Внезапно я почувствовал острую боль в плече и понял, что ошибался. Один сосед все-таки был, и, надо полагать, на редкость осведомленный… Если бы он еще умел говорить! На калитке дома двадцать, к которой я в задумчивости прислонился, восседал здоровенный рыжий кот. Я решил потолковать с ним по душам, предварительно отодрав от своего плеча острые когти.

— Жаль, что кошки не умеют говорить, — сказал я, чтобы как-то завязать разговор.

Мой рыжий собеседник широко открыл рот, издав громкое и мелодичное «мяа-у!»

— Вижу, — сказал я, — умеешь. Только на другом языке. Ты сидел тут в тот день? Видел, кто входил в дом? Ты ведь знаешь все, что тут происходило. Полагаю, милый мой котик, ты-то ничего не упустил!

Моя назойливость коту явно не понравилась. Он повернулся ко мне спиной и сердито помахал хвостом.

— Извините, ваше величество! — сказал я.

Кот холодно глянул на меня «через плечо» и принялся энергично умываться.

«Соседи!» — с горечью думал я. С соседями на Уилбрэхем Крэсент было туго. В сущности, мне — да и Дику Хардкаслу тоже — нужна была какая-нибудь милая словоохотливая старая леди, которая любит сплетничать и всюду совать свой нос. У которой уйма свободного времени, и она тратит его, выискивая что-нибудь «пикантное». Увы, такие старушки почти все уже вымерли, а оставшиеся в живых собираются тесным кружком в домах для престарелых, где им обеспечен столь необходимый в их возрасте комфорт, или оккупируют больницы, занимая места тех, кто действительно нуждается в лечении. Хромые, увечные и старые больше не доживают свой век в собственных домах под присмотром преданных слуг или бедных полоумных родственников, которые довольствуются тем, что у них есть стол и крыша над головой. И вот результат — совершенно не на кого опереться в криминальных расследованиях!

Я посмотрел через дорогу. Почему там нет столь необходимых нам соседей? Где он, аккуратный ряд домов, обращенных к улице фасадами? Почему вместо милых уютных домиков там торчит громадная каменная глыба, которая и выглядит-то не по-людски? Огромный человеческий улей, населенный рабочими пчелками, которые возвращаются в свои соты лишь поздно вечером, чтобы, умывшись и подкрасившись, отправиться на встречу с кавалерами. Подавленный бездушием этого огромного улья, я даже почувствовал нечто вроде симпатии к поблекшему викторианскому аристократизму Уилбрэхем Крэсент.

И тут, сорвавшись со стены, на которую я смотрел, в глаза мне внезапно ударил «солнечный зайчик». Несколько озадаченный, я с интересом посмотрел вверх. Да! Вот опять… Я нашел взглядом открытое окно, из которого кто-то выглядывал. Лицо шутника было чем-то слегка прикрыто. Опять сверкнула яркая вспышка света. Я поспешно опустил руку в карман. В моих карманах всегда полно всякой всячины, которая нередко может оказаться полезной. (Вы даже не представляете, что иной раз может понадобиться человеку!) Немного клейкой ленты, несколько невинных с виду инструментов, позволяющих открыть практически любой замок, жестянка с серой пудрой и совершенно не соответствующей истине надписью, аппарат для вдувания этой пудры и еще две-три безделицы, оказавшиеся бы настоящей загадкой для большинства нормальных людей. Среди прочего у меня была миниатюрная подзорная труба — для наблюдения за птицами, разумеется; не очень сильная, но вполне подходящая для данной ситуации. Я вытащил ее и приставил к глазу.

У окна был ребенок. Девочка. Я видел длинную косу, переброшенную через плечо. В руках у нее был маленький театральный бинокль, с помощью которого она разглядывала мою особу с немало польстившим мне интересом. Впрочем, надо признать, выбор у нее был небогатый. В этот момент еще одно событие нарушило безмолвие Уилбрэхем Крэсент.

По дороге с величавым видом катил старый «роллс-ройс», за рулем которого сидел не менее старый шофер, высокомерие которого явно основывалось на безмерном презрении ко всему и вся. Однако его торжественности хватило бы, пожалуй, на целую кавалькаду машин. Девочка тут же направила свой бинокль на «роллс-ройс», а я погрузился в раздумье.

Я всегда верил, что терпеливое ожидание обязательно вознаграждается. То, на что ты втайне рассчитывал, хотя и не смел надеяться, все-таки иногда случается. Может, и мне наконец улыбнулась удача? Я еще раз внимательно присмотрелся к заинтересовавшему меня окну, просчитал количество окон в каждую сторону и прикинул, на каком оно этаже. На четвертом. Потом я пошел искать вход в это многоквартирное чудище. Дом окружала широкая подъездная дорога; на зеленом газоне в самых выигрышных местах располагались аккуратные цветочные клумбы.

Я давно убедился в том, что, прежде чем действовать, нужно немного подстраховаться. Поэтому, изображая заинтересованность, я подошел к тому месту, прямо над которым находилось нужное мне окно, посмотрел наверх и принялся шарить в траве. Сделав вид, что нашел наконец искомое, я положил «находку» в карман и двинулся к подъезду.

