Министр военно-морских сил Германии адмирал фон Капелль три года спустя с ликованием высказался:

«Единственный пророк современной формы экономической войны — сэр Артур Конан Дойл».

В тот момент он не был популярен среди военных в своей собственной стране. Поскольку он не верил в возможность вторжения, он хотел, чтобы Территориальная армия (в случае возможной войны) поддержала регулярные войска за рубежом в качестве боевой силы.

Он питал отвращение к воинской повинности. Конан Дойл верил в солдат-добровольцев и сомневался в достоинстве призыва: это была ошибочная точка зрения, но она перекликалась с его детством и была существенной частью его характера. Конечно, воинская повинность могла стать необходимой в военное время. В мирное же время, как он справедливо считал, такая мера не прошла бы через парламент.

«Лучше готовьте территориальные силы, — настаивал он, — и у вас будут резервы, на которые можно опереться!»

Это вызвало жаркие споры, когда колоритный ирландец генерал Уилсон, начальник штаба военных действий, пригласил его на конференцию, посвященную статье «Великобритания и грядущая война». После ленча в доме полковника Сэквилл-Веста генерал Уилсон принялся задавать вопросы колючему гражданскому деятелю, и по обеим сторонам стола застучали кулаки. Они не могли убедить его в необходимости призыва; он не мог заставить их поверить в опасность, исходящую от подводных лодок.

Опасность исходила также от плавучих мин, которые уже продемонстрировали свою убийственную силу во время русско-японской войны. Он размышлял над этим, задавая себе вопрос, нельзя ли придумать какую-то защиту и от подводных лодок, и от мин. Он считал, что должен каким-то образом пробудить общественность. В ту весну 1913 года все дела шли гладко, как по шелку, пока этот ход не нарушили вопли воинственных суфражисток.

«Право голоса женщинам!» — кричали они.

Они били окна, нападали на министров кабинета, приковывали себя цепями к железным оградам, устраивали голодовки, и их приходилось насильно кормить. Они проводили демонстрации у театров и во время общественных митингов, пока их, визжащих, не растаскивали. Люди недалекие считали это смешным. Но большинство приходило в недоумение. Все было так, как будто чаепитие у викария внезапно превращалось в шабаш ведьм или степенные престарелые дамы запели рэгтайм.

Конан Дойл, который никогда не относился к суфражизму положительно, стал резко выступать против него, когда начались эти визги ведьм. Это не было делом политического принципа. Ему не нравилось их поведение. Он считал его гротескным, своего рода переменой ролей, как будто мужчины переоделись в женщин и принялись за рукоделие. Джин, как и большинство женщин в то время, не имела никакого желания голосовать и заявляла об этом без каких-либо подсказок с его стороны.

«Зачем мне это? Я вполне счастлива».

21 декабря 1912 года у них родился третий ребенок — девочка, которую они назвали Лена Джин Аннетт. Следующим летом в «Уиндлшэме» полным цветом расцвело счастье. Новая семья ни в коей мере не отдалила от себя старших детей, Мэри и Кингсли; напротив, они стали еще больше друг к другу привязаны.

В бильярдной Мэри всегда удивлялась, видя, как Деннис и Адриан играют у отца под ногами на полу, пока он практикуется на бильярде. (В 1913 году он занял третье место в любительском чемпионате.) Вместо того чтобы нервно вспыхивать, как это с ним бывало раньше, он рассеянно переступал через детей или позволял им бегать как угодно, пока он сам передвигался вокруг стола.

С Мэри и Кингсли было достигнуто настоящее понимание. Кингсли — высокий, крепко сложенный, очень сдержанный и с ласковыми руками — готовился к тому, чтобы получить медицинскую степень в госпитале Сент-Мэри после того, как отучился в Лозанне и Ганновере.

«Мне иногда кажется, — как-то пожаловался Конан Дойл в письме Иннесу, — что я не могу преодолеть замкнутость этого мальчика, что я его не понимаю». Такая неловкость прошла. Кингсли увлекался метанием молота; на лужайке в «Уиндлшеме» отец с ним соревновался.

«Кингсли, — сказал он Джин, — должно быть, самый неразговорчивый из всех живших и живущих Дойлов. Но он может быть по-настоящему красноречив, когда пишет письма всем своим девочкам».

«Всем своим девочкам?»

«В этом доме я не могу открыть ни одного письменного ящика, не натолкнувшись на полузаконченное письмо, которое начинается словами: «Милая Сюзан» или «Милая Джейн». Здесь он мог имитировать самого себя, раздувая щеки и торжественно начиная: «Кингсли! Великий шотландец! Что это? Ужасный мальчик. Прекрасно!»

В тот год он много выступал от имени Союза за реформу закона о разводе. «Основа национальной жизни, — говорил он, — это не просто семья. Это счастливая семья. И это как раз то, чего у нас нет при наших устаревших законах о разводе».

Помимо его внимания к мопеду — велосипеду с двигателем, на котором они с шумом носились по округе, — его занимали и всевозможные другие интересы. Господин Столл хотел такого Шерлока Холмса, которого госпожа Хамфри Уорд назвала «новыми схемами для воспроизведения рассказов в кинематографе», когда в письме просила у него совета насчет ее прав на фильмы, однако его первым рассказом, который был экранизирован, был «Родни Стон».

