— Я еще до вас доберусь, — злобно бормотал он, косясь своими поросячьими глазками на дверь, откуда его только что выставили. — Погодите, я вам еще покажу! — Затем, внезапно озаренный какой-то мыслью, он пошел вниз по улице.

Он направился к полицейскому участку на Бардсли-сквер, где зашел к инспектору Мерфи.

— Ну, зачем пришел? — не очень-то дружелюбно спросил инспектор.

— Я слыхал, вы взяли медиума за жабры.

— Да, есть такое дело. Оказывается, он твой брат.

— Ну и что? По мне что брат, что сват. Главное, вы получили подсудимого и обвинительный приговор. А где моя доля?

— У меня для тебя ни шиллинга.

— Что?! Да разве не я вас навел! Что бы вы делали, если бы я не указал вам, где его логово?

— Если бы ему присудили штраф, может, я бы и выговорил тебе что-нибудь, да и нам бы перепало. Но мистер Мелроуз отправил его в тюрьму, так что никому ничего не обломилось.

— Врете вы все. Уж эти две бабы свое получили. И с какой стати мне сдавать полиции родного брата, чтобы с этого поживилась ваша братия? В следующий раз сами ищите себе подсудимого.

Мерфи был человек вспыльчивый, к тому же с обостренным чувством собственной значимости, и его вовсе не устраивало сносить оскорбления в собственном кабинете. Он покраснел и поднялся из-за стола.

— Вот что я тебе скажу, Сайлас Линден, я мог бы сам найти все, что мне нужно, не выходя из этой комнаты. А ты лучше убирайся отсюда, да поскорей, иначе придется задержаться здесь чуток подольше, чем тебе хотелось бы. У нас и на тебя есть жалобы: ты дурно обращаешься со своими детьми, и благотворительное общество уже начало проявлять к этому делу интерес. Смотри, как бы мы тоже тобой не заинтересовались.

Сайлас Линден вылетел из комнаты вне себя от гнева, и даже пара стаканчиков рома, которые он перехватил по дороге домой, не привели его в чувство. Напротив, он принадлежал к породе людей, которые только распаляются от выпивки. Мало кто из его дружков соглашался пить с ним.

Сайлас жил в одном из небольших кирпичных домов, образующих улицу Болтонз-Корт, что расположена на задворках Тоттенхем-Корт-роуд. Дом стоял в конце улицы, в тупике, причем одна из стен была общей с пивоварней. Комнатушки в домах были настолько малы, что обитатели квартала предпочитали проводить время на улице. Когда в свете единственного фонаря показалась коренастая фигура Сайласа, старики, вышедшие подышать свежим воздухом, проводили его неодобрительным взглядом: хотя моральные устои Болтонз-Корта были невысоки, некоторая социальная градация там все-таки существовала, причем Сайлас занимал в ней последнее место.

У порога своего дома стояла Ребекка Леви, высокая худая еврейка с крючковатым носом, — она жила как раз по соседству с нашим чемпионом. К ее ногам, держась за подол, жался ребенок. Ее глаза сверкали от гнева.

— Мистер Линден, — сказала она, когда Сайлас поравнялся с ней, — вам следует лучше присматривать за детьми. Сегодня ко мне приходила малышка Марджери. Девочка всегда голодна!

— Не суй свой нос в чужие дела, черт тебя подери! — прорычал в ответ Сайлас. — А я ведь уже тебя предупреждал. Будь ты мужчиной, мы бы иначе с тобой поговорили!

— Будь я мужчиной, ты бы вряд ли осмелился так со мной говорить. Стыдно, Сайлас Линден, так обращаться с этими несчастными крошками. Если дело дойдет до суда, уж я найду, что сказать.

— Пошла к черту! — ответил Линден, ногой открывая дверь своей халупы.

Из гостиной выглянула крупная, неряшливо одетая женщина с копной крашеных волос и остатками былой красоты, некогда цветущей, а теперь несколько перезрелой.

— А, это ты, — сказала она.

— А ты думала кто? Герцог Веллингтонский?

— Я думала, это взбесившийся бык сорвался с цепи и впилился рогами в нашу дверь.

— Шутишь, да?

— Считай, что так, хотя особого повода для шуток нет. В доме ни гроша, все пиво выпили, да еще от этих твоих паршивых детей одно расстройство.

— Что они еще натворили? — хмуро спросил Сайлас.

Когда эта достойная чета не находила повода повздорить друг с другом, они объединялись против детей. Сайлас прошел в гостиную и плюхнулся в кресло.

— Им опять являлось видение твоей первенькой.

— Ты-то откуда знаешь?

— А я слышала, как он что-то такое говорил девчонке. Мол, матушка была здесь. А потом с ним случился один из его припадков.

— Это у него в крови.

— Ну конечно, — ответила женщина. — А работают за него пусть дураки.

— Заткнись, женщина! У моего братца Тома тоже случаются припадки, а этот парень — точная копия своего дядюшки. Так, говоришь, он впал в транс? Ну а ты что?

Женщина злобно ухмыльнулась:

— Я поступила так же, как ты.

— Что, опять капала на него сургучом?

— Так, чуть-чуть. Только чтобы разбудить. Это единственный способ привести его в чувство.

