— Я не могу поверить, — всхлипывая, бормотала миссис Баттл. — Сильвия!

Сильвия была младшей из пяти детей суперинтендента. Ей было шестнадцать лет, и она училась в школе неподалеку от Мейдстона.

Письмо пришло от мисс Эмфри, директрисы этой школы. Ясным, доброжелательным и в высшей степени тактичным слогом в нем черным по белому сообщалось, что с некоторых пор руководство школы было обеспокоено различными случаями мелких краж, что загадка эта наконец прояснилась и что Сильвия Баттл во всем созналась. Мисс Эмфри хотела бы возможно скорее увидеться с мистером и миссис Баттл, чтобы «обсудить создавшееся положение».

Суперинтендент Баттл сложил письмо, опустил его в карман и произнес, обращаясь к жене:

— Я сам этим займусь, Мэри.

Он встал, обогнул стол и потрепал жену по щеке.

— Не волнуйся, дорогая, все образуется. Суперинтендент вышел, оставив после себя, как всегда, ощущение покоя и уверенности.

В тот же день его квадратную фигуру можно было видеть расположившейся на стуле в современной, тонко подчеркивающей индивидуальность хозяйки гостиной мисс Эмфри. Суперинтендент сидел напротив директрисы, сложив свои огромные руки на коленях, похожий на полицейского гораздо больше, чем обычно.

Мисс Эмфри была преуспевающей директрисой. Залогом ее успеха стала ярко выраженная индивидуальность ее натуры. Она слыла просвещенным педагогом, шагала в ногу со временем и в своем подходе к воспитательному процессу сочетала дисциплину с современными идеями о детской самостоятельности.

Ее гостиная отражала самый дух Мидуэя. Цвета были подобраны в спокойных песочных тонах; всюду стояли большие вазы с нарциссами и чаши с гиацинтами. Одна — две хорошие древнегреческие копии, два образчика современной авангардистской скульптуры, несколько работ итальянских примитивистов на стенах. Посреди всего этого сама мисс Эмфри — в темно-синем платье, с энергичным выражением лица, напоминающим добросовестную борзую, с чистыми голубыми глазами, серьезно смотрящими сквозь толстые очки.

— Самое главное, — говорила она звучным, хорошо поставленным голосом, — отреагировать на все это правильно. Прежде всего мы должны думать о самом ребенке, мистер Баттл. О самой Сильвии! Наша главная, я бы сказала, наиглавнейшая задача — сделать все, чтобы ее дальнейшая жизнь не была навсегда испорчена. Нельзя допустить, чтобы девочку раздавило бремя ее вины — порицание должно быть очень и очень осторожным, если в нем вообще есть необходимость. Нам с вами нужно выявить причину, толкнувшую ее на эти вполне тривиальные покражи. Может быть, чувство неполноценности? Она, знаете ли, неважная спортсменка. Может быть, это лишь неосознанное желание выделиться, стремление утвердить свое Я? Мы должны быть очень осторожны. Вот почему я и хотела поговорить сначала с вами наедине-внушить вам мысль о необходимости очень и очень бережного отношения к Сильвии. Я повторяю, нам нужно выяснить, что кроется за всем этим.

— Именно для этого, мисс Эмфри, — спокойно ответил суперинтендент Баттл, — я и приехал.

Его лицо было бесстрастно, глаза оценивающе смотрели на директрису.

— Я была очень мягка с ней, — сказала мисс Эмфри.

Баттл лаконично поблагодарил ее.

— Видите ли, я по-настоящему люблю и понимаю эти юные создания, — продолжала директриса.

Баттл уклонился от прямого ответа и вместо этого заметил:

— Я бы хотел теперь же повидаться с дочерью, если вы не возражаете, мисс Эмфри.

С новым воодушевлением мисс Эмфри стала убеждать его вести себя осторожно, не спешить с упреками, не противопоставлять себя ребенку, находящемуся в таком ранимом возрасте.

Суперинтендент терпеливо выслушал ее, сохраняя все то же непроницаемое выражение лица.

Наконец директриса проводила его в свой кабинет. По дороге им попались одна — две девушки. Они, как подобает, тут же вытянулись в струнку, но глаза их были полны любопытства. Пропустив Баттла в небольшую комнату, обставленную не столь изысканно, как гостиная внизу, мисс Эмфри приготовилась удалиться, сказав суперинтенденту, что пришлет дочь к нему.

Она была уже на пороге, когда Баттл остановил ее.

— Одну минуту, мадам. Как вам удалось узнать, что именно Сильвия виновна в этих… э-э, утечках?

— Мои методы, мистер Баттл, были психологическими.

— Психологическими? Хм. А как же быть с доказательствами, мисс Эмфри?

— Да-да, я вполне вас понимаю, мистер Баттл. То, что вы это говорите, — естественно. Ваша, э-э, профессия, конечно же, дает себя знать. Но психология уже находит признание и у криминалистов. Уверяю вас, ошибка исключена, Сильвия полностью и совершенно свободно сознается в содеянном.

Баттл кивнул.

— Да, это я знаю. Я просто спрашивал, почему вы сразу остановили свое внимание именно на ней.

