я бы даже сказал, в превосходной.

— А вас, мил человек, я уже раскусила, можете не сомневаться. С чего это вы решили притвориться моим племянником? Как, говорите, ваше имя? Томас?

— Да, Томас. Или Томми.

— Сроду о таком не слыхала, — отрезала тетушка Ада. — У меня был всего один племянник, и звали его Уильям. Но в последнюю войну[126] он погиб. Оно и к лучшему. Останься он жить, все равно бы из него ничего не вышло. Я устала, — заявила вдруг тетя Ада, откидываясь на подушки и поворачивая голову к мисс Паккард. — Уведите их. Вы не должны допускать ко мне посторонних.

— Я полагала, их визит взбодрит вас, — невозмутимо ответила мисс Паккард.

Тетушка Ада издала басовый звук, означающий безудержное веселье.

— Ну что ж, — бодро заговорила Тапенс, — мы уходим. Розы я оставлю. На случай, если вы передумаете. Пойдем, Томми, — и Тапенс повернулась к двери.

— Что ж, тетушка Ада, до свидания, — сказал Томми. — Жаль, конечно, что вы меня не помните.

Тетушка Ада молчала. Тапенс и мисс Паккард направились к двери, и Томми двинулся следом.

— Вернись, ты, — повысив голос, неожиданно сказала тетушка Ада. — Я отлично тебя знаю. Ты Томас. Только раньше ты был рыжим. В точности, как морковка. Ты стой. С тобой я еще поговорю, а вот эта женщина мне тут не нужна. И зачем ты пытаешься выдать ее за свою жену? Тебе бы не следовало приводить сюда подобных женщин. Я их за милю чую. Подойди, сядь вон в то кресло и расскажи мне о своей матери. А ты пошла! — тетя Ада повернулась к Тапенс, которая мялась в дверях, и брезгливо махнула рукой.

Тапенс поспешно удалилась.

— Это у нее бывает, — невозмутимо сказала мисс Паккард, когда они спускались по лестнице. — А иногда, представьте, сама любезность. Вам, конечно же, трудно в это поверить.

Томми сел в указанное ему тетушкой Адой кресло и кротко заметил, что о матери ему рассказывать особенно нечего, поскольку та умерла почти сорок лет назад. Это заявление совершенно не тронуло тетушку Аду.

— Подумать только, — сказала она. — Неужто так давно? Ну, время и летит… — Она окинула племянника задумчивым взглядом. — Почему ты не женишься? — спросила она. — Подыщи себе какую-нибудь милую женщину, которая бы за тобой ухаживала. Ты же стареешь. В твоем возрасте уже не к лицу якшаться с блудницами и таскать их сюда в качестве жены.

— Похоже, в следующий раз мне придется заставить Тапенс прихватить с собой брачное свидетельство.

— Так, значит, ты сделал из нее честную женщину? — спросила тетушка Ада.

— Мы женаты тридцать с лишним лет, — сказал Томми. — У нас есть сын и дочь, и они тоже уже женаты.

— Беда в том, — искусно вывернулась тетушка Ада, — что мне никто ничего не рассказывает. Если бы ты считал нужным держать меня в курсе событий…

Томми вдруг вспомнил, что как-то однажды Тапенс ему сказала: «Если кто-то в возрасте старше шестидесяти пяти лет находит у тебя недостатки, — сказала она, — никогда не спорь. Даже и не пытайся. Сразу же извинись, скажи, что виноват, очень сожалеешь и больше никогда в жизни не будешь так делать».

Его вдруг осенило, что именно этой тактики и надо придерживаться с тетушкой Адой.

— Весьма сожалею, тетушка Ада, — сказал он. — Боюсь, с возрастом я действительно стал жутко забывчивым. Не у каждого же, — не моргнув глазом, продолжал он, — такая удивительная память, как у вас.

Тетушка Ада самодовольно ухмыльнулась — иначе и не скажешь.

— Тут ты прав, — согласилась она. — Прости за такой прием: не люблю, когда навязываются. В этом доме никому нельзя верить. Пускают кого угодно, все равно кого. Если бы я принимала всех этих самозванцев, меня бы уже давно ограбили или убили прямо в постели.

— Ну, это вы все же хватили, — возразил Томми.

— Как знать, — отвечала тетушка Ада. — Стоит почитать газеты или послушать людей. Не то чтобы я верила всему, что говорят, но ухо держу востро. Поверишь ли, намедни привели сюда незнакомого мужчину — сроду его не видела. Доктором Уильямсом назвался. Доктор Марри, мол, в отпуске, вот он его и заменяет. И что, скажи на милость, я должна была поверить ему на слово?

— И кем же он оказался на самом деле?

