— Думаю, у всех нас остались незавершенные дела, — сказал лорд Джон. — А что у вас, молодой человек?

— Я работал над сборником стихов, — ответил я.

— Что ж, так или иначе, но мир сумел этого избежать, — сказал лорд Джон. — Если идешь на ощупь, никогда не знаешь, где найдешь, а где потеряешь.

— А что осталось у вас? — спросил я.

— Ну, так получилось, что я как раз со всем справился и оказался готов к смерти. Разве что обещание Меривейлу поехать весной в Тибет поохотиться на снежного барса… А вот для вас, госпожа Челленджер, это, должно быть, тяжело: вы ведь только-только обустроили ваш прекрасный дом.

— Мой дом там, где Джордж. Но, Боже, чего бы я только не отдала за нашу последнюю прогулку в свежей утренней прохладе по этим прекрасным холмам.

Ее слова эхом отозвались в наших сердцах. Лучи солнца пробивались сквозь прозрачную заволакивавшую его дымку, и весь Уилд[160] купался в золотистом свете. Из нашей темной душной комнаты прекрасные, чистые просторы, по которым гулял свежий ветер, казались вершиной прекрасного. Госпожа Челленджер вытянула руку, будто желая прикоснуться к ним. Мы придвинули стулья и сели полукругом у окна. Воздух был очень спертым. Мне казалось, что тень смерти уже нависла над нами — последними представителями человеческой расы. Было такое ощущение, будто вокруг нас со всех сторон опускается невидимый занавес.

— Этого баллона хватило ненадолго, — сказал лорд Джон, полной грудью вдыхая воздух.

— Количество кислорода в них разное, — сказал Челленджер, — в зависимости от давления и аккуратности, с которой их наполняли. Склонен согласиться с вами, Рокстон, — этот баллон не полон.

— То есть у нас попросту украли последний час нашей жизни, — горько отметил Саммерли. — Блестящая финальная иллюстрация алчного мира, в котором мы жили. Что ж, Челленджер, сейчас самое время для вас изучать субъективные особенности феномена физического разложения.

— Сядь возле меня и дай мне руку, — сказал Челленджер жене. — Друзья, я думаю, что сидеть и дальше в этой невыносимой атмосфере уже не имеет смысла. Ты ведь тоже не хотела бы этого, дорогая, правда?

Миссис Челленджер застонала и прижалась щекой к его колену.

— Я видел, как люди зимой купаются в Серпантине[161], — произнес лорд Джон. — Когда все в воде, два или три человека остаются на берегу, дрожат и завидуют тем, кто уже нырнул. Это те последние, которым достается самое сложное. Я полностью за то, чтобы нырнуть одним махом и разом покончить со всем этим.

— Вы готовы открыть окно и поддаться действию эфира?

— Лучше уж отравиться, чем умереть от удушья.

Саммерли неохотно кивнул и протянул Челленджеру худую руку.

— Мы, бывало, ссорились, но все это уже в прошлом, — сказал он. — Мы были хорошими друзьями и в глубине души уважали друг друга. Прощайте!

— Прощайте, молодой человек! — сказал лорд Джон. — Но окно заклеено, мы не сможем его открыть.

Челленджер наклонился, поднял свою жену, прижав ее к себе, а она положила руки ему на плечи.

— Подайте мне полевой бинокль, Мэлоун, — строго сказал профессор.

Я выполнил его просьбу.

— Мы снова вверяем себя в руки той Силы, которая нас создала! — громогласно заявил Челленджер и с этими словами швырнул бинокль в окно.

Не успел упасть последний осколок стекла, как мы почувствовали, что в наши раскрасневшиеся лица ударил сильный и сладостный поток ветра.

Не знаю, как долго сидели мы в тишине, изумленные происходящим. Затем, словно во сне, я снова услышал голос Челленджера.

— Мы опять вернулись к нормальным условиям! — воскликнул он. — Мир очистился от отравленного пояса, но мы единственные на Земле, кому удалось при этом спастись.

Глава V

Мертвый мир

Я помню, как мы сидели на стульях, жадно упиваясь сладким влажным юго-западным бризом, который нес в себе морскую свежесть, дергал муслиновые[162] занавески и охлаждал наши разгоряченные лица. Сколько же мы просидели вот так! Никто из нас потом так и не смог точно вспомнить этого. Мы были потрясены, мы были в замешательстве, в каком-то полубессознательном состоянии. Мы собрали всю свою отвагу, чтобы встретить смерть, и эта пугающая и неожиданная новость — что мы должны продолжать жить, после того как уже не стало расы, к которой мы принадлежали, — была воспринята нами буквально как физический удар и совершенно обескуражила нас. Но постепенно приостановленный механизм заработал снова, шлюзы памяти опять открылись, и мысли стали связными. Мы увидели с ясной, безжалостной четкостью связь между прошлым, настоящим и будущим — жизнь, которой мы жили, и жизнь, которой нам предстоит жить дальше. В тихом ужасе мы смотрели друг другу в глаза. Вместо радости, которую должны были ощутить люди, совсем недавно избежавшие неминуемой, казалось бы, смерти, нас захлестнула ужасная волна глубочайшего уныния. Все на Земле, что мы так любили, унес огромный, бесконечный и неведомый океан, и вот мы остались покинутыми на пустынном острове, без друзей, без надежд, без ожиданий. Несколько лет мы будем блуждать, словно шакалы, среди могил, пока нас самих не настигнет запоздалая и одинокая смерть.

