Челленджер окликнул нас. Мы к нему повернулись. Он прочитал телеграммы и педантично разложил их перед собой. Его широкое обветренное лицо, или, точнее говоря, та его незначительная часть, которая не была закрыта дико растущей бородой, зарумянилось, что указывало на сильное возбуждение профессора.

— Ну-с, джентльмены, сказал он так, словно обращался к собранию, — это поистине интересная встреча. Она происходит при совершенно необычайных, я сказал бы даже — беспримерных обстоятельствах. Позвольте спросить, не заметили ли вы чего-либо необычайного по пути сюда из города?

— Я заметил только одно, — сказал Саммерли с кислой усмешкой, — что вот этот наш молодой друг за последние три года нисколько не исправился. Я должен, к прискорбию моему, констатировать, что у меня в пути были серьезные основания быть недовольным его поведением, и было бы неискренне с моей стороны утверждать, что он произвел на меня вполне хорошее впечатление.

— Ну, ну, все мы подчас бываем немного бесцеремонны! — заметил лорд Джон. — Молодой человек не имел, конечно, в виду ничего дурного. В конце концов он — участник международных состязаний и, если полчаса донимал нас описанием футбольного матча, то имеет на это больше права, чем всякий другой.

— Я вам полчаса описывал матч?! — воскликнул я в недоумении. — Вы сами в течение получаса рассказывали мне какую-то бесконечную историю про буйвола. Профессор Саммерли может это подтвердить.

— Мне трудно решить, кто из вас обоих был скучнее, — отозвался Саммерли. — Заявляю вам, Челленджер, что всю жизнь буду зажимать уши, чуть только при мне заговорят про буйволов или футбол.

— Да ведь я сегодня ни слова не говорил про футбол! — негодовал я.

Лорд Джон пронзительно свистнул, а Саммерли удрученно покачал головой.

— Да еще в такой ранний час! — продолжал он. — Это в самом деле могло вывести хоть кого из себя. В то время как я сидел, уйдя в задумчивое безмолвие…

— Безмолвие? — воскликнул лорд Джон. — Да ведь вы всю дорогу давали нам представление в стиле варьете в качестве имитатора звериных голосов, и были скорее похожи на взбесившийся граммофон, чем на человека.

Саммерли выпрямился. Он был больно задет.

— Вам угодно быть безвкусным, лорд Джон, — сказал он с кислой, как уксус, физиономией.

— Но черт побери совсем, это уже граничит с сумасшествием! — воскликнул лорд Джон. — Каждый в точности знает, что делали другие, и никто не может вспомнить, что сам он выделывал. Начнем с самого начала. Мы сели в купе первого класса для курящих, ведь это несомненно, не правда ли? Затем начался спор по поводу письма в «Таймсе» друга нашего Челленджера.

— О, вы в самом деле поспорили из-за него? — гневно спросил наш хозяин и нахмурил брови.

— Вы, Саммерли, сказали, что во всей этой истории нет ни слова правды.

— Ого! — сказал профессор Челленджер и погладил себе бороду. — Ни слова правды? Помнится, я уже слышал однажды эту фразу. Могу ли я узнать, какими аргументами опроверг великий и знаменитый профессор Саммерли утверждения той скромной личности, которая дерзнула высказать свое мнение о научных возможностях? Не снизойдет ли он все же до того, чтобы привести некоторые доводы в защиту своего противоположного мнения, прежде чем окончательно сразить это жалкое ничтожество?

Он отвесил поклон, пожал плечами и раздвинул пальцы, произнося эту речь с напыщенным и слонообразным сарказмом.

— Доводы эти весьма несложны, — ответил упрямый Саммерли. — Я установил, что если бы окружающий землю эфир был в одной своей части настолько ядовит, чтобы вызывать опасные симптомы, то едва ли мы трое могли бы им быть пощажены во время нашего железнодорожного путешествия.

Это заявление неописуемо развеселило Челленджера. Он хохотал без конца, так что вся комната, казалось, начала дрожать и греметь.

— Наш многочтимый Саммерли не вполне, по-видимому, охватил ситуацию, что, впрочем, случается с ним не в первый раз, — сказал он наконец и вытер вспотевший лоб. — Джентльмены я вас лучше познакомлю с положением вещей, если представлю вам подробный отчет о моих собственных поступках за сегодняшнее утро. Вам легче будет разобраться во всех ваших духовных аберрациях, о которых вы рассказываете, когда я покажу вам, что в иные мгновения я замечал как нарушалось даже мое духовное равновесие. У нас в доме служит уже несколько лет экономка Сарра — запомнить ее фамилию я никогда не старался. Это чрезмерно скромная особа суровой и непривлекательной наружности. Нрава она совершенно безучастного, и мы никогда, насколько помним, не замечали у нее каких-либо душевных движений. Когда я сегодня утром сидел один за завтраком, — жена не выходит обычно из своей комнаты по утрам, — то вдруг у меня мелькнула мысль, что было бы забавно и вместе с тем поучительно проверить границы невозмутимого спокойствия Сарры. Я избрал для этого столь же простое, сколь надежное средство: опрокинул маленькую цветочную вазу, которая обыкновенно стоит посреди стола, позвонил и спрятался под стол. Сарра входит, видит, что комната пуста, и думает, по-видимому, что я в кабинете. Как я и ожидал, она подходит ближе, наклоняется над столом и хочет поставить вазу на место. Перед глазами у меня торчат шерстяной чулок и башмак на резинках. Я высовываю голову и кусаю ее за икру. Успех превзошел мои самые смелые ожидания. Несколько секунд она тихо стояла, ошеломленная, и рассматривала сверху вниз мой череп. Затем пронзительно крикнула и бросилась из комнаты. Я — за нею, чтобы успокоить ее немного, но она ничего не слышит, скачет галопом по дороге, и спустя несколько минут я вижу в бинокль, как она со скоростью курьерского поезда мчится в юго-западном направлении. Рассказывая вам этот анекдот, я воздерживаюсь от каких-либо объяснений. Я сею зерна в ваших мозгах и жду всходов. Не озаряет ли вас догадка? Не приходит ли вам нечто в голову по этому поводу? Что вы на это скажете, лорд Джон?