Сайлас пожал плечами:

— Берегись, малышка. Что-то нас стали последнее время полицией пугать, а уж если увидят ожоги, то мы оба рискуем оказаться за решеткой.

— Сайлас Линден, ты дурак! Разве мать не имеет права наказывать собственных детей?

— Конечно, имеет, но это не твой ребенок, а о мачехах всегда идет дурная слава. Да еще эта проклятая еврейка... Когда ты в прошлый раз стирала белье, она видела, как ты била Марджери бельевой веревкой. Она сама мне об этом сказала. А сегодня еще привязалась, что, мол, девчонка голодна.

— Ишь ты, голодна! Прожорливые ублюдки! Я, когда обедала, по целой краюхе им дала! Да им бы не повредило немножко поголодать, по крайней мере, грубить перестали бы.

— Что? Вилли тебе нагрубил?

— Да, когда очнулся.

— Это после того, как ты вылила на него горячий сургуч?

— Так для его же блага, чтобы отучить от дурных привычек.

— Что же он сказал?

— Обругал меня последними словами, вот что. Про мамочку свою говорил — уж она бы, говорит, мне бы показала. От этой его мамочки меня просто тошнит.

— Ты Эми лучше не трожь. Она была хорошей женщиной.

— Вон как ты запел. Однако когда она была жива, ты как-то странно проявлял свою любовь.

— Заткни пасть! И так тошно, а тут еще ты со своей болтовней! Нашла чего — к могиле ревновать!

— А ее выродки могут меня оскорблять как угодно! Это меня-то, которая заботилась о тебе последние пять лет!

— Чего к словам цепляешься! Ладно, я с ним сейчас поговорю. Где ремень? Тащи сюда мальчишку!

Женщина кинулась его целовать.

— Сайлас, единственный ты мой!

— Черт возьми, всего обслюнявила. Видишь, я не в духе. Живо тащи Вилли! И Марджери заодно. Пусть смотрит и набирается ума — сдается мне, до нее эта наука доходит лучше, чем до него.

Женщина вышла, но тут же вернулась.

— Он опять в отключке, — сказала она. — Меня от одного его вида тошнит. Иди-ка сюда, Сайлас, да сам посмотри!

Они прошли в кухню. В очаге потрескивал огонь. На стуле возле огня, съежившись, сидел белокурый мальчик лет десяти. Его нежное личико было обращено к потолку, глаза полуприкрыты, из-под век виднелись только белки. На тонком, одухотворенном лице застыло выражение безмятежности и покоя. Из угла на брата смотрели печальные, испуганные глаза сестренки, бедной затравленной малышки, на год или два младше его.

— Ну и видок — жуть! — сказала женщина. — Будто и не от мира сего. Лучше бы уж переселился на тот свет, а то здесь от него толку чуть.

— Эй, проснись! — гаркнул Сайлас. — Кончай свои штучки! Просыпайся давай! Ты слышишь или нет? — Он грубо тряхнул мальчика за плечо, но тот не шелохнулся. Руки ребенка были все в багровых ожогах.

— Ну, я тебе скажу, сургуча ты не пожалела. Неужто, Сара, иначе нельзя было его разбудить?

— Ну подумаешь, плеснула лишнего. Он так меня допек, что я себя не помнила. Ты не поверишь, но он в таком состоянии почти и не чувствует ничего. Хоть в уши ему ори.

Она схватила мальчика за волосы и начала грубо трясти. Он было вздрогнул и застонал, но затем снова впал в транс.

— Ну и дела! — воскликнул Сайлас; потом, почесав подбородок, задумчиво посмотрел на сына и изрек: — На нем можно хорошо заработать. Что, если устроить ему выступление? «Чудо-ребенок, или Как это делается». Хорошее название — так и просится на афишу. Его дядюшка — фигура известная, думаю, и ему поверят.

— Ты ведь сам собирался заняться этим делом.

— У меня все сорвалось, — пробурчал Сайлас. — И кончено, хватит об этом.

— Что, уже попался?

— Я же сказал — хватит! — заорал Сайлас. — У меня руки так и чешутся задать тебе хорошую трепку, так что лучше не выводи меня из себя! — Он изо всех сил ущипнул мальчика за руку. — Вот это да! Ну и чудеса! Неужто он правда ничего не чувствует.

С этими словами он повернулся к почти угасшему очагу, вытащил оттуда щипцами тлеющий уголек и положил его на голову ребенка. Запахло горелым волосом, затем поджаривающимся мясом, и лишь тогда мальчик, вскрикнув от боли, очнулся.

— Матушка! Матушка! — воскликнул он.

Девочка в углу принялась плакать: вдвоем они были похожи на испуганно блеющих ягнят.

— Черт бы побрал твою матушку! — заорала женщина, схватив Марджери за воротник. — Перестань скулить, ты, маленькая поганка! — И она со всего маху ударила девочку по лицу.

Вилли вскочил и вцепился ей в ноги, но тут удар Сайласа отбросил его в угол. Негодяй схватил палку и начал избивать съежившихся от страха детей; несчастные крошки плакали и просили пощады, тщетно пытаясь заслониться от жестоких ударов.

— А ну-ка немедленно прекратите! — вдруг раздался решительный голос.

— Не хватало еще этой проклятой жидовки! — сказала женщина и кинулась к двери. — Какого черта ты делаешь в моем доме? Убирайся отсюда, покуда цела!