Пуаро задумался. То, как она это сказала, заставило его усомниться в искренности ее слов. Очень может быть, на самом деле она кого-то — или что-то — видела… Возможно, дверь на миг приоткрылась и кто-то оттуда выглянул… И, однако, она категорически все отрицает. Но почему? Не потому ли, что не может поверить, что человек, которого она видела, причастен к этому чудовищному преступлению? Возможно, он ей очень дорог и ей хочется любым способом его защитить. Вот это уже горячее, подумал Пуаро. Возможно, этот кто-то совсем недавно вышел из подросткового возраста и, по мнению миссис Ровены, еще не в состоянии отвечать за свои поступки, сколь бы чудовищными они ни были.

Ровена Дрейк была человеком жестким, но при этом склонным к некоему благородству. Пуаро знал женщин подобного типа: они часто становятся судьями, возглавляют административные советы и благотворительные комитеты, либо же активно участвуют во всяких «общественных мероприятиях». Такие дамы всегда найдут смягчающие обстоятельства и готовы всячески выгораживать так называемых трудных подростков. Какого-нибудь патологически жестокого мальчишку или умственно неполноценную девочку… Или какого-нибудь сорванца, уже состоящего «на учете» в соответствующих инстанциях. М-да, странная снисходительность… Если она увидела в дверях библиотеки кого-нибудь из подобных индивидов, вполне возможно, в ней и вправду взыграл инстинкт спасительницы: уберечь заблудшее создание. В нынешние времена малолетние преступники совсем не редкость. Зачастую судьи просто не знают, что с ними делать. И, от беспомощности, находят им оправдания. Скажем, распавшаяся семья. Или опустившиеся родители. А кто произносит горячие речи в защиту этих ублюдков? Кто старается отыскать для них смягчающие обстоятельства? А вот именно такие неистребимые моралисты, как Ровена Дрейк.

Пуаро подобное поведение представлялось, мягко говоря, неэтичным. Его принципом было: «Справедливость превыше всего». Он всегда с подозрением относился к милосердию, точнее, к его избытку. Слишком уж часто в его практике чрезмерное милосердие порождало новые преступления и новые жертвы, которых можно было бы избежать, восторжествуй не милосердие, а справедливое возмездие.

— Понятно, — сказал Пуаро. — Понятно.

— А вы не допускаете, что мисс Уиттакер и сама могла видеть, как кто-то входил в библиотеку? — предположила миссис Дрейк.

Пуаро был заинтригован…

— Вы думаете, было именно так?

— Я могу только предполагать. Возможно, она видела, как кто-то входит в библиотеку — за пару минут до того, как я уронила вазу, — и подумала, что я видела тоже. Думаю, она скрыла это от вас из страха навести подозрение на человека, которого и видела-то, наверное, только мельком. Может быть, даже со спины. Ребенка… или юноши.

— Значит, вы думаете, мадам, это был ребенок? Заметьте, в настоящую минуту мы не говорим о ком-то определенном, а, скажем так, о наиболее вероятном… мм… кандидате на роль преступника.

Она молчала, тщательно взвешивая его слова.

— Да, — сказала она наконец, — скорее всего, так. Честно говоря, я как-то об этом не думала. С другой стороны, сегодня среди них все чаще видишь совсем юных. Они поистине не ведают, что творят. Мстят неизвестно кому и неизвестно за что… Просто одержимы страстью к разрушению. Думаете, почему они ломают телефоны, режут автомобильные шины и делают прочие пакости? Им нравится приносить вред. Почему? Да потому, что они преисполнены ненависти, и не к кому-то конкретному, а ко всему миру. Что называется, болезнь роста. Когда сталкиваешься с бессмысленной жестокостью — как в нашем случае… когда без всякой причины убивают ребенка, да еще во время праздника, на котором собралось столько гостей… поневоле думаешь, что это сделал человек, совершенно не способный оценивать свои поступки. Вы согласны со мной?

— Полиция, я думаю, разделяет вашу точку зрения. Или разделяла.

— Ну, им лучше знать. В нашем округе прекрасные полицейские. Раскрывали и не такие преступления. Очень дотошные и никогда не останавливаются на полпути. Они несомненно найдут убийцу, хотя, думаю, на сбор улик им понадобится немало времени.

— В данном деле собрать улики очень и очень непросто, мадам.

— О, как мне это знакомо. Когда погиб мой муж — он был калекой и когда переходил дорогу, его сшибла машина, — виновного так и не нашли. Мой муж болел полиомиелитом. Шесть лет назад его парализовало. Потом состояние улучшилось, и все же он так до конца жизни и оставался инвалидом. Я винила себя в его смерти, в том, что отпустила его одного, хотя сам он терпеть не мог ходить с провожатыми… Он всегда аккуратно переходил дорогу. Видимо, машина мчалась с бешеной скоростью… Да… когда случается беда, винишь только себя…

— Это произошло после смерти вашей тетушки?

— Нет. Она умерла чуть позже. Через неделю. Пришла беда, отворяй ворота, так, кажется?

— Совершенно верно, — ответил Эркюль Пуаро. — А машину, которая сбила вашего мужа, так и не нашли?