Большую часть дня здесь, очевидно, находился страж, но в священное время трапезы, то есть между часом и двумя, в фойе никого не было. Над звонком висела табличка с надписью «Швейцар», однако я благоразумно решил его не тревожить. В доме был автоматический лифт. Я вошел в него и нажал кнопку четвертого этажа. Теперь мне предстояло еще раз все тщательно обдумать.

Снаружи всегда кажется, что попав внутрь, вы легко отыщете нужную вам комнату. Большая ошибка! Однако у меня имелся богатый опыт подобных изысканий, и я почти не сомневался, что нашел необходимую мне дверь. Номер квартиры (к добру или нет) оказался — 77! «Ну что ж, — подумал я, — семерка — число счастливое!», нажал звонок и, отступив на шаг, стал ждать, что будет дальше.

Глава 25

(Рассказ Колина Лэма)

Ждать пришлось минуты две. Потом дверь открыла высокая и румяная белокурая девушка (очевидно, скандинавка) в легкомысленном, но опрятном платье. Вероятно, она успела наспех вытереть руки, и все же на них остались следы муки. Добавив к этому белое пятно на носу, нетрудно было догадаться, чем она занималась. Увидев меня, она очень удивилась.

— Простите, — сказал я. — У вас, кажется, есть маленькая девочка. Она что-то уронила из окна.

Девушка улыбнулась.

— Извините, что вы говорить? — английский, как видно, давался ей с трудом.

— Здесь есть ребенок? Маленькая девочка.

— Да, да! — она кивнула.

— Ваша девочка уронила что-то… из окна… — старательно объяснял я, усиленно помогая себе жестами. — Я поднял и принес сюда.

Я протянул ей на ладони серебряный нож для фруктов. Девушка посмотрела на него и, естественно, не признала.

— Я не думаю… я не видела…

— Вы заняты готовкой, — сказал я понимающе.

— Да, да! Готовить. Так! — она энергично закивала.

— Не хотелось бы вам мешать. Вы позволите мне самому отдать девочке ножик?

— Извините?

Наконец она поняла и, проводив меня через холл, открыла дверь в очень мило обставленную гостиную. На придвинутой к окну кушетке сидела девочка лет девяти-десяти. Нога у нее была в гипсе.

— Этот господин… он говорит… вы уронить…

К счастью, в этот момент с кухни потянуло чем-то горелым.

— Извините, пожалуйста, извините! — в смятении воскликнула девушка.

— Конечно, конечно! — с готовностью сказал я. — Мы здесь сами все уладим.

Она поспешно убежала, а я шагнул в комнату, закрыл за собой дверь и подошел к кушетке.

— Здравствуй!

— Здравствуйте! — ответила девочка, внимательно меня разглядывая. Честно говоря, ее пристальный пытливый взгляд немного меня нервировал.

У нее были заплетенные в косы прямые блеклые волосы, выпуклый лоб, острый подбородок и очень умные серые глаза.

— Я — Колин Лэм. А тебя как зовут?

— Джеральдина Мари Александра Браун, — выпалила она без единой запинки.

— Господи! Вот это, я понимаю, имя! А как тебя называют дома?

— Джеральдина. Иногда Джерри. Только я этого не люблю. Да и папа сокращений не одобряет.

Одним из величайших преимуществ общения с детьми является то, что у них своя собственная логика. Любой взрослый давно бы уже спросил, а что, собственно, мне здесь нужно. Джеральдина же, не задавая идиотских вопросов, просто вступила со мной в разговор. Она сидела туг одна-одинешенька и скучала. Судя по всему, нежданный посетитель оказался для нее приятным сюрпризом. Она конечно же рада была со мной поболтать. Так что главной моей задачей было не разочаровать ее ожиданий и не показаться занудой.

— Твой папа, наверное, в отъезде? — спросил я.

Девочка все с той же непосредственностью сообщила:

— Картингхэйв Инжиниринг Уоркс, Бивербридж. Три четверти мили отсюда.

— А мама?

— Мамочка умерла, — ответила Джеральдина с прежней жизнерадостностью, — когда мне было два месяца. Она летела в самолете из Франции. Самолет разбился, и все погибли.

В ее голосе звучала тайная гордость. Судя по всему, она испытывала некое тщеславное удовлетворение оттого, что ее мать погибла при столь необычных обстоятельствах.

— Понятно, — сказал я. — Значит, с тобой… — я посмотрел на дверь.

— Это Ингрид. Она приехала из Норвегии всего две недели назад. С ней не поговоришь! Совершенно не знает английского. Но я ее учу!

— А она учит тебя норвежскому?

— Не очень, — ответила Джеральдина.

— Она тебе нравится?

— В общем, она ничего. Только вот еда, которую она готовит… Представляете, ей нравится есть сырую рыбу!

— Мне тоже как-то приходилось есть сырую рыбу в Норвегии, — сказал я. — Довольно вкусно.

Джеральдина, судя по выражению лица, сильно в этом сомневалась.

— Сегодня она пытается приготовить пирог с патокой, — сообщила девочка.