Все это Челленджер выдал на одном дыхании, словно на лекции перед студентами. Повернувшись на вращающемся кресле ко мне лицом, он сидел, надувшись, словно огромная лягушка, откинув голову немного назад и высокомерно прикрыв глаза. Неожиданно он повернулся ко мне боком, и теперь мне были видны только его спутанные волосы с выступающим из них красным ухом. Он принялся копаться в каких-то бумагах, беспорядочно разбросанных на столе, после чего снова повернулся ко мне, держа в руках записную книжку довольно потрепанного вида.

— Я хочу рассказать вам о Южной Америке, — заявил профессор. — И прошу вас, без комментариев. В первую очередь, я хочу, чтобы вы поняли: все, что я сейчас вам сообщу, запрещается предавать какой-либо огласке без моего особого разрешения. А такого разрешения, по всей видимости, я никогда не дам. Надеюсь, все понятно?

— Это очень сложно, — сказал я. — Разумеется, непредвзятое изложение…

Он снова положил записную книжку на стол.

— Тогда на этом и закончим, — сказал Челленджер. — Желаю вам всего наилучшего.

— Нет-нет! — вскричал я. — Я принимаю любые ваши условия. Насколько я понимаю, выбора у меня нет.

— Ни малейшего, — подтвердил он.

— Что ж, тогда я обещаю вам это.

— Слово чести?

— Слово чести.

Он с сомнением посмотрел на меня надменным взглядом.

— С другой стороны, что мне известно о вашей чести? — произнес он.

— Ну, знаете, сэр! — Я был просто в ярости. — Вы слишком много себе позволяете! Меня никогда еще так не оскорбляли!

Моя вспышка вызвала у Челленджера скорее любопытство, чем раздражение.

— Голова круглая, — пробормотал он. — Брахицефальный тип[33], глаза серые, волосы черные, некоторые черты негроида… Вы — кельт[34], я полагаю?

— Я ирландец, сэр.

— Чистокровный ирландец?

— Да, сэр.

— Тогда это, конечно, многое объясняет. Позвольте, вы только что пообещали не злоупотреблять моим доверием. Должен сказать, что доверие это будет далеко не полным. Но я готов сообщить несколько фактов, которые представляют интерес. Во-первых, вам, должно быть, известно, что два года назад я предпринял путешествие в Южную Америку, путешествие, которое войдет в анналы научной истории всего мира. Целью моей экспедиции была проверка некоторых выводов Уоллеса[35] и Бейтса[36], что можно было сделать, только наблюдая отмеченные ими факты в тех же условиях, что и они. Если бы моя экспедиция не дала никаких других результатов, кроме названных, она все равно заслуживала бы внимания; но, когда я находился там, со мной произошел странный случай, указавший совершенно новое направление исследований.

Вам, конечно, известно, — хотя в наши полуграмотные времена вы вполне можете ничего об этом и не знать, — что земли вокруг некоторых участков Амазонки исследованы лишь частично и что в основное русло этой реки стекается масса притоков, причем многие из них даже не нанесены на карту. Моей задачей было посетить эти малоосвоенные края и изучить местную фауну, что должно было дать материал для нескольких глав моего грандиозного и монументального труда по зоологии, который является делом всей моей жизни. Когда эта работа была завершена и я находился уже на пути назад, мне пришлось заночевать в небольшой индейской деревушке, расположенной в том месте, где в реку впадает один из ее притоков, название и местоположение которого я опущу. Местные жители — индейцы кукама — дружелюбное, но деградирующее племя, с умственными способностями на уровне среднестатистического лондонца. Еще по дороге туда я дал им несколько лекарственных препаратов и произвел на них большое впечатление как личность, поэтому меня не удивило, что они с нетерпением ждали моего возвращения. По их жестикуляции я понял, что кто-то из них нуждается в срочной медицинской помощи, и последовал за вождем в одну из хижин. Когда я вошел туда, то оказалось, что человек, для помощи которому меня пригласили, только что скончался. К моему удивлению, это был не индеец, а белый человек; я бы даже сказал, очень белый, поскольку волосы у него были соломенного цвета и во внешности присутствовали некоторые характерные черты альбиноса. На нем были какие-то лохмотья. Истощенное тело свидетельствовало о том, что он перенес длительные невзгоды. Насколько мне удалось понять знаки жителей деревни, он был среди них чужаком и пришел к ним через лес один и в самой последней стадии измождения.

Рядом с покойником лежал вещевой мешок, и я изучил его содержимое. На нашивке с внутренней стороны было написано имя — Мейпл Уайт, Лейк-авеню, Детройт, штат Мичиган. Это был человек, перед которым я всегда готов снять шляпу. Достаточно будет сказать, что, когда настанет время отдать должное этому великому открытию, заслуги Мейпла Уайта будут стоять наравне с моими собственными.

