— Разумно, — отозвалась Энид, которую подкупила искренность нового знакомого. Теперь они стояли у ярко освещенной витрины лавки Болсоувера и могли хорошо рассмотреть друг друга. У мистера Мейли оказался высокий лоб, внимательные серые глаза, взгляд задумчивый и пытливый, за рыжеватой бородкой угадывался волевой подбородок. Основательный человек, ничего не скажешь, и совсем не похож на фанатика. Не таким представляла его себе девушка. В последнее время имя Мейли, упорно отстаивавшего свои убеждения, частенько мелькало в газетах, и, услышав его, отец всякий раз презрительно фыркал.

— Интересно, — обратилась Энид к Мелоуну, — что случилось бы, окажись мистер Мейли в запертой комнате один на один с отцом?

Мелоун засмеялся:

— Похоже на школьный вопрос: что будет, если всесокрушающая сила натолкнется на неодолимое препятствие?

— Вы дочь профессора Челленджера? — полюбопытствовал Мейли. — Он знаменитость в научном мире. Как далеко могла бы шагнуть наука, осознай она свою ограниченность!

— Не понимаю вас.

— Наш материализм питается научными достижениями. Наука создает нам комфортабельное существование — то, что нам, в сущности, не очень-то и нужно. В остальных отношениях она вообще стала сущим проклятием, создавая ложное впечатление, что способствует прогрессу. На самом же деле мы непрерывно откатываемся назад.

— Позволю себе не согласиться, мистер Мейли, — вступил в разговор Мелоун, не в силах более терпеть категоричность его суждений. — А телеграф? Радиосигналы SOS, спасшие множество жизней? Разве они не благодеяния для человечества?

— Не спорю, случаются и удачи. Сам не могу обойтись без настольной лампы, а ведь она тоже продукт научного прогресса. Как я уже говорил, наука принесла нам комфорт и относительную безопасность.

— В таком случае, зачем заниматься ее уничижением?

— Она скрывает от нас истинные ценности и самое цель жизни. Ведь не для того же нас поместили на эту планету, чтобы мы мчались на машинах со скоростью пятьдесят миль в час, перелетали через Атлантический океан и переговаривались между собой по телеграфу или радио? Все это не главное в жизни и место ему на периферии нашего сознания. Ученые же нарочито концентрируют внимание на этих материальных победах, заставляя нас забыть нашу основную задачу.

— Не совсем понимаю вас.

— Согласитесь, что цель путешествия важнее скорости. Точно так же важен не способ, каким вы передаете сообщение, а его содержание. Так называемый «прогресс» может в любой момент обернуться страшным бедствием, ибо мы забыли, что единственно возможный прогресс — преуспеть в том, для чего Бог послал нас в этот мир.

— А для чего?

— Подготовиться к будущей жизни. Нужно постоянно тренировать разум и дух, ведь то и другое находится у нас в полном запустении. С годами мы должны становиться лучше, добрее, великодушнее, отзывчивее, терпимее. Земля — это своеобразная фабрика душ, но сейчас она выпускает брак. Однако что это я? — Он снова залился своим заразительным смехом. — Кажется, начинаю читать лекции прямо на улице. Вот она, привычка. Как утверждает мой сын, нужно только нажать третью пуговицу на моем жилете, и я тут же начинаю вещать. Но вот идет ваш изобретатель, старина Болсоувер.

Почтенный лавочник, заметив их через окно, поторопился выйти навстречу, на ходу развязывая фартук.

— Добрый вечер! Прошу заходить — нечего стоять на холоде. Да и время подошло. Не стоит заставлять ждать. Мой девиз, да и наших гостей тоже — точность во всем. Мои помощники закроют лавку. Идите сюда, только не споткнитесь о мешки с сахаром.

Они пробрались между ящиками с сухофруктами, головками сыров и, протиснувшись, наконец, между двумя огромными бочками — причем особенно трудно пришлось тучному бакалейщику, — оказались перед дверью, ведущей в жилую часть дома. Поднявшись по узкой лестнице, Болсоувер отворил еще одну дверь, и они вошли в просторную комнату, где уже собралось несколько человек, сидевших вокруг большого стола.

Среди них была и миссис Болсоувер — такая же дородная, жизнерадостная и добродушная, как и ее муж. Трое их дочерей были очень похожи на своих симпатичных родителей. Там же сидела пожилая дама, видимо, родственница хозяев, и еще две довольно невзрачные женщины, которых представили как спиритуалистов и добрых соседей. Единственный мужчина — седовласый крепыш приятной наружности, с насмешливыми, живыми глазами — сидел в углу за фисгармонией.

— Мистер Смайли, наш музыкант, — представил его Болсоувер. — Не знаю, что бы мы без него делали. Вы ведь слышали про необходимость предварительного настроя. Мистер Мейли может многое об этом рассказать. Дорогие дамы, нет нужды представлять вам мистера Мейли, нашего доброго друга. А это мисс Челленджер и мистер Мелоун, журналисты.

Семейство Болсоувер просияло навстречу вошедшим радостными улыбками. Но тут, окинув их суровым взглядом, поднялась пожилая дама.