— Ну, собственно говоря, — сказала тетушка Ада, слегка недовольная тем, что теряет свои позиции, — доктором и оказался. Но ведь по нему-то этого не видно! Появился тут… Приехал на какой-то машине, и при нем была эта маленькая черная коробочка, которую таскают доктора, чтобы мерить давление и все такое. Очень, кстати, похожа на волшебный ящик, который наделал когда-то столько шума. Ну да не о том речь. Речь о том, что стоит любому проходимцу прийти сюда и заявить, будто он доктор, как все сиделки тут же начнут глупо улыбаться, хихикать, и говорить «да, доктор, разумеется, доктор», и стоять по стойке «смирно», кретинки несчастные! А если пациентка будет божиться, что сроду не видела этого человека, попросту скажут, что у нее склероз. А я никогда не забываю ни одного лица, — твердо заявила тетушка Ада. — Никогда. Кстати, как твоя тетушка Каролина? Давненько не получала от нее известий. Ты ее видишь?

Томми виновато объяснил, что тетя Каролина вот уже пятнадцать лет как умерла. Тетя Ада приняла сообщение о ее кончине совершенно бесстрастно. В конце концов, тетя Каролина приходилась ей всего лишь двоюродной сестрой.

— Все умирают и умирают, — с удовлетворением заявила она. — Никакой жизненной силы. Вот в чем их беда. Тут тебе и слабое сердце, и коронарный тромбоз, и высокое давление, и хронический бронхит, и ревматоидный артрит — да мало ли всяких болячек на свете. Хилый народец, все как один. Вот так доктора и зарабатывают себе на пропитание. Пичкают их пилюлями. Желтые пилюли, розовые пилюли, зеленые пилюли — я бы не удивилась и черным. У-ф-ф! Сера и патока — вот чем пользовали во времена моей бабушки. Готова поспорить, что эта штука будет не хуже любого другого снадобья. Как только вставал выбор — выздоравливать или пить патоку с серой, — все почитали за благо тут же вскочить на ноги. — Она удовлетворенно кивнула. — Докторам вообще нельзя доверять, а уж их новым лекарствам тем более… Поговаривают, здесь участились случаи отравления. Ну, чтобы продавать потом сердца, как мне объяснили. Не думаю, впрочем, что мисс Паккард допустила бы такое безобразие…

Мисс Паккард извиняясь проводила Тапенс в холл.

— Мне очень жаль, миссис Бересфорд, но вы же знаете стариков… Если уж они кого-то невзлюбят, ничего с этим не поделаешь.

— Трудно, наверное, управлять таким заведением, — заметила Тапенс.

— Да нет, что вы! — отвечала мисс Паккард. — Я даже получаю от этого удовольствие. И потом, я ведь их всех люблю. Знаете, постепенно начинаешь любить людей, за которыми тебе приходится присматривать. Я хочу сказать, у них, конечно, есть свои прихоти и причуды, но с этим легко справиться, если знаешь как.

Тапенс подумала про себя, что мисс Паккард это определенно знает.

— Они ведь как дети, право, — снисходительно продолжала мисс Паккард. — Только дети гораздо смышленее, отчего с ними порой трудно. Эти же понимают совсем мало; им просто хочется, чтобы их утешили и сказали именно то, что они хотят услышать. После этого они опять некоторое время счастливы. А персонал у нас очень хороший. Я нарочно подбирала людей терпеливых, добрых и не слишком умных, поскольку умники обычно с гонором. Да, мисс Донован, что у вас? — Она повернулась в сторону сбежавшей по лестнице молодой женщины в пенсне.

— Снова миссис Локкетт! Говорит, что умирает, и требует немедленно позвать доктора.

— А-а, — невозмутимо произнесла мисс Паккард. — И от чего же она умирает на этот раз?

— От грибов, которые ела вчера на ужин. Говорит, они были отравленные.

— Это уже что-то новенькое, — сказала мисс Паккард. — Пожалуй, схожу поговорю с ней. Очень жаль оставлять вас, миссис Бересфорд. В читальне вы найдете журналы и газеты.

— Ну что вы, не беспокойтесь, — ответила Тапенс.

Читальня оказалась уютной комнаткой с выходом в сад через балконные двери. Всюду стояли кресла, а на столах — вазы с цветами. На тянувшейся вдоль стены полке вперемешку стояли современные романы, книги о путешествиях и романы из серии «Любимые литературные произведения» на случай, если обитателям дома захочется вспомнить молодость. На столике лежали журналы.

Сейчас в комнате находилась всего одна посетительница — старушка с седыми зачесанными назад волосами. Она сидела в кресле со стаканом молока в руках. У нее было симпатичное бледно-розовое лицо, и она дружелюбно улыбалась Тапенс.

— Доброе утро, — сказала она. — Вы приехали сюда жить или кого-нибудь навещаете?

— Навещаю, — ответила Тапенс. — У меня здесь тетушка. Сейчас у нее мой муж. Решили, знаете, что ей тяжело будет общаться сразу с обоими.

— Весьма благоразумно, — похвалила старушка, осторожно пробуя молоко на вкус. — Интересно… да нет, наверное, мне показалось. А вы ничего не хотите? Чаю или, может быть, кофе? Давайте я позвоню. Тут же прибегут, вот увидите.