Так начинался седьмой приключенческий рассказ. Автор прикрыл глаза, стараясь уловить мысли Холмса. Осенние ветры гнали опавшие листья по пустынной дороге Южного Норвуда. «Дом наш опять трясется, и я подумал, что что-то не в порядке с окнами». Он приучил себя работать по утрам с восьми до полудня, а по вечерам свет в его кабинете, слева от входной двери, горел с пяти до восьми.

«За прошедшую неделю, — писал он в конце октября, — я создал два из новых рассказов о Шерлоке Холмсе — «Голубой карбункул» и «Пеструю ленту». Последняя — это триллер. Подходит к концу девятый, так что у меня не должно быть больших проблем с остальными».

При всем шуме вокруг него у Холмса не было более преданной поклонницы, чем Мадам. Ей он посылал оттиски каждого романа и рассказа с тех пор, как начал писать; он глубоко и искренне ценил ее критические замечания. Мадам, которая сама с удовольствием придумывала сюжеты, сейчас поделилась с ним идеей рассказа о Холмсе. Речь должна идти о девушке с прекрасными золотистыми волосами; ее похитили, остригли волосы и в злодейских целях заставили олицетворять какую-то другую девушку.

«Я не вижу, каким образом можно описать этот эпизод с золотистыми волосами, — признался он. — Но если и тебе в голову придет что-то свеженькое, дай мне знать».

Стояла отвратительная мокрая погода, из-за которой вся семья сидела дома, а он продолжал свою работу. И ноября он мог сообщить Мадам, что закончил «Знатного холостяка», «Палец инженера» и «Берилловую диадему» — все, за исключением одного, рассказы, которые обещал написать. Он выражал уверенность в том, что рассказы отвечают высоким требованиям и что, когда все двенадцать будут собраны вместе, получится своего рода неплохая книга.

«Я думаю, — добавлял он мимоходом, — убить Холмса в последнем рассказе и завязать с ним раз и навсегда. Он отвлекает меня от более важного».

Мысль убить Шерлока Холмса, которая впервые пришла ему в голову еще до конца 1891 года, повергла Мадам в ужас. «Ты не посмеешь! — неистовствовала она. — Ты не можешь этого сделать! Ты не должен!»

Обеспокоенный и полный нерешительности, он спросил, что же ему делать. Она ответила так резко, как будто он опять был десятилетним мальчиком, заявив, что он должен воспользоваться ее идеей о девушке с золотистыми волосами.

Так придуманные Мадам золотистые волосы стали менее эффектными каштановыми волосами мисс Вайолет Хантер; толстый господин Джефро Рукасл поселился в своем уродливом, выскобленном добела доме, а Конан Дойл закончил свою серию «Медными буками». Мадам спасла жизнь Холмсу.

Для автора это было самой меньшей из забот. Работая над рассказами о Холмсе, он получил свои экземпляры «Белого отряда» и самые первые отзывы прессы. И заметки в печати были достаточно разочаровывающими, чтобы внушить отвращение к Шерлоку Холмсу кому угодно.

Дело не в том, объяснял он, что критики отнеслись враждебно к «Белому отряду». Но они превозносили его за качества приключенческой книги, бурной истории, «тогда как я старался точно описать характеры людей, которые жили в то время». Они не увидели в ней первую книгу, в которой описывалась самая важная фигура в английской военной истории — солдат-стрелок из лука. Это его раздражало. В декабре он начал «Изгнанников» и до рождественских праздников написал 150 страниц. Он отказался от затеи ввести в действие романа Мику Кларка и Десимуса Саксона, поскольку это, вероятно, было бы чересчур. Вместо этого сконцентрировал внимание на Амори де Катина, гугеноте, капитане королевской гвардии в Версале, и Амосе Грине, бравом лесном жителе из Канады. Кроме того, он взял на себя обязательство написать рассказ на 50 тысяч слов для издательства «Эрроусмит».

Начать с того, что при работе над «Изгнанниками» его энтузиазм угас. Это не слишком хорошо, но и не чересчур плохо, думал он. Так или иначе, полагал Артур, ему не удастся мбить бриллиантовую искру из двора Великого Монарха. Газетные заметки о «Белом отряде» отягощали его мысли. «Видишь ли, — объяснял он Мадам, — я читал и размышлял целый год, поэтому надо писать. Не думаю, что выжидание мне поможет. Мне кажется, что большинство критиков не знают разницы между хорошей и плохой работой». Потом у него вдруг вспыхивал жар, лицо озарялось, и он торопился прочитать последние страницы Туи и Конни.

Его привлекательная и ставшая менее заносчивой сестра Конни, с большими глазами и даже более хорошенькая, чем раньше, поселилась теперь в доме вместе с ними. Поклонники преследовали ее по всей Европе; не раз она думала, что хотела бы выйти замуж, но всякий раз отступала.

«Ни за что на свете я не стану вмешиваться, — несколько раз говорил ей брат. — Если ты любишь его, то так тому и быть. Но у него же нет мозгов, дорогая моя».

