Агата Кристи - Бремя любви

И так далее, и тому подобное. На кораблях, в аэропортах, в дорогих или скромных отелях, в ресторанах, в поездах. Признание, вопросы, сочувствие и лесть, что было самым неприятным. Эти женщины… Ох эти женщины, с подобострастными взглядами, со склонностью к поклонению.

И разумеется, пресса. Даже сейчас он все еще был в центре внимания. (К счастью, вот это уж долго не продлится.) Сколько грубых, бесцеремонных вопросов. «Какие у вас планы?», «Что бы вы сказали теперь, когда?..», «Можно утверждать, что вы верите?..», «Вы можете дать нам напутствие?».

Напутствие, напутствие, напутствие. Читателям какого-то журнала, стране, мужчинам и женщинам, всему человечеству…

Но он никогда не собирался никого наставлять. Он был проповедником Слова Божьего. А это совершенно разные вещи. Но никто этого, кажется, не понимает.

Отдых – вот что ему было необходимо. Отдых и время. Время, чтобы понять, кто он и что должен делать, чтобы разобраться в себе. Начать жизнь заново в сорок лет и жить своей жизнью. Он должен понять, что произошло с ним, Луэллином Ноксом, человеком, который пятнадцать лет прослужил проповедником.

Потягивая яркий ликер, он поглядывал на людей, огни гавани и думал, что отыскал подходящее место, чтобы разобраться во всех этих вопросах. Он не хотел бы оказаться в одиночестве среди пустыни, ему нужны были собратья. По натуре он не был отшельником или аскетом. И монашеская жизнь его не привлекала. Прежде всего, ему было необходимо понять, кто он, Луэллин Нокс. И только поняв это, он сможет жить дальше.

Возможно, все сводилось к трем вопросам Канта:

Что я знаю?

На что надеюсь?

Что я должен делать?

Из этих трех вопросов он мог ответить только на один, второй. Официант вернулся и остановился возле столика Луэллина.

– Интересные журналы? – поинтересовался он.

Луэллин улыбнулся:

– Да.

– Они не новые, к сожалению.

– Не имеет значения.

– Да. То, что было хорошо год назад, хорошо и сейчас, – изрек официант со спокойной уверенностью и добавил: – Вы с корабля «Санта-Маргарита»? – Он кивнул в сторону гавани.

– Да.

– Он правда уходит завтра в двенадцать?

– Возможно. Я не знаю. Я остаюсь здесь.

– Хотите посмотреть остров? Туристам у нас нравится. Пробудете, пока не придет следующий корабль? До четверга?

– Может, и дольше. Поживу немного.

– У вас здесь бизнес?

– Нет. У меня нет бизнеса.

– Если нет бизнеса, люди здесь долго не задерживаются. Говорят, отели неважные и заняться нечем.

– Но дел на острове, наверное, не меньше, чем везде?

– Для нас – да. Мы здесь живем, работаем. А для иностранцев – нет. Хотя живут и иностранцы. Сэр Уилдинг, англичанин. У него здесь большое поместье. Унаследовал от деда. Он теперь живет здесь постоянно, пишет книги. Он очень известный и уважаемый сеньор.

– Вы говорите о сэре Ричарде Уилдинге?

Официант кивнул:

– Да, у него здесь дом. Мы знаем его очень давно. Во время войны он не приезжал, а после вернулся. Он еще пишет картины. В наших краях вообще много художников. Француз, который живет в Санта-Долмея. Англичанин на другой стороне острова. Они очень бедные. Он пишет очень странные картины, а его жена вырезает из камня фигуры.

Официант вдруг умолк и бросился в угол к столику с перевернутым стулом – это означало, что столик зарезервирован. Он схватил стул и слегка его отодвинул, поклонившись молодой женщине, которая приблизилась к столу.

Она благодарно улыбнулась и села. И хотя она ничего не заказала, официант сразу ушел. Женщина, поставив локти на стол, устремила взгляд на гавань.

Луэллина она заинтересовала. Как и у большинства женщин, прогуливавшихся по улице, на плечах у нее была испанская шаль. Но сама она, Луэллин почти не сомневался, была либо американка, либо англичанка. Она резко выделялась среди посетителей кафе светлыми волосами. Столик, за которым она сидела, был наполовину скрыт пышными свисающими ветвями бугенвиллеи с коралловыми цветами. У сидящего за этим столом, наверное, было такое ощущение, что он смотрит на мир, и прежде всего – на огни кораблей, отражающиеся в воде гавани, из пещеры, увитой растениями.

Девушка – ибо она была очень молода – сидела неподвижно, в пассивном ожидании. Официант принес ее напиток. Она благодарно улыбнулась, ничего не сказав. Обхватив руками бокал и делая время от времени глоток, она по-прежнему смотрела на гавань.

