На этот раз слова Мервина вызвали у журналиста сильное раздражение, можно сказать, даже приступ гнева, ибо приятель вздумал давать ему советы. Мелоун отличался ирландским упрямством, и предостережения Мервина показались ему оскорбительным посягательством на его свободу.

— Итак, вы собираетесь присутствовать на домашних сеансах Болсоувера? О них много говорят, хотя мало кому удалось их посетить. Вы, надо признать, удостоились особой чести. Явный знак расположения.

— Болсоувер считает, что я объективно описал собрание.

— Ваша статья — не блеск, но на фоне той скучищи и бессмыслицы, которыми пестрят газеты, она выделяется: в ней есть такт и чувство меры.

Мелоун пренебрежительно отмахнулся.

— Сеансы, подобные тем, что проводит Болсоувер, нельзя отнести к «высокому» спиритизму. Я бы сравнил их с грубым фундаментом, несомненно необходимым, — на нем зиждется здание, но, поселившись в доме, о нем тут же забывают. Интереснее иметь дело с более тонкими суперструктурами. Конечно, если доверять жаждущей сенсации желтой прессе, то вершиной сверхъестественного будут именно физические проявления, вроде призраков или домов с привидениями. Физические проявления, ясно, нельзя игнорировать; они даже приносят пользу, привлекая внимание исследователей и побуждая идти в познании дальше. Но лично я, увидев их однажды, не сдвинусь с места, чтобы взглянуть еще раз. А вот чтобы вступить в контакт с более высокими сферами, обойду полсвета.

— Понимаю вас и тоже вижу разницу. Но я-то не верю ни в физические, ни в психические проявления так называемых сверхъестественных сил.

— Знаю. Кстати, святой Павел был величайшим экстрасенсом. Он говорит об этом настолько откровенно, что даже безграмотные переводчики не сумели скрыть истинного значения его слов, хотя весьма преуспели в искажениях.

— Вы не могли бы процитировать его слова?

— Я неплохо знаю Новый Завет, но не наизусть. Это там, где он говорит, что дар человеческого языка присущ всем непосвященным, но дар ангельского, духовного языка дается лишь избранным. Говоря другими словами, опытный спиритуалист не станет интересоваться объектами чувственного восприятия.

— Посмотрю это место.

— Найдете его в «Послании к коринфянам». У религиозного братства того времени был, видимо, высокий уровень интеллекта, если послания Павла зачитывались на службах и должным образом воспринимались.

— Разве это не общепризнанно?

— И послания Павла — один из конкретных примеров. Однако я уклонился в сторону. Мой совет — не относитесь к кружку Болсоувера слишком серьезно. Это честные люди, но мелко плавают. Постоянные поиски физических подтверждений существования сверхъестественных сил похожи на болезнь. Мне знакомы такие люди, в большинстве своем женщины, которые бегают с сеанса на сеанс и всюду видят одно и то же — иногда это подлинное чудо, а иногда и обман. Разве станешь после таких сеансов лучше? Они ничего не дают душе. Нет, если уж стоишь на первой ступеньке, не теряй времени зря, сделай усилие и поднимайся выше.

— Понимаю вас. Но я-то стою на твердой почве.

— Твердой! — вскричал Мервин. — Боже, какая наивность! Однако мне пора ехать в типографию — сегодня вечером выходит моя газета. У нас небольшой тираж — всего десять тысяч, не то, что у вас, плутократов утренней прессы, и я практически один делаю номер.

— Но вы хотели меня от чего-то предостеречь?

— Да, действительно, — худое энергичное лицо Мер-вина посерьезнело. — Если у вас есть твердые религиозные убеждения или укоренившиеся предрассудки, из-за которых вы можете, изучив феномен, разнести его в пух и прах, не лезьте в это дело вовсе — опасно.

— Что вы имеете в виду?

— Они терпимы к честным сомнениям, непредвзятой критике, но если им вредят, они становятся опасны.

— Кто это «они»?

— Кто? Не знаю, как их называть. Духи, психические субстанции или астральные тела. Как хотите. Не важно, кто они — великодушные или злые, несут возмездие или воздают добро. Главное — они существуют.

— Что за чушь, Мервин!

— Не будьте так самоуверенны, Мелоун.

— Ерунда! Вновь оживилась средневековая чертовщина. Как может такой человек, как вы, верить в эту галиматью!

Мервин улыбнулся своей неподражаемой улыбкой, но глаза его, пытливо смотревшие из-под густых светлых бровей, оставались серьезными.

— Не исключено, что вы измените свое мнение. Этот феномен обладает весьма странными свойствами. Хочу как друг предостеречь вас.

— Я весь внимание.

Ободренный словами журналиста, Мервин приступил к рассказу. Он знал нескольких людей, которые легкомысленно отнеслись к потусторонним силам, вели двойную игру и серьезно поплатились за это. Среди них были судьи, которые выносили несправедливые приговоры, основываясь на предвзятом мнении; журналисты, писавшие сенсации ради лживых материалов, бросавшие тень на спиритическое движение; или их коллеги, бравшие интервью у медиумов с заведомой целью их высмеять; просто любопытствующие, которые при первом знакомстве с явлением путались и отшатывались, осудив его, хотя в глубине души понимали, что столкнулись с чем-то серьезным.

— Уверяю вас, подобным образом можно объяснить любой трагический случай. Предположим, мистер Джонс назвал Рафаэля мазилой и вскоре после этого умер от грудной жабы. Следовательно, критиковать Рафаэля опасно? Если следовать вашей логике...