— Это ужасно, Джордж, ужасно! — с мучительными рыданиями выкрикнула леди. — Лучше бы мы умерли вместе со всеми! Ну зачем ты только спас нас? Такое чувство, что это мы умерли, а все остальные остались живы.

Челленджер сдвинул густые брови и сосредоточенно думал над чем-то, не выпуская из своей огромной волосатой лапы протянутую руку супруги. Я заметил, что в тяжелые моменты она всегда тянула к нему руки, как ребенок протягивает руки к своей матери.

— Не будучи фаталистом до такой степени, чтобы покорно подчиняться судьбе, — сказал профессор, — высшей мудростью я всегда считал способность принять сложившиеся обстоятельства и приспособиться к ним. — Он говорил медленно, и его громкий голос дрожал от переизбытка чувств.

— А я не принимаю этого, — твердо сказал Саммерли.

— Не думаю, что это хоть что-то меняет, — заметил лорд Джон. — Вам придется принять это, сопротивляясь или смирившись; так какое тогда может иметь значение, хотите вы принять это или нет?

— Не припоминаю, чтобы кто-то спрашивал нашего разрешения перед тем, как это все началось, и не думаю, что нас спросят сейчас. Так какая же разница, каково наше мнение?

— В этом и состоит разница между счастьем и страданием, — сказал Челленджер; он выглядел рассеянным и продолжал поглаживать руку супруги. — Вы можете плыть по течению со спокойными сознанием и душой, либо бороться с ним, уставшие и разбитые. Все это выше нас, поэтому стоит просто смириться и прекратить рассуждать об этом.

— Но что же нам тогда вообще делать с нашей жизнью? — спросил я, в отчаянии взывая к голубым и пустым небесам. — Что, например, делать мне? Газет уже нет, и моему призванию нет применения.

— Охотиться больше не на кого, армии тоже не существует, поэтому и моей карьере пришел конец, — сказал лорд Джон.

— Да и студентов больше не осталось, так что и моя профессия никому не нужна! — воскликнул Саммерли.

— А вот у меня по-прежнему есть мой муж и этот дом, и я могу благодарить небеса за то, что моя жизнь продолжается, — сказала дама.

— И моя жизнь по-прежнему имеет смысл, — заметил Челленджер, — ведь наука жива, а эта катастрофа сама по себе предоставит нам множество увлекательнейших вопросов для исследования.

Он распахнул настежь окна, и мы замерли, всматриваясь в безмолвный и неподвижный пейзаж.

— Дайте-ка подумать, — продолжал профессор. — Вчера было около трех, или немного больше, когда мир окончательно вошел в отравленный пояс и был полностью поглощен им. Сейчас девять. Вопрос состоит в том, когда именно мы вышли из него?

— На рассвете воздух все еще был очень тяжелым, — сказал я.

— Даже позже, — отметила миссис Челленджер. — Еще в восемь я ощущала такое же удушье, как и в самом начале.

— Тогда можно сделать вывод, что мы вышли из пояса сразу после восьми. В течение семнадцати часов мир был погружен в отравленный эфир. За это время Великий Садовник стерилизовал человеческую плесень, покрывавшую поверхность Его плода. Вопрос в том, возможно ли, чтобы эта работа была проделана не полностью — и кроме нас выжил кто-то еще?

— Именно об этом я и подумал, — сказал лорд Джон. — Почему мы должны быть единственным камешками на этом пустынном берегу?

— Абсурдно предполагать, что, кроме нас, кто-то еще мог остаться в живых, — убежденно заявил Саммерли. — Не забывайте о том, что сила яда была так велика, что даже такой человек, как наш Мэлоун, — сильный как бык и напрочь лишенный нервов, — едва сумел подняться по ступенькам, не потеряв сознания. Есть ли вероятность, что кому-то удалось выдержать не то что семнадцать часов — хотя бы семнадцать минут такого воздействия?

— Если только кто-то не предусмотрел этого и не подготовился так же, как наш старина Челленджер.

— Вот это, полагаю, крайне маловероятно, — сказал Челленджер, самоуверенно выставив вперед бороду и прикрыв глаза. — Не думаю, что такое сочетание научной наблюдательности со способностью делать выводы и предвидеть результат, позволившее нам избежать опасности, может встретиться в одном поколении дважды.

— Из этого вы делаете вывод, что все остальные определенно мертвы?

— Сомнений в этом очень мало. Однако мы не должны забывать о том, что действие яда распространялось снизу вверх и, возможно, слабее ощущалось в высших слоях атмосферы. Действительно странно, что все происходило именно так, но это как раз один из тех фактов, которые в будущем будут представлять для нас интереснейшую область для изучения. Итак, можно предположить, что, разыскивая выживших, следовало бы обратить свои полные надежд взоры к одной из деревень Тибета или какой-нибудь ферме в Альпах на высоте многих тысяч футов над уровнем моря.