Не смотря на то, что многие бесценные негативы погибли, в нашем распоряжении имеется несколько вполне пригодных фотографий, по которым можно составить верное представление о жизни на плато. Впрочем, возможно, кто-то из вас сомневается в их подлинности?

Голос: – Да. Сомневаюсь.

(Опять шум и волнение в зале, закончившееся тем, что нескольких человек выставили за дверь).

– Имейте ввиду, что сегодня с утра негативы к снимкам, о которых идет речь, проверяла комиссия экспертов. Они не обнаружили фальсификации. Какие еще доказательства может привести экспедиция? Нам пришлось бежать с плато, и поэтому мы не могли захватить сколько-нибудь значительный груз. Вот профессору Саммерли удалось доставить в целости коллекции бабочек и жуков. В них много новых, еще нигде не отмеченных видов. Разве этого мало?

Несколько голосов: Мало.

– Кто это сказал?

Доктор Иллингворт, поднимаясь:

– Мы полагаем, что подобная коллекция могла быть собрана где угодно, не обязательно на плато где водятся динозавры.

(аплодисменты).

Профессор Челленджер: Вне всякого сомнения, сэр. Мы не вправе не считаться с вашим авторитетом в ученых кругах. Хотя, насколько я успел заметить, в Южной Америке ваше имя никому неизвестно.

Однако, оставим в покое фотографии и коллекцию бабочек и перейдем к более впечатляющим вещам: к таким, например, как образ жизни птеродактилей.

Чей-то голос: – Чушь!

(Снова шум).

Я хочу сказать, что мы можем пролить новый свет на проблемы связанные с изучением их жизни. В этом портфеле находится выполненный с натуры рисунок…

Д-р Иллингворт: Никакие рисунки художников, будь-то с натуры, по памяти, а может быть вдохновленные творческой фантазией, не могут нас убедить в верности ваших утверждений.

Челленджер: Может быть вам хотелось бы увидеть живую натуру?

Иллингворт: (с иронией) Да уж хотелось бы.

Челленджер: И тогда вы мне поверите?

Иллингворт: (сквозь смех) Вне всякого сомнения.

И здесь произошло наяву то, что не может даже присниться. Ни один научный конгресс ни один симпозиум, ни одно собрание не были ознаменованы столь грандиозной сенсацией, которую произвел профессор Джордж Эдуард Челленджер седьмого ноября на сцене Куинс Холла.

Подняв ладонь, он дал условный сигнал, наш коллега господин Э.Д. Мелоун сразу встал с кресла и прошел вглубь эстрады. Через несколько секунд он возвратился в компании огромного негра. Они вдвоем несли установленный на широкие плоские носилки большой прямоугольный ящик. Судя по их усилиям, груз был тяжелым. Они вынесли на авансцену и поставили ящик перед профессором.

Зал охватила напряженная тишина. Все, затаив дыхание, следили за происходившим на сцене. Профессор Челленджер снял выдвижную крышку, наклонился над контейнером и, несколько раз щелкнув пальцами, ласково произнес (его слова хорошо были слышны в пресс ложе):

– Ну, красавчик, выходи! Выходи, не бойся!

В ящике послышалось шуршание и скрежет, затем изнутри показалось странное, неимоверно неприглядное существо и уселось на стенке ящика, как петух на насесте. Президент заседания герцог Дархемский зачем-то спрыгнул в оркестровую яму. Но на это никто не обратил внимания. Все оцепенело уставились на чудовище. Его зловещая голова с беспрерывно вращающимися маленькими горящими как раскаленные угольки глазами напоминала омерзительных рукотворных страшилищ химер, которыми средневековые зодчие украшали каменные водостоки на крышах богатых домов. Тварь приоткрыла длинный хищный клюв, усеянный двумя рядами острых, как у крокодила зубов. Приподнятые плечи существа казались укрытыми какой-то грязно серой шалью. Словом, – настоящий дьявол. В зале заволновались. Кто-то испуганно вскрикнул. Две дамы в первом ряду упали в обморок. Среди находившихся на сцене членов ученого президиума начались движения, словно они намеревались последовать за герцогом в оркестровую яму. Начиналась паника. Пытаясь успокоить публику, профессор поднял руку. Но это движение напугало чудовище. Оно распахнуло свою серую шаль, которая оказалась парой больших перепончатых крыльев, и, издавая оглушительные хлопки, взмыло к потолку. Челленджер пытался ухватить его за ноги но промахнулся. И теперь оно, тревожно крича, в испуге кружило над головами пятитысячной публики. Голос его напоминал клаксон автомобиля. Зрители, сидевшие на балконе пришли в смятение. Визгливому сопрано дам вторили срывавшиеся на фальцет басы кавалеров. Еще бы! Этот живой снабженный ужасным клювом аэроплан носился перед самыми их лицами, крича, шипя, брызгая пеной и распространяя тошнотворный смрад тухлой рыбы. Вопли насмерть перепуганной толпы на балконе привели чудовище в неистовство. Совершенно ошалев от страха, размахивая десятифутовыми крыльями, оно бестолково носилось по огромному залу, натыкаясь на стены и люстры. На головы партера посыпались осколки стекла электрических лампочек.

