«Вы только посмотрите на этот ад!» — такими словами приветствия встретил доктор Мемпеса на веранде павильона. Он показал на двух сестер милосердия, одетых в черные робы, которые приехали в госпиталь Лэнгмэна. «Это ангелы, настоящие ангелы!» — сказал он.

Мортимер Мемпес опубликовал свои впечатления, когда цензура была частично снята.

«Доктор Конан Дойл работал как лошадь, пока, надышавшись тифом, не был вынужден взобраться на холм, чтобы сделать глоток свежего воздуха. Это один из тех людей, которые делают Англию великой». В походной шляпе с завернутыми кверху полями, Мемпес взял у него интервью прямо на том холме. Как и следовало ожидать, первый вопрос был о Шерлоке Холмсе.

«Какой из рассказов вы любите больше всего?»

«Пожалуй, тот, о змее, — ответил в затруднении автор. — Не могу вспомнить его название. Мне надо идти, не можете ли вы извинить меня?»

Мемпес последовал за ним через тенты на крикетной площадке и палаты в павильоне. Пока доктор работал, он делал там свои зарисовки. Это были выхолощенные рисунки, предназначенные для удовлетворения публики, но они передают понимание того, почему своему старшему врачу поклонялись его пациенты. Дело было не в его искусстве как медика. Это было само его присутствие, исходившая от него, как от очага, уверенность, его презрение к опасности, его свободные отступления от общих правил.

Среди приступов бреда, тяжелого дыхания ослабевших он ухаживал за ними, рассказывал истории, писал за них письма. По крыше барабанил тропический дождь; на улице приходилось брести по шестидюймовому слою грязи. Происходили частые ссоры с майором Друри, но майору пришлось столкнуться с еще одним ирландцем (непокорным псом), который мог заставить старшего офицера заткнуться, едва бросив на него не слишком ласковый взгляд.

«Один человек, — отметил Конан Дойл в своем дневнике, — умер, когда я отмахивал от него мух. Я видел, как в его глазах меркнет свет. Ничто не может сравниться с мужеством и терпением нашего томми».

Тем не менее действовали скрытые пружины человеческой натуры.

«У нас в палате работают пять буров, приличных, спокойных людей. Один из них стоял на похоронах, когда один из томми швырнул ему в лицо палку. Бур ушел. Это был болезненный инцидент. Такое не должно повториться».

В этом аду намечалось кое-какое облегчение. Поступил приказ отправить обратно на мыс Доброй Надежды пятьдесят идущих на поправку пациентов. 24 апреля, в надоедливый жаркий день заканчивавшегося сезона дождей, Конан Дойл услышал, что водопроводную станцию собирались брать штурмом.

Вместе с Арчи Лэнгмэном и двумя журналистами они вслед за конной пехотой поехали на лошадях в направлении высокой, сложенной из красного кирпича дымоходной трубы, которая обозначала водопроводную станцию. Издалека было видно мелькание бурских всадников. Раз или два слышались далекие винтовочные выстрелы. Но штурмовать станцию не было никакой необходимости, потому что настоящего сопротивления не было. Когда они вернулись, по Блумфонтейну пошли слухи об общем наступлении по всему фронту. И 1 мая лорд Робертс начал наступление на Йоханнесбург и Преторию.

На протяжении тридцатимильной линии фронта гелиографы мигали от холма к холму. Когда тропические шлемы центральной колонны выкатились из Блумфонтейна, металлические глотки оркестров играли победные песни в знак того, что наконец-то вышли из очага эпидемии. Вооруженные шпагами и легкими карабинами кавалеристы резво передвигались по зеленому плато. Выздоравливающие от тифа (их все еще насчитывалось три тысячи) старались опереться осунувшимися лицами на подоконники, чтобы выразить свое одобрение. Конан Дойл, проснувшийся на рассвете под звуки «Британских гренадеров», понял, что гвардейцы начали наступление и произойдет нечто стоящее. Вскоре к нему подошел возбужденный Арчи Лэнгмэн.

«Вы выглядите изможденным, — сказал молодой Лэнгмэн. — Майор сейчас со всем сможет справиться. Давайте устроим себе несколько дней отпуска и поедем за главной колонной. Можем, попасть и под артиллерийский огонь».

Они так и сделали. Немедленно после этого старший врач написал для «Странда» корреспонденцию «Дни с армией». Арчи на своем жеребце Джинджере и Конан Дойл на сонной кобыле по кличке Фэтхед обошли главную колонну у Кари. За Блэндфортом, на утыканной холмами долине у реки Ват, он услышал вой бурских снарядов, перед тем как они взрыхлили землю вокруг 84-й полевой батареи. Потом раздались звенящие звуки шрапнели, которая решетила землю, словно дождь поверхность пруда. Он находился позади стрелков и наблюдал, похлопывая беспокоившуюся лошадь.

Британская батарея, как обычно, готовилась к действиям на открытом месте, причем все шесть ее орудий находились на расстоянии друг от друга в точном соответствии с инструкцией. Они были намного впереди цепи стрелков; первый залп они произвели по ферме, а потом — в пустоту. Никто, абсолютно никто не видел бурского оружия, о позиции буров можно было только догадываться.