По содержимому вещевого мешка стало ясно, что этот человек был художником и поэтом, отправившимся на поиски впечатлений. Там были наброски стихов. Я не берусь судить о таких вещах профессионально, но мне они показались необычайно талантливыми. Там также находились довольно банальные зарисовки речных пейзажей, ящичек с красками, коробка с цветными мелками, несколько кисточек, эта изогнутая кость, которая сейчас лежит на моем письменном приборе, книга Бакстера «Мотыльки и бабочки», дешевый револьвер и несколько патронов. Таким было все имущество этого странного представителя американской богемы. Каких-то личных вещей у него либо не было, либо он растерял их в своем путешествии.

Уже отворачиваясь от тела, я внезапно заметил что-то, выглядывавшее из обтрепанной куртки. Там оказалась вот эта записная книжка, которая уже тогда была в таком же неприглядном виде, в котором вы видите ее сейчас. Могу вас заверить, что с того момента, как эта реликвия попала ко мне в руки, к ней относились с бóльшим почтением, чем к первому изданию Шекспира. А теперь я вручаю записную книжку вам и прошу внимательнейшим образом изучить ее содержимое, страницу за страницей.

Челленджер взял себе еще одну сигару и откинулся на спинку кресла, сверля меня критическим взглядом и наблюдая за эффектом, который произведет на меня этот документ.

Я открыл записную книжку в ожидании какой-то тайны, хотя даже не догадывался, какой именно. Первая страничка меня разочаровала: на ней был изображен очень толстый человек в матросском бушлате, под рисунком было написано «Джимми Колвер на почтовом корабле». Затем следовало несколько страниц с зарисовками индейцев за их занятиями. Далее шел рисунок веселого полного священника, сидевшего напротив тощего европейца, с подписью: «Завтрак с братом Кристоферо в Росарио[37]». Следующие несколько страниц были заняты эскизами женщин и детей, после которых следовала прекрасная серия рисунков животных с поясняющими надписями, вроде «Ламантин[38] на песчаной отмели», «Черепахи откладывают яйца», «Черный агути под пальмой мирити» с изображением какого-то похожего на свинью животного[39]. Завершалось это двойной страницей с эскизами крайне неприятного вида ящеров с длинными мордами. Мне это ни о чем не говорило, и я признался в этом профессору.

— Это, конечно же, всего лишь крокодилы?

— Аллигаторы, милейший, аллигаторы! В Южной Америке настоящие крокодилы не водятся. Различие между этими двумя видами заключается в том…

— Я хотел сказать, что не вижу в этом ничего необычного — ничего такого, что подтверждало бы ваши слова.

Он невозмутимо улыбнулся.

— Попробуйте взглянуть на следующую страницу, — сказал профессор.

Я по-прежнему был настроен весьма скептически. Передо мной во весь разворот был грубо раскрашенный эскиз ландшафта; художники, рисующие с натуры, делают такие в качестве набросков для будущих более тщательно выписанных работ. На переднем плане была какая-то бледно-зеленая, напоминающая перья, растительность, которая уходила по склону холма вверх и заканчивалась линией темно-красных скал со странной ребристой поверхностью, как у базальтовых формирований[40], которые мне уже приходилось видеть ранее. Далее они переходили в сплошную вертикальную стену, закрывавшую весь задний план. В одном месте высился стоявший отдельно пирамидальный утес с огромным деревом на вершине, который, казалось, был отделен от основной скалы расселиной. Позади всего этого виднелось синее тропическое небо. Верхушку рыжеватой гряды обрамляла тонкая зеленая полоска растительности.

— Ну, что скажете? — спросил Челленджер.

— Это, без сомнения, довольно любопытная формация, — сказал я, — но я далеко не геолог, чтобы заметить в ней что-то примечательное.

— Примечательное?! — повторил он. — Да это уникально! Невообразимо. Никто на земле даже не мечтал о такой возможности. Взгляните теперь дальше.

Когда я перевернул страницу, у меня невольно вырвался возглас удивления. Там на весь лист было изображено самое необыкновенное существо, какое мне когда-либо приходилось видеть. Это напоминало сон курильщика опиума, некое бредовое видение. Голова у чудища была птичьей, тело — как у раздувшейся ящерицы, стелившийся сзади хвост имел направленные вверх шипы, а искривленную спину венчала высокая зазубренная кайма, напоминавшая дюжину петушиных бородок, расположенных друг за другом. Перед существом стояла абсурдно крошечная фигурка рассматривавшего его человека, — пигмея или карлика.

— Итак, что вы скажете об этом?! — воскликнул профессор, с видом триумфатора потирая руки.

— Какое-то гротескное чудовище.

— Но что же заставило Уайта нарисовать такое животное?

— Полагаю, злоупотребление джином.

— И это единственное предположение, на которое вы способны?

— Да, сэр. А каково ваше объяснение?

— Самое очевидное: это животное действительно существует. Рисунок сделан с натуры.

Если бы не были так свежи воспоминания о том, как мы с профессором катились кувырком с парадного крыльца, я бы обязательно расхохотался.