Чарльз Диккенс - Жизнь Дэвида Копперфилда, рассказанная им самим. Книга 2

– Это было бы слабым возмездием за все ваши преступления, – сказала Роза Дартл. – Да знаете ли вы, что вы сделали? Вы думали когда-нибудь о домашнем очаге, который разрушили?

– О! Не проходило ни одного дня, ни одной ночи, чтобы я об этом не думала! – воскликнула Эмили. Теперь я ее увидел. Она упала на колени, голова ее откинулась, глаза были устремлены к небу, руки заломлены, волосы распустились и спадали на плечи и на спину. – Была ли хоть одна минута во сне или наяву, когда бы я не видела этот дом так же ясно, как в тот день, когда покинула его навсегда! – продолжала она. – О, мой дом, мой дом! Милый, дорогой дядя! О, если бы вы знали, как меня терзали воспоминания о вашей нежности, когда я свернула с пути добра, вы не проявляли бы ее с таким постоянством! Лучше бы вы хоть раз в жизни рассердились на меня, это было бы какое-нибудь утешение! А у меня нет в жизни никакого утешения, потому что все они так меня любили! – Она упала ниц, пытаясь прикоснуться к подолу платья той, которая надменно сидела в кресле.

Роза Дартл глядела на нее сверху вниз, недвижная, как бронзовая статуя. Губы ее были плотно сжаты, она делала над собою страшное усилие, чтобы удержаться и не ударить ногой лежавшую перед ней прекрасную женщину. В этом я уверен. Я видел ее очень отчетливо, я видел, что для этого она призвала все свое мужество и силу духа. Когда же, наконец, придет мистер Пегготи!

– Жалкое тщеславие этих ничтожных червей! – произнесла она, когда овладела собой настолько, что могла говорить. – Ваш дом! Неужто вы воображаете, что я стану о нем думать или поверю, будто вы можете нанести этой жалкой норе вред, который нельзя было бы загладить деньгами? Ваш дом! Да вы для вашей семейки предмет купли-продажи, как и все остальное, что проходит через их руки!

– О, только не это! – вскричала Эмили. – Обо мне говорите что угодно, но не переносите мой позор на них, которые так же достойны уважения, как и вы. Они и без того мною опозорены. Если уж вы не щадите меня, то по крайней мере уважайте их, как подобает леди!

– Я говорю о его доме, – сказала Роза Дартл, не удостаивая обратить внимание на этот призыв, и подобрала подол платья, чтобы Эмили не осквернила его своим прикосновением. – Я говорю о том доме, где я живу. Вот, – с презрительным смехом она указала на распростертую у ее ног женщину, – достойная причина разрыва между матерью-леди и сыном-джентльменом! Вот кто причинил такое горе дому, куда она не могла бы войти даже в качестве судомойки, вот кто был причиной страданий, жалоб и укоров! Грязная тварь, которую подбирают где-то на берегу, чтобы позабавиться на часок, а потом швыряют назад – туда, где она родилась!

– Нет! Нет! – заламывая руки, вскричала Эмли. – Когда он встретился мне впервые – о! если бы этот день никогда не настал для меня и он впервые увидел бы меня в гробу! – я росла такой же невинной, как вы или любая леди, и собиралась стать женой человека, выйти замуж за которого было бы счастьем для любой леди! Если вы живете у него в доме, вы должны знать, какую он мог получить власть над такой слабой, тщеславной девушкой, как я. Я не оправдываю себя, но знаю хорошо и знает он, а если не знает, то в час своей смерти, когда душа его будет объята тревогой, должен будет сознаться, что обольстил меня и что я поверила ему, уверовала в него и полюбила!

В тот же миг Роза Дартл вскочила, чтобы ее ударить. Лицо ее так потемнело и так исказилось от отвращения, что я чуть-чуть не выскочил, чтобы стать между ними. Но она промахнулась. Задыхаясь и дрожа всем телом от бешенства, она стояла теперь перед Эмили и смотрела на нее с неописуемой ненавистью – подобного зрелища я никогда не видел и, кажется мне, никогда не увижу.

– Вы его любите? Вы? – вскричала она, судорожно сжимая и разжимая руку, словно ей не хватало только ножа, чтобы вонзить в жертву своей ярости.

Эмили исчезла из поля моего зрения. Ответа не последовало.

– И она смеет своим бесстыжим языком говорить это мне! – продолжала Роза Дартл. – Почему только не секут таких тварей? Будь моя воля, я бы засекла такую особу до смерти!

Этому можно было поверить. Лицо ее было так искажено бешенством, что я побоялся бы дать ей в руки орудия пытки.

Потом она начала смеяться – медленно и отрывисто, – показывая пальцем на Эмили, словно призывая богов и людей стыдиться ее.

– Она его любит! Эта падаль! И она мне сказала, что он о ней заботился! Ха-ха! Какие лжецы эти торгаши!

Ее насмешка была еще более жестокой, чем ярость. Я предпочел бы стать объектом ее ярости. Но она давала ей исход только на мгновение. А затем, как ни трудно было ей себя сдержать, она подавляла свое бешенство.