— Кажется, это была седьмая модель «грассхоппера». Каждая третья машина в стране — седьмая модель «грассхоппера». Во всяком случае, тогда было именно так. В полиции говорили, что ее угнали со стоянки в Медчестере. Машина принадлежала некоему мистеру Уотерхаузу, торговцу семенами. Сам Уотерхауз в преклонном возрасте, ездит очень осторожно… Видимо, его машину угнали какие-то юнцы. Мне кажется, нынешнюю молодежь следует наказывать куда строже, чем это делают теперь.

— Ну да. Тюрьма. И без всякого залога…

— Нет, конечно важно, чтобы они продолжили образование, — тут же вступилась Ровена Дрейк, — для них это единственный шанс устроиться в жизни.

Священная корова[250] образования, — насмешливо заметил Эркюль Пуаро и поспешно добавил: — Это не я сказал. А один из столпов вашей системы высших учебных заведений.

— Вряд ли чиновники делают скидку на трудное детство или ущербные семьи.

— Значит, вы считаете, что тюрьма не выход?

— Единственный выход — надлежащее воспитание, — твердо сказала Ровена Дрейк.

— Горбатого, как говорится… воспитание исправит? А есть и еще одна очень подходящая поговорка: «Судьба каждого человека обвязана вокруг его шеи».

Миссис Дрейк посмотрела на него озадаченно и явно с недовольством.

— Кажется, так говорят мусульмане, — пояснил Пуаро.

Лицо миссис Дрейк сделалось вежливо-безразличным.

— Не думаю, — произнесла она, — что разумно заимствовать поговорки… с Ближнего Востока.

— Но всегда следует смотреть фактам в лицо, — ответил Пуаро, — а факты таковы: биологи, точнее, западные биологи, склоняются к тому, что корень всех поступков человека в его генах. Что убийца двадцати четырех лет был потенциальным убийцей и в два, и в три, и в четыре года. Или, соответственно, гениальным математиком, музыкантом и так далее.

— Мы не говорим сейчас об убийцах, — сказала миссис Дрейк. — Мой муж погиб в результате несчастного случая, который произошел по вине бесшабашного юнца. Но кем бы этот юноша ни был, всегда есть надежда, что когда он вырастет, он будет считаться с другими. И, возможно, тогда он испытает ужас от того, что, пусть и неумышленно, пусть без всякого злого умысла, убил человека.

— Значит, вы совершенно уверены, что там не было злого умысла?

— Ну разумеется. — В голосе миссис Дрейк послышалось изумление. — Может быть, в полиции поначалу и сомневались, но только не я. Нелепая, трагическая случайность, унесшая жизнь мужа и перечеркнувшая мою.

— Вы сказали: мы не говорим об убийцах, — напомнил Пуаро. — И, однако, Джойс была именно убита. Ничего общего с несчастным случаем. Кто-то намеренно сунул ее головой в воду и держал до тех пор, пока она не захлебнулась. Самое прозаическое убийство.

— Это, конечно, чудовищно. Не хочется об этом вспоминать…

Она поднялась и беспокойно заходила по комнате. Пуаро безжалостно продолжал:

— Но мы все-таки должны выяснить причину преступления.

— Мне кажется, искать причину просто бессмысленно.

— Вы хотите сказать, что его совершил обыкновенный маньяк?

— Не мне об этом судить. Тем более что даже полиция не может прийти к единому мнению.

— Вы отказываетесь принять более простое объяснение?

— И какое же?

— Что душевная болезнь здесь ни при чем, и, стало быть, психиатрам не из-за чего ломать копья. Что убийца просто-напросто хотел себя обезопасить.

— Обезопасить? Вы хотите сказать…

— В тот самый день, за несколько часов до праздника девочка хвасталась, что видела, как кто-то кого-то убил.

— Джойс была глупой девочкой, — безапелляционно заявила миссис Дрейк, — И очень любила фантазировать.

— Да, это я уже слышал, — заметил Эркюль Пуаро и вздохнул. — Слышал практически ото всех. И постепенно начинаю думать, что это правда.

Он поднялся со стула и заговорил совсем иным тоном:

— Прошу прощения, мадам, что заговорил о вещах, прямо меня не касающихся и причиняющих вам боль, но из того, что рассказала мне мисс Уиттакер, следует…

— А почему бы вам не разузнать побольше у нее самой?

— То есть?

— Она учительница. Ей лучше меня известно, каковы задатки (вы так, кажется, это назвали?) ее учеников. — Помолчав, она добавила: — Или спросите у мисс Эмлин.

— Вы имеете в виду директора школы? — спросил Пуаро, поднимая брови.

— Да. А чему вы удивляетесь? Она многое знает. Она прирожденный психолог. Вы считали, что у меня могут быть какие-то предположения относительно убийцы Джойс. У меня их, увы, нет. Почему бы вам теперь не спросить у мисс Эмлин?

— Интересно…

— Я не имею в виду улики. Но она что-то знает. И могла бы вам сказать. Только, думаю, не скажет.

— У меня ощущение, что здесь каждый что-нибудь знает, только вот рассказывать не хочет… — Пуаро задумчиво посмотрел на Ровену Дрейк. — У вашей тетушки, миссис Ллуэллин-Смайд, была служанка… Иностранка…