— Добро пожаловать, молодые люди, — отчеканила она. — Вам здесь рады и рассчитывают на ответное уважение. Но знайте — мы глубоко чтим тех, кто снисходит к нам с сияющих высот, и не хотим, чтобы над ними глумились.

— Уверяю вас, мы здесь с самыми честными намерениями.

— Мы уже научены горьким опытом. Этот случай с Мэдоу — вы помните, мистер Болсоувер? — никак не забудется.

— Успокойтесь, миссис Селдон. Больше такого не повторится. Нас всех потрясла эта история, — обратился мистер Болсоувер к гостям. — Мэдоу пришел сюда как гость, а когда выключили свет, стал тыкать пальцем в соседей. Те же, ничего не подозревая, решили, что это действия потусторонних сил. Позже он издевался над нами в газете, хотя единственным мошенником был он сам.

Мелоуна шокировал этот рассказ:

— Уверяю вас, мы на такое не способны.

Пожилая дама опустилась на стул, продолжая бросать подозрительные взгляды на нашу парочку. Болсоувер засуетился, подготавливая все необходимое.

— Проходите сюда, мистер Мейли. Вы, мистер Мелоун, садитесь между моей женой и дочерью. А вам куда угодно, молодая леди?

Энид вся напряглась от волнения:

— Я хотела бы сесть рядом с мистером Мелоуном.

Болсоувер хмыкнул и подмигнул жене:

— Конечно, мы понимаем.

Все расселись по местам. Мистер Болсоувер выключил электрический свет, оставив гореть одну свечу в центре стола. Вот сцена, достойная кисти Рембрандта, — отметил про себя Мелоун. Все утопало во мраке; желтый мерцающий свет тускло освещал только сидевших у стола — мужественную, грубоватую физиономию Болсоувера и всего его добропорядочного семейства; умное лицо миссис Селдон; внимательные глаза и рыжую бородку Мейли; усталые, потертые лица женщин из Спиритуалистического общества и, наконец, тонкий благородный профиль сидевшей рядом девушки. Казалось, весь необъятный мир сузился до размеров этого кружка, всецело сосредоточенного на одной цели.

На столе лежали разные предметы, изношенность которых говорила о долгой и верной службе. Среди них были видавшие виды рупор, тамбурин, музыкальная шкатулка и всякие прочие мелочи.

— Никогда не знаешь, что понадобится, — сказал Болсоувер, указывая на них. — Если нужная вещь будет отсутствовать, Уи Ван просто с ума сойдет... Здесь такое может начаться!

— Она с характером, — подтвердила миссис Болсоувер.

— А что ты хочешь, дорогая? — сказала суровая дама. — К скольким ей вот так приходится приходить! Я частенько задаю себе вопрос, почему она вообще к нам является?

— Уи Ван — наш гид, маленькая девочка, — объяснил Болсоувер. — Вы услышите ее голос.

— Надеюсь, она сумеет прийти, — сказала Энид.

— Она ни разу не подводила, кроме того случая, когда этот негодяй Мэдоу отодвинул рупор, и тот оказался вне круга.

— А кто у вас медиум? — спросил Мелоун.

— Сами не знаем. Все стараются понемногу. Думаю, и я помогаю. И, конечно, женушка.

— Мы работаем на семейном подряде, — вступила та в разговор, и все рассмеялись.

— Разве не всегда бывает один, главный, медиум?

— Обычно, но не всегда, — раздался уверенный бас мистера Мейли. — Это доказал Кроуфорд на сеансах у Голлера, когда, взвесив участников до и после сеанса, установил, что каждый потерял за это время от полуфунта до двух, а медиум, мисс Кэтлин, примерно десять или двенадцать. Здесь же мы имеем дело с регулярными сеансами... Сколько вы уже этим занимаетесь, мистер Болсоувер?

— Полных четыре года.

— За это время каждый участник успевает развить в себе достаточную духовную силу, и поэтому все выкладываются равномерно, а не черпают силу только из одного источника.

— Что черпают?

— Животный магнетизм, эктоплазму — словом, энергию. Это, пожалуй, самое подходящее слово. Христос тоже употреблял его. «Много энергии потерял Я». По-гречески это звучит «дунамис», что переводчики неправильно переводят как «сила». Мы узнали бы много интересного, если бы Новый Завет перевел человек, не только хорошо знающий греческий, но и преуспевающий в изучении оккультных наук. Кое-что в этом направлении сделал добрейший Эллис Рауэлл. Его смерть была большой потерей для человечества.

— Да уж, — поддакнул Болсоувер почтительно. — И еще, мистер Мелоун, хочу обратить ваше внимание на следующие вещи. Видите белые пятна на рупоре и тамбурине? Это фосфоресцирующая краска, она наносится на предметы, чтобы легче было следить в темноте за их передвижениями. А это наш обеденный стол из прочного английского дуба. Можете осмотреть его. Хотя то, что вы увидите, никак от стола не зависит. А теперь, мистер Мейли, тушим свет, а вас попросим сыграть «Утес вечности».

В темноте раздалась музыка, и собравшиеся запели. Их пение отличалось мелодичностью, у девушек был отменный слух и приятные голоса. Гимн звучал торжественно и величаво, трогая до глубины души, и вскоре смысл слов как бы отступил, оставив одну только музыку.