— Видите ли, мистер Баттл, эта история с пропажей вещей из ящиков девочек становилась по-настоящему серьезной. Я собрала всех учениц и изложила факты. Одновременно с этим я незаметно изучала их лица. Выражение лица Сильвии сразу бросилось мне в глаза. Оно было виноватым, смущенным. Я тут же поняла, кто этим занимается. Но я не хотела сразу, при всех, открыто обвинять девочку, я хотела дать ей возможность признаться самой. Я устроила ей небольшое испытание — игру в словарные ассоциации.

Баттл кивнул, показывая, что понимает, о чем речь.

— И в конце концов ребенок во всем сознался.

— Ясно, — коротко сказал отец девочки. Мисс Эмфри поколебалась мгновение и вышла.

Баттл стоял глядя в окно, когда дверь открылась снова.

Он медленно повернулся и посмотрел на вошедшую дочь.

Она остановилась у самой двери, которую осторожно закрыла за собой. Сильвия была высокого роста, темноволосая, угловатая. Лицо ее припухло, было видно, что она плакала. И голос прозвучал скорее робко, нежели вызывающе:

— Ну вот и я.

Баттл задумчиво смотрел на нее минуту-две, потом вздохнул.

— Не следовало мне посылать тебя сюда, — сказал он. — Эта женщина — дура.

От удивления Сильвия даже забыла на время о своих неприятностях.

— Мисс Эмфри? Но, папа, она же просто замечательная. Мы все так думаем.

Баттл хмыкнул.

— Ну тогда не совсем дура, если так ловко заставляет других считать ее такой, какой она сама себе представляется. В любом случае, Мидуэй не для тебя. Впрочем, это могло случиться где угодно.

Сильвия сжала ладони. Опустив глаза вниз, она произнесла едва слышно:

— Я… мне очень жаль, папа. Очень.

— Конечно, жаль, — коротко бросил Баттл. — Подойди сюда.

Медленно и неохотно девушка прошла через комнату и остановилась перед ним. Своей огромной квадратной рукой он взял ее за подбородок и внимательно посмотрел ей в лицо.

— Досталось тебе, верно? — мягко произнес он.

В ее глазах заблестели слезы.

— Видишь ли, Сильвия, — медленно продолжал Баттл, — я все время знал, что есть в тебе что-то такое. У большинства людей есть какая-нибудь слабость. Обычно все довольно просто. Сразу видно, когда ребенок жадный или капризный или любит командовать. Ты всегда была хорошей девочкой: очень спокойной, очень уравновешенной, никаких проблем ни в чем. И иногда меня охватывало беспокойство. Потому что, если есть изъян, которого ты не видишь, он может всю картину испортить, когда придет время испытания.

— Как у меня, например? — сказала Сильвия.

— Да, как у тебя. Ты испытания не выдержала, сломалась. И это получилось у тебя чертовски своеобразно. В жизни не встречал ничего подобного.

Девушка вдруг с издевкой произнесла:

— А я-то думала, ты с ворами часто встречаешься.

— Разумеется. Я все про них знаю. И именно поэтому, девочка, — не потому, что я твой отец (отцы о своих детях знают совсем немного), а потому, что я полицейский, — я точно знаю, что ты не воровала. Ты ни одной вещи в этом заведении не тронула. Воры ведь бывают двух типов: одни — это те, кто поддается внезапному и очень сильному соблазну (такие встречаются нечасто: это просто удивительно, каким соблазнам может противостоять самый обычный, в меру честный человек); и есть другой тип — это те, для которых брать чужое почти в порядке веще». Ты не относишься ни к одному из этих типов. Ты не воровка, ты просто необычный тип лгуньи.

— Но… — начала было Сильвия. Он не дал ей продолжить.

— Ты во всем созналась. Ну конечно. Это я уже слышал. Была вот однажды такая святая — ходила бедным хлеб раздавать. А мужу это не нравилось. Как-то раз он ее встречает и спрашивает: «Что это у тебя там в корзине?» Она с перепугу ему и говорит: «Розы». Он с корзины крышку сорвал, а там — о чудо! — и в самом деле розы. Так вот, будь ты на месте святой Елизаветы и будь у тебя корзина роз, ты с перепугу ответила бы не иначе как: «Хлеб».

Он замолчал, потом мягко спросил:

— Так ведь все и было, правда?

Девушка молчала. Вдруг она уронила голову, плечи ее задрожали.

— Расскажи мне, дочка. Что именно произошло? — в голосе суперинтендента зазвучала теплота, которую трудно было подозревать в этом человеке.

— Она нас всех построила. Сказала речь. И я увидела, что она смотрит на меня, и я знала, что она думает на меня! Я почувствовала, что краснею; я видела, что некоторые девочки тоже смотрят на меня. Это было ужасно. А потом и другие начали смотреть и шептаться по углам. Я же видела, что все они на меня думают. А потом Эмфа вызвала меня вместе с некоторыми другими в этот кабинет и устроила что-то вроде игры в слова — она говорит слово, а мы отвечаем.

Баттл возмущенно хмыкнул.

— Я понимала, зачем все это, и я… меня словно загипнотизировали. Я старалась не произнести не правильного слова, пыталась думать о чем-нибудь постороннем — о белках или цветах, а Эмфа уставилась на меня, а глаза, как буравчики, знаешь, так и сверлят, так и сверлят. Ну, а потом… о, потом все хуже и хуже. И тут однажды Эмфа заговорила со мной так по-доброму, так… так понимающе — и я… у меня внутри все перевернулось… и я сказала: да, это я, и, о папочка, какое облегчение!