Лорд Джон глубокомысленно покачал головою.

— Вы навлечете на себя большие неприятности, если не поостережетесь, — сказал он.

— Не угодно ли вам, Саммерли, сделать какое-нибудь замечание на этот счет?

— Вам следовало бы временно отказаться от всяких умственных занятий, Челленджер, и пройти трехмесячный курс лечения на каком-нибудь немецком курорте, — отозвался тот.

— Поразительное глубокомыслие! — воскликнул Челленджер. — Ну, юный друг мой, неужели мне ждать от вас мудрого прозрения, после того как ваши предшественники так метко промахнулись?

И мудрость эту изрек действительно, я. Говорю это со всею возможною скромностью. Конечно, теперь, когда всякий в достаточной мере осведомлен об этих происшествиях, вся эта история кажется ясной и понятной, ко тогда она, право же, не была так ясна вследствие своей новизны. Как бы то ни было, меня вдруг осенила все объясняющая мысль.

— Яд! — крикнул я.

И в то время, как я выкрикивал это слово, мне припомнились все утренние происшествия, рассказ лорда Джона про буйвола, мой истерический плач, вызывающее поведение профессора Саммерли. Вспомнил я также странные события в Лондоне, волнение в парке, бешеную езду шофера, ссору на кислородном заводе. Теперь мне все стало ясным.

— Разумеется! — воскликнул я еще раз. — Это яд. Мы все отравлены.

— Совершенно верно! — сказал Челленджер и потер себе руки. — Все мы отравлены. Наша планета попала в ядовитую эфирную зону и погружается в нее все глубже со скоростью многих миллионов миль в минуту. Наш юный друг формулировал только что причину всех этих странных явлений одним словом: яд!

Все мы глядели друг на друга в немой оторопи. Ни у кого не нашлось возражений.

— Посредством психического самовоздействия можно подавлять в себе эти симптомы и наблюдать их, — продолжал Челленджер. — Но я не могу предположить, что эта способность развита у вас всех так же сильно, как у меня, так как тут сказывается различие наших дарований. Во всяком случае свойство это наблюдается в изрядной степени у нашего молодого друга… После короткой вспышки темперамента, которою я так напугал свою служанку, я сел и принялся обстоятельно рассуждать сам с собою. Прежде всего я принял в соображение, что ни разу еще не испытывал ни малейшего желания хватать за икры кого-нибудь из моих домашних. Потребность эту надо было, следовательно, признать ненормальной. И сразу же мне открылась вся истина. Я несколько раз пощупал себе пульс и констатировал превышение нормы на десять ударов и ускорение моих органических рефлекторных движений. Мне удалось, — когда жена моя сходила по лестнице и я уже собирался спрятаться за дверью, чтобы испугать ее диким ревом, — мне удалось, говорю я, подавить в себе это желание и поздороваться с нею прилично и спокойно, как всегда. Тем же способом удалось мне совладать со странной потребностью загоготать гусем, и когда я позже вышел из дому, чтобы велеть подать автомобиль, и застал Остина за его смазкой, то я во-время заметил, что уже занес кулак, чтобы сыграть с ним такую штуку, от которой бы он, несомненно, последовал примеру экономки. Тогда я положил ему руку на плечо и приказал во-время подать автомобиль, чтобы отвезти меня к вашему поезду. Вот и теперь я чувствую непреодолимое желание ухватить профессора Саммерли за его безвкусную, нелепую бороду и сильно дернуть его голову вперед и вниз, а между тем — вы видите — я способен идеально сдерживать себя. Берите с меня пример!

— У меня это, по-видимому, выразилось в рассказе про буйвола, — сказал лорд Джон.

— А у меня — в футбольном матче.

— Вы, пожалуй, правы, Челленджер, — сказал спокойно Саммерли. — Я должен согласиться, что мое призвание — скорее критиковать, чем констатировать, и что меня не так-то легко склонить на сторону новых взглядов, особенно когда они так нереальны и фантастичны, как в данном случае. Однако, обдумывая как следует утренние события и вспоминая нелепое поведение моих спутников, я готов поверить, что тому виною какой-то возбуждающий яд.