– Ради бога! Закройте окно! Окно! – заламывая непригодные для такого жеста толстые руки и от отчаяния пританцовывая, взывал Челленджер. Но было поздно. Какое-то время побившись о стены, как мотылек об абажур, страшилище, наконец, обнаружило открытое окно и, протиснув в отверстие свое отвратительное тело, исчезло в ночном небе, к огромному удовольствию толпы и огорчению профессора Челленджера. Закрыв обеими руками лицо, он опустился в кресло.

Что началось потом, невозможно ни описать, ни представить. Поняв, что опасность миновала, публика пришла в безграничный восторг. Многократные громогласные «ура» сотрясали стены и люстры.

Обескураженные голоса недавних противников слились с голосами сторонников в единую могучую волну одобрения. Она прокатилась от задних рядов с галерки и балконов через весь партер, оркестровую яму и, вознесясь девятым валом над сценой, подняла на своем гребне четверых героев».

(А вот тут совсем неплохо, Мак)

Э.Д. Мелоун

«Казалось публика спешит искупить вину перед путешественниками за свое прежнее несправедливое недоверие. Все поднялись, аплодировали, восхищенно кричали, размахивали руками.

– Качать их! Качать! – неслось со всех сторон.

В одно мгновение четверка была поднята на руки над головой ликующей толпы. Все их попытки освободится оказались напрасными. Впрочем, спрыгнуть на пол было некуда, настолько густо теснилась взобравшаяся на сцену публика.

– Пронесем их по Риджент стрит! – раздался чей-то голос, и остальные тут же поддержали:

– На улицу! Торжественным маршем! Слава героям!

Плотный людской поток медленно устремился к дверям, унося четверых триумфаторов. На улице к этому моменту скопилось около ста тысяч человек. Люди стояли, прижавшись друг к другу, сплошной стеной от Лангам Отеля до Оксфорд-серкес. Как только свет уличных фонарей озарил всеобщих кумиров, медленно плывших над головами народа, отовсюду раздались приветственные возгласы:

– Ура! У-ра!

– Дорогу героям.

– Триумфальным парадом по Роджент стрит!

– Остановить движение транспорта!

Заполнив улицу от стены до стены, колонна двинулась по маршруту: Роджент стрит, Пэл-Мэл, Сэнт Джеймс стрит и Пикадилли. Транспорт в центре Лондона остановился. Между манифестантами с одной стороны и полицией и шоферами кэбов с другой произошло несколько стычек. Лишь после полуночи толпа, доставив на руках отважных путешественников в Олбани к подъезду дома, где живет Лорд Джон Рокстон, наконец их отпустила хором спев им на прощание: «Не унывай, герой!» и государственный гимн «Боже, храни короля!» На этом завершился вечер, едва ли не самый замечательный за всю историю Лондона».

Так описал нашу встречу с соотечественниками мой друг и коллега Мак Дона. Не смотря на некоторую вычурность слога, в этом репортаже он, по существу, верно отразил события.

Что же дальше случилось с птеродактилем? Боюсь, что на этот вопрос я не смогу дать исчерпывающего ответа. Известно лишь, что какие-то две женщины с испугом рассказывали о том, что видели как на крышу Куинс Холла опустилось крылатое чудовище, напоминавшее химеру. Женщины более часа дожидались (видимо их любопытство оказалось сильнее страха), не покажется ли оно опять, так и не дождавшись, ушли.

На следующий вечер в нескольких газетах промелькнуло сообщение о неком Майлзе, гвардейце-часовом, выставленном в караул у Мальборо Хауза и затем самовольно покинувшем пост, за что был привлечен к военному суду. На суде он сообщил, что, случайно посмотрев вверх, увидел черта, который собой заслонил луну. Смертельно напуганный Майлз бросил ружье и пустился наутек. Несмотря на то, что незадачливый часовой клятвенно заверял членов трибунала в том, что в этот вечер не пил спиртного, ему не поверили. И – напрасно. Ведь описанный эпизод мог иметь непосредственное отношение к нашему вопросу.

Приведу еще один факт, сведения о котором мне удалось почерпнуть в судовом журнале парохода «Фрисланд», трансатлантического лайнера курсирующего между Голландией и Кубой. В нем помечено, что восьмого ноября в девять утра (корабль в это время находился примерно в десяти милях от порта отправления) над судном, держа курс, на юго-запад, пронесся какой-то неизвестный объект: не то крылатый козел, не то огромная летучая мышь. Если, повинуясь инстинкту, существо устремилось в Америку, то приходится сделать вывод, что последний из когда-либо существовавших на территории Европы птеродактилей, нашел свой конец где-нибудь в атлантических пучинах.

И наконец – Глэдис, моя Глэдис, именем которой было названо озеро на «Земле Мейпла Уайта» и которое отныне будет переименовано в Центральное, так как я больше не стремлюсь увековечить ее имя. Разве не замечал я и прежде признаков своенравия и жестокости в ее сердце. С радостью повинуясь ее капризам, я почему-то не осознавал, что истинно любящая женщина не способна отсылать любимого человека на верную гибель. Почему она всегда так мечтала о подвигах? Может быть лишь потому, что сама хотела прославиться, не приложив к тому никаких усилий? Возможно, сейчас я сгущаю краски. Но что поделаешь, пережитое душевное потрясение на какое-то время превратило меня в циника. Я долго не мог опомниться. Но с того дня прошла неделя, и за это время у меня состоялся небольшой разговор на эту тему с лордом Джоном, – так что сейчас я немного пришел в себя и постараюсь в нескольких словах довести грустное повествование о моем неудачном сватовстве до логического конца.