— Думайте, как хотите.

— А вот другой пример. Возьмем Моргейта. Но он преуспевает, вот и профессорское звание недавно получил.

— Честный враг — совсем другое дело. Никому не запрещается иметь другие убеждения.

— А что вы скажете о Моргане, который разоблачил несколько медиумов?

— Они были мошенниками, и он только сослужил добрую службу движению.

— А Фальконер! А знаете ли вы что-нибудь о его частной жизни? Нет? Уверяю вас, он получил по заслугам. И не знает за что. Но как-нибудь эти джентльмены, сопоставив факты, возможно, что-нибудь поймут. Правда, будет уже поздно.

И Мервин рассказал страшную историю о человеке, употребившем свой незаурядный талант на то, чтобы пригвоздить спиритизм к позорному столбу, хотя и не сомневался в честности исповедующих его людей. Он поступил так из корыстных соображений. Конец этой истории был настолько страшен, что Мелоун взорвался.

— Прекратите, Мервин, — выкрикнул он с негодованием. — Я напишу то, что думаю, — меня ничем не собьешь. И не пытайтесь запугать, ни вы, ни ваши духи — никто не заставит меня изменить свое мнение.

— Никто вас не заставлял...

— А как прикажете вас понимать? То, что вы говорите — суеверие чистой воды. Будь это правдой, вас всех надо было бы привлечь к суду.

— Привлекали и не раз. Но мы здесь ни при чем. Однако, Мелоун, я только предупредил, а там — дело ваше. Поступайте, как считаете нужным. Всего доброго! Всегда можете застать меня в «Доуне». Звоните.

Существует один безошибочный прием, позволяющий со стопроцентной точностью выяснить, есть ли в интересующем вас человеке ирландская кровь. Поставьте его перед вращающейся дверью, с одной стороны которой написано «к себе», а с другой — «от себя». Англичанин — существо разумное — поступит, как ему подсказывают. Ирландец же, в котором чувство независимости всегда берет верх над здравым смыслом, обязательно сделает наоборот. То же самое случилось и с Мелоуном. Предостережение, сделанное Мервином из самых лучших побуждений, пробудило в журналисте дух противоречия.

Поэтому, когда он заехал за Энид, чтобы вместе с ней отправиться на сеанс к Болсоуверу, зародившаяся было в нем симпатия к спиритуалистам заметно поубавилась. Провожая молодых людей, Челленджер весь изошелся в насмешках, его лицо приняло выражение, появлявшееся у него в особенно озорном настроении — борода торчала вперед, глаза были полузакрыты, а брови топорщились.

— Дорогая Энид, обязательно прихвати с собой сумочку: попадется приличный экземпляр эктоплазмы, не забудь про отца. У меня всегда наготове микроскоп, химические реактивы и все остальное. А вдруг повезет, и ты сумеешь прихватить с собой небольшое привидение. Буду рад любому пустячку.

Громовой хохот профессора сопровождал парочку до самого лифта.

То, что мистер Болсоувер называл «магазинчиком», оказалось старомодной бакалейной лавкой, расположенной в многолюдном районе Хаммерсмита. Башенные часы ближайшей церквушки как раз пробили три четверти, когда такси подъехало к лавке. В ней еще толпился народ, и потому Энид и Мелоун не вошли внутрь, а стали прогуливаться взад-вперед по улице. Тут подкатило другое такси, из которого выбрался крупный мужчина в твидовом костюме, с неровно подстриженной бородой. Взглянув на часы, он тоже стал мерить шагами тротуар. Заметив молодых людей, подошел к ним.

— Позвольте узнать, не вы ли тот журналист, что собрался посетить наш сеанс... Ага, я так и подумал. Вы мудро поступили, не войдя в лавку: похоже, у старины Болсоувера выдался тяжелый денек. Пошли ему силы Господь, он стоит того.

— А вы, полагаю, мистер Алджернон Мейли?

— Да. Я тот джентльмен, чья доверчивость вызывает сильное беспокойство у некоторых моих друзей, о чем они частенько мне говорят. — После этих слов он оглушительно расхохотался, и смех его был так заразителен, что молодые люди присоединились к нему. Беспокойство за мистера Мейли действительно казалось смешным, учитывая его атлетическое, несмотря на некоторую рыхлость, сложение, а также могучий бас и мужественное, хотя и несколько простоватое, лицо.

— Наши противники клеймят нас как могут, — сказал он. — Интересно, как поступите вы.

— Не станем притворяться, — произнесла Энид. — Пока мы не ваши единомышленники.

— Ничего. Здесь требуется время. Но дело стоит того. Я и сам не сразу уверовал. Нельзя осуждать людей за их сомнения, зато за огульное отрицание — можно. Теперь я, как видите, стою горой за спиритизм, потому что знаю — в нем истина. Между верой и знанием — большая разница. Читая лекции, я никогда не стремлюсь сразу убедить слушателей. Не верю в стремительные обращения: они поверхностны и неубедительны. Я пытаюсь только предельно ясно рассказать о сути дела. При этом говорю обо всем правдиво, особо останавливаясь на том, почему мы считаем, что тут кроется истина. На этом моя миссия заканчивается. Люди могут принять мое сообщение к сведению или сразу отвергнуть. Мудрее всего поступит тот, кто будет сам исследовать указанные мною тропы. Никогда не давлю на слушателей и не вербую сторонников. В конце концов, это их дело, а не мое.