Я направился прямо к двери дома номер тринадцать, где жила миссис Катерик, и постучал, не раздумывая над тем, как представиться хозяйке, когда я войду. Необходимо было повидать миссис Катерик — это было главное. А затем, судя по обстоятельствам, как можно осторожнее и успешнее попытаться достичь цели моего визита.

Унылая пожилая служанка открыла мне дверь. Я дал ей мою визитную карточку и спросил, могу ли я видеть миссис Катерик. Служанка отнесла куда-то мою визитную карточку и вернулась узнать, по какому делу я пришел.

— Пожалуйста, передайте, что я пришел по делу, касающемуся дочери миссис Катерик, — отвечал я.

Это был самый подходящий предлог для визита, который я мог придумать в ту минуту.

Служанка снова куда-то пошла, снова вернулась и на этот раз попросила меня войти в гостиную, глядя на меня угрюмо и озадаченно.

Я вошел в маленькую комнатку, оклеенную кричащими, безвкусными обоями. Стулья, столы, шифоньеры и софа — все блестело клейкой яркостью дешевой обивки. На большом столе посреди комнаты, на вязаной красной с желтым салфеточке, лежала нарядная большая библия, а у окна возле маленького столика с корзиночкой для вязанья на коленях, с дряхлой пучеглазой болонкой у ног сидела пожилая женщина в черном тюлевом чепце, в черном шелковом платье, в темно-серых вязаных митенках.[13] Ее черные с проседью волосы свисали тяжелыми локонами по обе стороны лица, темные глаза смотрели прямо перед собой сурово, недоверчиво, неумолимо. У нее были полные квадратные щеки, выдающийся твердый подбородок и пухлый, чувственный бледный рот. Фигура у нее была полная, крепкая. Она держалась с вызывающей невозмутимостью. Это была миссис Катерик.

— Вы пришли говорить со мной о моей дочери, — сказала она прежде, чем я успел что-либо сказать. — Будьте добры, объясните, о чем, собственно, вы хотите говорить.

Голос ее был таким же суровым, недоверчивым и неумолимым, как и выражение ее глаз. Она указала на стул и, когда я садился, с головы до ног внимательно оглядела меня. Я понял, что с этой женщиной надо разговаривать в таком же тоне, как разговаривает она. С самого начала необходимо было поставить себя на равную ногу с ней.

— Вам известно о том, что ваша дочь бесследно пропала?

— Я знаю об этом.

— Вы, вероятно, предполагали, что это несчастье может привести к другому несчастью — к ее смерти?

— Да. Вы пришли сказать мне, что она умерла?

— Да.

— Почему?

Она задала мне этот удивительный вопрос тем же тоном, с тем же выражением лица, с прежним хладнокровием. Ничто не изменилось в ней. Она держалась так же невозмутимо, как если б я сказал ей, что в сквере сдохла коза.

— Почему? — повторил я. — Вы спрашиваете, почему я пришел сюда сказать вам о смерти вашей дочери?

— Да. Какое вам дело до меня? Каким образом вы вообще знаете о моей дочери?

— Следующим образом: я встретил ее на дороге в ту ночь, когда она убежала из лечебницы, и помог ей скрыться.

— Вы поступили очень дурно.

— Мне очень жаль, что так говорит ее мать.

— Так говорит ее мать. Откуда вы знаете, что она умерла?



— Пока что я не могу ответить на этот вопрос, но знаю, что ее нет в живых.