«Затерянный мир» все еще имел отзвуки. В печати за 1 апреля (ничего не поделаешь, дата была действительно такой) он увидел следующую заметку:

«Волнующая романтическая повесть сэра Артура Конан Дойла «Затерянный мир» возбудила дух стремления к приключениям у группы американцев. Несколько дней назад яхта «Делавэр» вышла из Филадельфии и направилась в — воды Амазонки. Яхта является собственностью Пенсильванского университета и держит путь в Бразилию с группой смелых исследователей, которые рассчитывают проникнуть в верховья Амазонки и во многие ее притоки в интересах науки и человечества. Они будут искать «затерянный мир» Конан Дойла или научные свидетельства его существования».

Здесь мы можем заподозрить, что какой-то американский репортер добавил пикантности к подлинной истории. Назывались реальные имена: капитан Роуэн, который командовал яхтой, и доктор Фэррабл из Пенсильванского университета. Джин пришла в ужас.

«Ты думаешь, они приняли все всерьез?»

«Нет, конечно. Но в любом случае — пусть едут! Если они не найдут плато, то наверняка найдут что-нибудь интересное».

Также в апреле в «Уиндлшем» на выходные дни приехал человек, который в то время был известен как величайший детектив Америки. У Уильяма Бернса с его рыжеватыми усами и приветливым взглядом были «приятные и отполированные манеры дипломата, если сравнивать их с чем-то еще, что можно отполировать — гранитом».

«Он сообщил мне, — писал Конан Дойл в своей записной книжке, — что когда проводил судебные преследования в Сан-Франциско, его обещали убить прямо в суде. На что он дал указание своим людям, чтобы они убили всех адвокатов и свидетелей другой стороны. «Я буду мертв, сэр Артур, и поэтому мне все равно».

Бернс хотел поговорить о Шерлоке Холмсе. Он говорил, что методы Холмса практичны, и показал «детектофон», посредством которого можно было слушать разговоры в соседней комнате. Однако хозяин, посмеиваясь и с трубкой во рту, убедил его вместо этого рассказать о Детективном агентстве Бернса и фрагменты из длинной истории Пинкертона. Один из рассказов — о Молли Маджирисе в угольном бассейне Пенсильвании в 1876 году — возбуждал его воображение на протяжении длительного времени после того, как Бернс уехал.

«Я — Берди Эдвардс!» — вот что здесь надо запомнить, без комментариев.

Итак, два направления мысли — процесс привлечения внимания к опасности подводных лодок и смутные очертания детективного рассказа, над которым он работал все лето и осень.

За последние пять лет всего пять рассказов о Шерлоке Холмсе — от «Приключения в Вистерия-Лодж» до «Исчезновения леди Франчески Карфакс» — были опубликованы в «Странде». Как, спрашивал он, отнеслись бы они к полномасштабному детективному роману? И кроме того, пошли бы они навстречу его плану запросить комментарии военно-морского руководства к предлагаемому рассказу?

Между тем в записной книжке появлялось все больше и больше записей о религии. Писал он и о спиритизме, предмете, который он никогда не мог обсуждать с Джин, потому что спиритизм ей не нравился и она его боялась. Читать его записную книжку — значит проследить ход его мыслей.

«Даже если исходить из того, что спиритизм не ложь, — писал он, — он продвинет нас лишь ненамного вперед. Но это небольшое вперед решает самую важную проблему — является ли смерть концом всего?» «Представьте себе Лондон, который сошел с ума по спиритизму, подобно тому как это было недавно во время перчаточного боя с участием Джорджеса Карпентьера!»

(Молодому Карпентьеру не давали прохода, когда тот нокаутом победил Бомбардира Уэллса в первом раунде 8 декабря 1913 года.)

«Какой бы это был кошмар! — писал Конан Дойл. — Какая началась бы оргия мошенничества и помешательства! Мы отнеслись бы к этому с ужасом. И это не будет несовместимо с верой в то, что все утверждения спиритизма верны».

В период между зимой 1913-го и весной 1914 года, на который пришелся пик его изобретательности, он написал последний и лучший из своих детективных рассказов — «Долину ужаса». И написал он еще длинный рассказ под названием «Опасность! Запись в судовом журнале капитана Джона Сириуса», который навеки останется вехой в деле прорицания.

Глава 19

ВЕРШИНА УСПЕХА

Подводная лодка, на борту которой находилась двенадцатифунтовая разборная пушка, а внутри — торпеды, выскользнула из Блэнкенбургской бухты на закате. Это была подлодка «Йота», которой командовал капитан Джон Сириус.

Блэнкенбург был вымышленной столицей очень маленькой вымышленной страны, которая именовалась Норландия. «Йота» также существовала лишь в воображении. Но это была первая подводная лодка с пушкой на вооружении, и таким образом она могла всплыть на поверхности среди кораблей, не представлявших опасности, и приберечь торпеды для тех, что были опасны. Ни у кого, за возможным исключением империалистической Германии, такой идеи не было.