Сразу же по возвращении Конан Дойл вновь начал бороться, доказывая невиновность Оскара Слейтера, — в деле об убийстве пожилой леди в ее квартире в Глазго, — поскольку в правительственной Белой книге, опубликованной в июне, незадолго до его возвращения появились новые данные.

Сыщик — лейтенант Джон Томсон Тренч из полиции Глазго — был одним из полицейских, который занимался расследованием убийства мисс Джилкрайст. Более пяти лет его глубоко беспокоило дело Слейтера. Но он не мог публично высказываться относительно причин, по которым верил в невиновность Слейтера, не нарушая при этом своих служебных полномочий.

В марте 1914 года лейтенант Тренч поделился своим беспокойством с юристом из Глазго господином Дэвидом Куком. Поскольку он считал, что со стороны министра по делам Шотландии существуют заверения в его неприкосновенности, Тренч сделал несколько потрясающих признаний.

Он показал, что по каким-то причинам имело место сокрытие улик, которые вполне могли бы послужить оправданию Слейтера в суде. Часть его показаний касалась Хелен Лэмби, девушки-служанки.

Если мы припомним сцену убийства — Хелен Лэмби, спешащая домой после выполнения поручения, Артур Эдамс, дергающий веревку звонка, — мы вспомним, как эти двое лицом к лицу столкнулись с убийцей в освещенном холле. Хелен, сказал лейтенант Тренч, узнала человека в квартире и в тот же вечер призналась в этом одной из родственниц мисс Джилкрайст.

Родственницей, о которой идет речь, была мисс Маргарет Биррелл, которая жила тогда на Блитсвуд-Драйв. Лейтенант Тренч попросил представить заявление мисс Биррелл. Вот выдержка из этого документа:

«Я никогда не смогу забыть вечер убийства. Служанка мисс Джилкрайст Хелен Лэмби подошла к моей двери приблизительно в 7.15… Когда я открыла дверь, она бросилась в дом и воскликнула: «О, мисс Биррелл, мисс Биррелл, мисс Джилкрайст убита; она мертвая лежит на полу в столовой; и, о, мисс Биррелл, я видела, кто это сделал».

Я ответила: «Боже мой, Нелли, это ужасно. Кто это был? Ты его знаешь?»

Она ответила: «О, мисс Биррелл, мне кажется, это был А. Б. Я уверена, что это был А. Б.»

Я сказала: «Боже мой, Нелли, не говори этого».

Инициалы прикрывали в заявлении какое-то настоящее имя. Этот и еще четыре вопроса, поднятых лейтенантом Тренчем, оказались настолько серьезны, что было назначено расследование. Хотя Хелен Лэмби и мисс Биррелл отрицали, что они делали подобные замечания, Тренч смог доказать событие улик, жизненно важных для Оскара Слейтера.

Но расследование проводилось секретно; заключенный не был представлен, не призывались к присяге свидетели;, в важнейших местах появились пометки звездочкой.

«Я удовлетворен тем, — заявил министр по делам Шотландии, — что не обнаружено ничего, что оправдывало бы мое вмешательство в приговор». Это было 17 июня 1914 года. Десять дней спустя, как будто для того, чтобы подчеркнуть его заявление, появилась правительственная Белая книга с результатами секретного расследования.

Конан Дойл, который уже тогда верил в невиновность Слейтера, с того момента пошел в атаку. На протяжении шестнадцати лет, начиная с его брошюры в 1912 году, он не прекращал борьбу за заключенного в питерхедской тюрьме. У обоих поседели волосы, прежде чем они услышали в том же зале суда о том, что приговор наконец отменен. Вопрос и ответ были все теми же:

«Чего вы хотите?»

«Справедливости, только и всего! Справедливости!» Тогда ему было пятьдесят пять лет; он немного погрузнел, волос и усов слегка коснулась седина, с добродушного лица смотрели добрые серо-голубые глаза. В нем оставалась все та же сила Геракла; он по-прежнему мог одной рукой поднять за дуло винтовку до высоты плеча. Но он так и не нашел религиозной философии.

«Даже если допустить, что спиритизм верен, — писал он за год до этого, — он продвигает нас вперед слишком незначительно. И тем не менее это слишком мало решает главную проблему — все ли кончается со смертью?»

В какое-то время в промежутке между 1905-м и 1913 годом (точную дату мы не знаем, потому что он никогда не сообщал ее своему сыну) он преодолел один из мощнейших барьеров сомнений. Это было чувство неприятия незначительности, пустякового качества слишком многих духовных явлений. Могут ли интеллекты проявить озабоченность в отношении таких ерундовых вещей, кг столы или движущиеся огни?

Но внезапно ему пришло в голову, что это было чисто романтическое требование. Это было требованием достоинства, которое ничего общего не имело с религиозной мыслью. Это было требованием огромных знамений, необходимых диким племенам. У большинства людей с детства существует врожденное понятие, что подлинные знамения должны писаться молниями на Синае, или разбивать армию Сеннахериба, или делать другие вещи, которые, если в них упорствовать, расстроят порядок Вселенной.