Луэллин обратил внимание на ее кольца – на одной руке перстень с изумрудом, на другой кольцо с несколькими бриллиантами. Под шалью на ней было простое черное платье с высоким вырезом.

Она не смотрела на сидящих вокруг людей. Они же только скользнули по ней взглядом, и то без особого интереса. Было ясно, что в кафе ее хорошо знают.

«Кто же она?» – подумал Луэллин. Было немного странно, что молодая женщина ее положения сидит в кафе одна, без спутника. Но она, кажется, не испытывала никакой неловкости и держалась так, будто это было для нее привычным ритуалом. А возможно, и спутник ее скоро появится.

Но время шло, а девушка по-прежнему сидела одна. Время от времени она едва заметно кивала, и официант приносил очередной бокал.

Час спустя Луэллин сделал знак официанту принести чек и собрался уходить. Проходя мимо столика молодой женщины, он взглянул на нее. Она смотрела то на бокал, то снова на море с одним и тем же выражением лица человека, мысли которого бродят где-то далеко.

Луэллин вышел из кафе и стал подниматься по узкой улочке к своему отелю. И вдруг ему захотелось вернуться, заговорить с женщиной, предостеречь ее. Но почему ему пришло на ум это слово – «предостеречь»? Почему вдруг показалось, что ей грозит опасность?

Луэллин покачал головой. Он ничего не мог в данный момент сделать. И все же был совершенно уверен, что не ошибается.

Прошло две недели. Луэллин все еще жил на острове. Дни проходили размеренно. Он гулял, отдыхал, читал, снова гулял, спал. Вечерами после обеда спускался к гавани и сидел в одном из кафе. Чтение из распорядка дня вскоре пришлось исключить. Читать ему больше было нечего.

Он жил теперь только своей жизнью и чувствовал, что так и должно быть. Одиночества Луэллин не ощущал, ведь он жил среди собратьев и был единодушен с ними. Он не искал контактов, но и не избегал их. Общался со многими людьми, но это был не более чем обмен любезностями. Они желали ему добра, он желал добра им, но вмешиваться в чужую жизнь никто из них не собирался.

Такое ненавязчивое общение его вполне устраивало, за одним исключением. Мысли Луэллина постоянно возвращались к девушке, которая сидела в кафе за столиком под бугенвиллеей. Он бывал в разных кафе, но чаще всего в том, первом. И там несколько раз видел ту английскую девушку. Она всегда появлялась поздно вечером, сидела за одним и тем же столиком и уходила, как он обнаружил, когда почти все посетители уже расходились. Для него она была загадкой, хотя, кажется, ни для кого больше.

Однажды он разговорился о ней с официантом:

– Та сеньора, которая сидит вон там, англичанка?

– Да, англичанка.

– Она живет на острове?

– Да.

– Она не каждый вечер сюда приходит?

– Она приходит, когда может, – серьезным тоном ответил официант.

Ответ Луэллину показался странным, и он не раз потом о нем вспоминал.

Он не спросил имени женщины. Если бы официант захотел, то сказал бы, что такая-то сеньора живет там-то. Ну а коль скоро он этого не сделал, Луэллин понял, что есть причины, по которым ее имя не следовало сообщать иностранцу.

– А что она пьет? – поинтересовался он вместо этого.

– Бренди, – коротко ответил официант и отошел.

Луэллин расплатился, прошел между столиками к выходу и, прежде чем присоединиться к вечернему потоку прохожих, задержался на мгновение перед кафе.

Потом вдруг развернулся и решительным шагом, присущим его соотечественникам, снова вошел в кафе и приблизился к столику под бугенвиллеей:

– Вы не возражаете, если я присяду и немного поговорю с вами?

Она медленно оторвала взгляд от огней гавани и взглянула ему в лицо. Глаза ее секунду-две были широко раскрыты, взгляд казался отсутствующим. Он почувствовал, каких усилий ей стоило вернуться к действительности. Мысли ее были далеко.

Он увидел также, как она молода, и неожиданно ощутил к ней жалость. Молода не только по возрасту (ей было не более двадцати трех – двадцати четырех лет), но и в смысле зрелости. Будто готовый распуститься бутон был застигнут морозом да так и остался нерасцветшим. Он не увянет, а просто со временем упадет на землю, так и не раскрывшись. Девушка выглядела как потерявшийся ребенок. Луэллин отметил также, что она очень хороша. Мужчины всегда будут восхищаться ее красотой, стремиться помочь ей, защитить ее, заботиться о ней. Но повезет им или нет, будет зависеть от ее благосклонности. Тем не менее она сидела здесь, вглядываясь в непроницаемую даль, как бы пытаясь увидеть надежную счастливую тропу, по которой шла через жизнь и которую потеряла.

Ее широко раскрытые темно-синие глаза наконец его увидели.

– О… – произнесла она растерянно.

Луэллин ждал.

Женщина улыбнулась:

– Присаживайтесь, пожалуйста.

Он выдвинул стул и сел.