Он опять-таки с удивлением заметил, что, находясь под огнем, нервничает гораздо меньше, чем ожидал. «Я думал о другом. Я был так раздражен тем, что потерял свой рюкзак, что на какое-то время забыл о стрельбе и начал суетиться с его поисками».

84-я батарея, увидев, что противник кладет снаряды с точностью до ярда, сместилась на полмили вправо и опять с шумом делала это на полном виду бурских биноклей. В поддержку были брошены два тяжелых военно-морских орудия, каждое из которых тащили тридцать волов. Эти усовершенствованные орудия, впервые примененные в конце битвы при Ломбардс-Копе, были тогда единственным ответом Уайтхолла бурам. Военно-морские орудия с грохотом разрядили свои снаряды; ряды одетых в хаки гвардейцев пошли вперед; жара спала; а вокруг всего этого загадочно кружили конные кафиры (которые симпатизировали британцам, но не занимали чью-либо сторону).

Через три дня после этого Арчи Лэнгмэн и Конан Дойл вернулись в госпиталь. В своем тенте он нашел письма из дома, письма из Индии и экземпляры своей новой книги рассказов «Зеленый флаг», которая была напечатана в начале апреля. Книга состояла из тринадцати вещей, от пиратских рассказов о капитане Шарки до примечательного произведения о черной магии под названием «Король лис». Впрочем, в тот момент его не интересовали короткие рассказы.

Дома пресса громко требовала реформы армии. У него давно была своя точка зрения относительно военной реформы, которая теперь выкристаллизовалась после собственных наблюдений и разговоров с большим числом людей. Он сделал наброски статьи для журнала «Корн-хилл». Но не стал писать ее до середины июня, когда Англо-бурская война, казалось, была закончена.

Прихватив государственные архивы, президент Крюгер сбежал за день до того, как лорд Робертс 31 мая вступил в Йоханнесбург. Крохотный изолированный Мейфкинг был освобожден. Столица Трансвааля Претория встала под британские знамена в начале июня. А далеко в Лондоне господин Бердетт-Каутгс выступал с сенсационными «разоблачениями» о состоянии госпиталей во время эпидемии брюшного тифа, пресса негодовала, Конан Дойл дал отпор в журнале «Бритиш медики джорнэл», указав на простую правду, заключавшуюся в том, что ни один госпиталь, будь то военный или гражданский, не мог бы сделать больше того, что было сделано в Блумфонтейне. Кроме того, не заботясь о том, какую ярость он мог бы вызвать у лучших военных умов или заставить побагроветь старых джентльменов в клубах, он написал статью об армейских реформах под заголовком «Несколько военных уроков».

По порядку таковы были потрясающие реформы, которые он предложил в 1900 году.

Первое: артиллерия. Британские орудия должны укрываться, как это было у буров, а не выставляться открытыми в ряд настолько близко друг к другу, что один-единственный снаряд мог вывести из строя несколько орудийных расчетов. Аэростаты наблюдения должны подниматься выше, чем существовавший предел в несколько сот футов, с тем чтобы скрытые орудия противника могли быть обнаружены воздушной разведкой. Но этого недостаточно. В будущих войнах, заявлял он, будет использоваться намного более тяжелая артиллерия. Вместо того чтобы ограничивать применение самых тяжелых пушек крепостями и боевыми кораблями, почему бы не использовать их как полевые орудия? В стране с хорошо развитой системой мостовых и железных дорог, при наличии паровой тяги они могут подвозиться и передвигаться с убийственным эффектом.

Второе: кавалерия. Надо перестать вооружать кавалерию мечами и копьями, которым место только в музее. Что толку от мечей и копий на расстоянии двух тысяч ярдов от винтовок? Вооружите кавалерию винтовками.

(Здесь военных экспертов и старых джентльменов в клубах точно хватил бы апоплексический удар.)

Третье, и самое важное: пехота. Они должны научиться копать траншеи, а не оставлять эту работу саперам, как это делается сейчас. Офицеры не должны носить отличающуюся одежду и иметь при себе шпаги, чтобы их нельзя было выбрать в качестве мишени. Они должны пользоваться индивидуальными укрытиями. В этой войне скорострельная винтовка в руках искусного стрелка показала себя главным вершителем судеб. Научите вашу пехоту стрелять. И, во имя Небес, дайте им боеприпасы, с которыми они могли бы практиковаться.

«Урок войны, как я его понимаю, — писал он, — заключается в том, что для страны лучше и дешевле иметь меньше очень хорошо подготовленных солдат, нежели больше солдат посредственных». Учите их стрелять и не тратьте впустую так много времени на строевую подготовку на плацу.

Взять, к примеру, вопрос о вторжении. Защита империи — дело не только особой касты воинов, это всеобщее дело. Если научить пользоваться винтовкой каждого годного к войне юношу и мужчину в Великобритании, эти стрелки в сочетании с артиллерией могли бы отразить нападение на Англию при поддержке относительно небольшого числа регулярных войск. Еще одно сильное преувеличение — всполошились те, кто помнил триумф битвы при Азенкуре.