«Сужу ли я об этой проблеме по ее сути или по размеру?» — можете спросить вы. Мы не можем судить о важности разговора по звуку телефонного звонка или определять посетителя по стуку в дверь. Если что-то стукнуло, если что-то коснулось рукава — очень слабо, едва-едва, это может привлечь внимание. Может понадобиться это услышать.

Но где доказательства этого? Он их не находил. Совсем!

Тем летом в «Уиндлшеме» было много радостей и развлечений.

«Надеемся, что сможем навестить тебя, старина», — писал Иннес, который был уже отцом двухлетнего сына по имени Джон. Иннес оставался очень жизнерадостным, хотя и говорил, что ведет бесстрастный, уравновешенный образ жизни. «Америка осталась Ёсе такой же с тех пор, как мы уехали оттуда двадцать лет назад? Как тебе нравится эта прекрасная погода?»

Дети в «Уиндлшеме» — пятилетний Деннис и четырехлетний Адриан вместе с их младшей сестренкой Джин — набросились на привезенную из-за границы игрушечную железную дорогу. Высокий и улыбчивый Кингсли проложил игрушечные рельсы. Конни и Вилли Хорнанг со своим сыном Оскаром — он был немного моложе Кингсли — приехали из Вест-Гринстед-Парка.

Впоследствии у детей Конан Дойла сохранились самые яркие отрывочные воспоминания о днях накануне катаклизма. В «Уиндлшеме» давался официальный обед, из длинной столовой, рядом с бильярдной, раздавался приглушенный шум голосов. Двое мальчишек, которым уже полагалось спать, крадучись спустились немного по лестнице, на стенах вдоль которой висели иллюстрации из «Шерлока Холмса» и «Затерянного мира». Через перила и сквозь открытые двери они смотрели в столовую и лучше всего запомнили лампы в розовых абажурах, мерцавшие на фоне белых рубашек и дамских платьев.

Лорд такой-то или сэр такой-то мало о чем говорило им; но были военные, исследователи, не говоря уже о представлявших меньший интерес государственных деятелях и писателях, чьи разговоры были бы захватывающи, если бы только их можно было понять.

В столовой стоял знакомый стол, которым так гордился их отец. Против камина, между саблями, висела картина, запечатлевшая свадьбу сэра Найджела. Смех в разговоре, сверкание драгоценностей, чувство чего-то возбуждающего и огромного; больше в памяти ничего не осталось.

23 июля 1914 года Австро-Венгерская империя внезапно предъявила ультиматум Сербии.

«Было бы хорошо, — за две недели до этого говорил граф Бертгольд австрийскому главнокомандующему, — если бы вы и военный министр ушли на время в отпуск для сохранения видимости того, будто ничего не происходит».

Все, что было построено и начищено до блеска, теперь находилось в готовности. Маленькая Сербия явилась лишь предлогом. Хотя Сербия дала смиренный ответ на австрийский ультиматум, граф Бертгольд заявил, что он неудовлетворителен. 28 июля престарелого императора Франца-Иосифа убедили подписать декларацию о войне; днем позже австрийские мониторы, поднявшись по Дунаю, начали обстрел Белграда.

За Австрией стояла Германия. Россия должна была встать за Сербией или отступить перед Германией. Если Россия отступится вообще — прекрасно. Потому что по договору Россия была обязана объединиться с Францией, если кто-либо из них подвергнется нападению со стороны Германии. Франция же была истинной целью германских милитаристов.

Если Россия продемонстрирует готовность вступить в войну, австрийская армия и несколько немецких дивизий могли бы удерживать беспомощную Россию на востоке. Тем временем на западе неудержимая Германия смогла бы через Бельгию перебросить два миллиона солдат и в течение шести недель сокрушить Францию.

Россия не проявляла склонности отступаться. Россия мобилизовывала силы против Австрии. Германия выразила негодование по поводу такой недружественной позиции. Император России Николай II действительно хотел мира. Кайзер, как обычно, постоянно менял свою позицию, по сути дела не зная, хочет ли он кровопролития. Царь и кайзер обменялись дружескими телеграммами на английском языке, которые были подписаны: «Ники» и «Вилли». Но контроль захватили люди в остроконечных касках.

В Англии все громче и громче звучал ропот.

«Что происходит? — спрашивал сбитый с толку человек в пабе, внимание которого было поглощено ирландскими проблемами. — Нам нет до этого дела, ведь правда?»

1 августа Германия объявила войну России. Что касается Франции, союзницы России по договору, то германский посол направил ей такое резкое и унизительное требование не вмешиваться, что его не стоит пересказывать полностью. Франции не должно быть позволено вступать в переговоры; после объявления войны в ночь на 3 августа непобедимые тевтоны на следующее утро вторглись в Люксембург и в Бельгию.

Госпожа Эскит и сэр Эдвард Грей, котбрые во время всей этой суматохи делали все возможное для мира, знали, какую надо занять позицию. Британский ультиматум Германии истекал в одиннадцать часов вечера 4 августа.

Находясь в «Уиндлшеме», Конан Дойл наблюдал за этим всю прошедшую неделю с чувством человека, который стоит между рельсами и наблюдает за гипнотизирующим глазом локомотива. 4 августа, в жаркий день, когда до истечения ультиматума оставалось всего несколько часов, он получил записку от водопроводчика из деревни Кроуборо.