– О, чистый источник любви! – продолжала она. – Я уже вам говорила, что пришла сюда для того, чтобы поглядеть, каковы твари, подобные вам. Я любопытна. И теперь я вполне удовлетворена. И еще для того, чтобы дать вам совет поскорей найти свой дом и спрятаться среди тех превосходнейших людей, которые вас ждут. Ваши деньги их утешат. Когда все позабудется, вы снова можете уверовать в кого-нибудь и полюбить. Я думала, что вы сломанная игрушка, думала, что вы потускневшая мишура, которую выбрасывают вон. И что же оказалось? Вы – чистое золото, настоящая леди, обольщенная невинность! Ваше сердце – полно любви и веры, у вас именно такой вид, который вполне соответствует вашим басням! Раз так, я скажу вам еще кое-что. Вы меня слышите, прекрасная фея? Будет так, как я скажу!

Снова на мгновение вспыхнула ее ярость. Ее лицо судорожно исказилось, но потом она опять улыбнулась.

– Скройтесь! Если не у себя дома, то где хотите. Скройтесь где-нибудь подальше. Скройтесь там, где вас никто не знает, а еще лучше – в безвестной могиле! Удивляюсь, как это вы не нашли средства успокоить ваше нежное сердце, которое никак не хочет разбиться! Есть много таких средств, я слыхала. Их найти нетрудно.

Рыдания Эмили прервали ее. Она замолчала, прислушиваясь к ним, словно к музыке.

– Может быть, я человек странный, но я не могу дышать с вами одним воздухом, – продолжала она. – Это нездоровый воздух. Я его очищу, я его очищу от вашего присутствия! Если вы останетесь здесь до завтра, я объявлю на лестнице, кто вы такая, и расскажу всю вашу историю! Мне говорили, что здесь есть честные женщины. Печально, если такая, как вы, женщина легкого поведения, укрылась среди них. Если же вы поселитесь где-нибудь в этом городе и будете заниматься не тем, чем вам полагается (а этим занимайтесь сколько хотите, сделайте одолжение, я возражать не буду!), помните, как только я узнаю, где вы находитесь, я окажу вам ту же услугу. А узнаю я очень скоро, можете не сомневаться, – мне поможет джентльмен, который не так давно добивался вашей руки.

Когда же придет, наконец, мистер Пегготи? Долго ли мне это выносить? Долго ли я смогу это выносить?

– Боже мой! – воскликнула несчастная Эмили таким голосом, который мог тронуть самое жестокое сердце, но Роза Дартл все улыбалась. – Что же я должна делать?

– Делать? – повторила Роза Дартл. – Наслаждаться счастьем, вспоминая о прошлом! Погрузиться в воспоминания о любви Джеймса Стирфорта – разве он не хотел выдать вас замуж за своего лакея?! Или питать чувство благодарности к честному и достойному джентльмену, который соглашался получить вас в подарок от него! А не то можете выйти замуж за этого доброго человека и благодаря его любезности жить счастливо, если не найдете утешения в приятных воспоминаниях, в сознании собственных достоинств и того почетного положения, до которого, в глазах каждого, вас подняли… Если же и это вас не удовлетворит – тогда умирайте! Много есть подворотен и мусорных ям для тех, кто умирает от подобных огорчений. Выберите одну из них и отправляйтесь на небеса!

На лестнице послышались отдаленные шаги. Я узнал их. Слава богу, это был он!

Роза Дартл медленно отошла от двери – теперь я ее не видел.

– Но помните! – сказала она медленно и жестоко, открывая другую дверь, чтобы выйти. – Я вас ненавижу и твердо решила отыскать вас, куда бы вы ни скрылись, и сорвать с вас прекрасную маску, если вы не исчезнете отсюда… Вот что я хотела сказать, и то, что сказала, сделаю!

Шаги по лестнице все ближе… ближе… Он встречается с нею на лестнице, проходит мимо… он уже в комнате!

– Дядя!

И страшный крик. Через мгновение я заглянул в комнату. В его объятиях она потеряла сознание. Несколько секунд он не сводил с нее глаз, потом нагнулся поцеловать ее – о! с какой нежностью! – и накрыл ей лицо носовым платком.

– Мистер Дэви! – тихим, дрожащим голосом обратился он ко мне. – Благодарю отца небесного, что сбылась моя мечта. Благодарю от всей души за то, что он привел меня к моему ребенку!

С этими словами он поднял ее на руки и понес вниз по лестнице, недвижимую и бесчувственную, а накрытое платком ее лицо было обращено к нему.

На следующий день, рано утром, когда я прогуливался с бабушкой в нашем садике (теперь бабушка гуляла мало, так как проводила много времени, ухаживая за Дорой), мне сказали, что меня спрашивает мистер Пегготи. Он показался в садике, когда я шел ему навстречу, и, увидев бабушку, снял шапку, как делал это всегда, ибо питал к ней глубокое уважение. Я уже рассказал ей все, что произошло вчера. Молча она подошла к нему, от всей души пожала ему руку и похлопала по плечу. Она сделала это так выразительно, что все слова казались лишними. Мистер Пегготи прекрасно понял ее, как будто она сказала их тысячу.

– А теперь, Трот, я пойду повидаться с Цветочком, она ведь скоро будет вставать, – сказала бабушка.

– Надеюсь, сударыня, вы не из-за меня уходите? – спросил мистер Пегготи. – Если у меня не зашел ум за раз, – мистер Пегготи хотел сказать «ум за разум», – вы уходите из-за меня.

– Вам нужно поговорить, мой друг, и лучше это сделать наедине, – заметила бабушка.

– Я просил бы вас, сударыня, будьте добры, останьтесь, если только моя трескотня вас не утомляет, – сказал мистер Пегготи.