Конни умела печатать на пишущей машинке — это еще одна штука, которую он купил в Саутси, но не пользовался ею. Он надеялся, что на следующий год к ним приедет жить и Лотти; он всех их теперь мог содержать. Девятнадцатилетний Иннес жил неподалеку в Вулвиче и готовился к службе в армии. В конце концов, испытывая большую викторианскую любовь к тому, чтобы его окружала вся семья, он надеялся на то, что они соберутся у него все вместе, за исключением Мадам, которая стойко сохраняла свою независимость и жила в коттедже на материальную помощь, которую он ей оказывал.

Итак, с последними страницами «Изгнанников» в руке он поспешил в красивую новую гостиную, устланную ковром с огромными красными цветами, с камином, на облицовке которого стояли вазы с травой пампасов.

«Честное слово, — писал он Лотти о романах Людовика XIV, мадам де Монтеспан и мадам де Ментенон, — честное слово, я предлагаю читателю страстные ощущения, стоящие всех его шести шиллингов! Конни и Туи просто сидят разинув рты, когда я это читаю. Обсуждают любовные сцены! Это вулкан».

Он испытал чувства удовольствия и волнения, когда его представляли литературному миру. Его пригласили на устроенный журналом «Айдлер» обед, на котором он познакомился с милым человеком в очках — Джеромом К. Джеромом, автором повести «Трое в лодке (не считая собаки)», а ныне редактором «Айдлера»; вспыльчивым помощником Джерома Робертом Барром; и Дж. М. Барри, чьим «Окном в Трамзе» он восхищался. Это были большие обеды, не отличавшиеся воздержанием от спиртного, а над столом в клубах дыма от дешевого табака звучали бессмертные строки:


За то, что он славный и добрый малый… —

потому что в похожем на гвардейца докторе с его закрученными усами и огромным лицом, настолько округлым, что вся голова казалась шарообразной, они встретили идеального приятеля. Когда Конан Дойл смеялся, это не было показным проявлением веселья; он смеялся заразительно, и люди на другом конце стола тоже начинали смеяться, даже не зная почему.

С Барри, о котором он писал, что в нем «нет ничего небольшого, кроме туловища», он подружился сразу же. И точно так же с Джеромом и с Робертом Барром. Вскоре после этого Барри обедал у него в Норвуде и пригласил его побывать весной в Кирримуире — «маленьком красном городке» в Шотландии, который и был Трамзом Барри.

Конан Дойл закончил «Изгнанников» в начале 1892 года. Что бы он ни думал о первой части этой книги, приключенческие сцены в громадных лесах никогда не были превзойдены с точки зрения яркости и силы воздействия. В них отражена магическая реальность, как будто на вас действительно смотрят размалеванные лица индейцев. В сцене преследования и убийства Брауна Муза они говорят только шепотом, и лишь в конце раздается глухой удар и взрыв хохота; воинственные ирокезы мелькают, устраивая сборища; книга написана неровно, но семь глав стоят обособленно.

К этому времени автор заявил, что он «достаточно удовлетворен»». Касаясь же американского рынка, многозначительно добавил:

«Если я, британец, могу обрисовать их ранние времена таким образом, чтобы заслужить одобрение, мне есть чем гордиться, — писал он Мадам. — Такие интернациональные ассоциации сближают страны, а от сближения этих двух стран зависит будущая мировая история».

Именно Барри, который был тогда поглощен постановкой Тулом его первой пьесы «Уокер, Лондон», вновь возродил любовь Конан Дойла к театру. На основе его рассказа «Боец 15-го года», который он обработал и усилил, была создана одноактная пьеса, ставшая известной под названием «Ватерлоо».

Из «Ватерлоо» хитро выглядывает единственный доминирующий персонаж: капрал, ныне девяностолетний, который однажды сквозь огненное заграждение пригнал гвардейцам в Хогмонте повозку с порохом. Почти оглохший, ворчливый («Ни для кого бы этого не сделал!»), Грегори Брустер все еще похохатывает так, что трясутся его старые кости, когда вспоминает, как принц-регент однажды наградил его медалью, и радуется, когда к нему заходит молодой сержант-артиллерист. «Я пришел от своих товарищей по баракам канониров, чтобы передать, что мы гордимся тем, что вы живете в нашем городе», — говорит сержант.

«Таки регент говорил», — вскрикивает обрадованный старик. «Полк гордый тебе», — говорит он. «И я гордый полку», — говоришь я. «Это чертовски хороший ответ», — говорит он и начинает смех с лордом Хиллом».

Каждый, кто связан со сценой, мог видеть, что для актера это была идеальная характерная роль от первых шаркающих шагов при выходе на сцену до последнего громового выдоха из легких умирающего человека: «Гвардейцам нужен порох, и они получат его с Божьей помощью!» Барри хотел сделать это прелюдией к спектаклю, но потом они оба отказались от этого. Поступив очень смело, Конан Дойл послал пьесу Генри Ирвингу, который с самого детства был его театральным кумиром.

Немедленно пришел ответ от секретаря этого великого человека Брэма Стокера, еще одного атлетически сложенного и не отказывающегося выпить ирландца. (Между прочим, в восхитительной биографии Ирвинга самого Брэма Стокера лишь театральный фон мешает убедить читателя в том, что Брэм Стокер — это доктор Ватсон, который пишет о Шерлоке Холмсе.) В любом случае король английской сцены приобрел авторское право на «Ватерлоо», и у автора пьесы появилась еще одна амбиция.