— Вы когда-нибудь играли в гольф? — спросил лорд Джон.

— Нет, не играл.

— Так вот, молодой человек, когда вы попробуете, вы поймете, что и трубный глас о начале Страшного суда не остановит настоящего игрока, вышедшего на площадку. Ага! Снова звонит телефон.

Иногда во время обеда или после него профессора вызывал резкий и настойчивый телефонный звонок. Челленджер в нескольких коротких фразах передавал поступившие к нему новости нам. Столь ужасных происшествий мировая история еще не знала. Огромная тень поднималась с юга, словно волна смерти. Египет уже ощутил на себе это сумасшествие, и все население теперь было в коме. Испания и Португалия после полного помешательства, в ходе которого клерикалы отчаянно сцепились с анархистами, сейчас умолкли. Телеграмм из Южной Америки уже не поступало. Южные штаты Северной Америки после жестоких расовых столкновений также подверглись воздействию яда. К северу от Мэриленда пока что ничего не замечено, в Канаде же эффект воздействия датурона едва ощутим. Бельгия, Голландия и Дания по очереди были поражены ядом. Отчаянные сообщения приходили изо всех частей света в большие исследовательские центры, к химикам и докторам наук с мировым именем, в ожидании их совета. Множество вопросов задавали и астрономам. Но ничего нельзя было сделать. Это были вопросы вселенского масштаба, лежащие за пределами человеческих знаний и контроля. Это была смерть — безболезненная, но неизбежная, — смерть для молодых и старых, для здоровых и больных, для богатых и бедных, без надежды избежать ее. Такие новости доходили до нас урывками телефонных сообщений. Большие города уже знали, какова их судьба, и, насколько мы могли понять, готовились теперь принять ее с достоинством и смирением. К тому же мы видели людей, играющих в гольф или работающих в поле, которые веселились, словно ягнята под занесенным ножом мясника. Это казалось удивительным. Но откуда им было знать? Все это обрушилось так внезапно. Было ли опубликовано какое-то предупреждение в утренней газете? Сейчас было только три пополудни. Слухи распространялись, похоже, прямо у нас на глазах, и мы видели, как жнецы стали быстро уходить с полей. Часть игроков в гольф тоже уже возвращалась в помещение клуба. Они мчались так, будто начинался ливень. Следом за ними бежали мальчики, подносившие им клюшки. Другая часть игроков оставалась на площадке. Нянечка повернула и стала торопливо толкать коляску вверх по холму. Я заметил, что она шла, приложив руку ко лбу. Кеб остановился, и усталая лошадь отдыхала, низко склонив голову. Над всеми ними было идеально чистое небо — огромный и бескрайний голубой свод, и только вдалеке над низкими холмами виднелось несколько белых кудрявых облаков. Если человеческая раса должна умереть сегодня, то, по крайней мере, смертное ложе будет великолепным. И все это спокойное очарование природы делало столь ужасное и масштабное разрушение еще более страшным и вызывающим сожаление. Безусловно, это было слишком хорошее пристанище, чтобы уйти из него столь быстро!

Но, как я уже сказал, снова раздался телефонный звонок.

Внезапно я услышал из коридора грозный голос Челленджера.

— Мэлоун! — крикнул он. — Вас к аппарату.

Я быстро спустился вниз. Звонил Мак-Ардл из Лондона.

— Это вы, мистер Мэлоун? — раздался в трубке взволнованный знакомый голос. — Мистер Мэлоун, здесь, в Лондоне происходят ужасные вещи. Богом молю, спросите у профессора Челленджера, можно ли что-то сделать.

— Он не может ничего посоветовать, сэр, — ответил я. — Профессор Челленджер считает этот кризис вселенским и неизбежным. У нас здесь есть немного кислорода, но это позволит нам отсрочить свою смерть всего на несколько часов.

— Кислород! — выкрикнул отчаянный голос. — Уже нет времени, чтобы достать его. Офис превратился в сущий ад после того, как вы уехали. Сейчас половина служащих без сознания. Я и сам валюсь с ног. Из окна я вижу множество людей, лежащих на земле на Флит-стрит. Движение остановлено. Судя по последним телеграммам, весь мир…

Его голос становился все тише и вдруг совсем смолк. В следующий миг я услышал в трубке глухой удар, будто голова Мак-Ардла бессильно упала и ударилась о стол.

— Мистер Мак-Ардл! — закричал я. — Мистер Мак-Ардл!

Он не отвечал. Я положил трубку, зная, что больше никогда не услышу его голос.

В то же мгновение, сделав шаг от телефона, я почувствовал, что с нами что-то происходит. Было такое ощущение, как будто мы стоим по плечи в воде и нас накрыло накатившей волной. Казалось, что мою шею тихо обвила невидимая рука и принялась мягко выдавливать из меня жизнь. Я ощутил невероятное давление, сжимавшее грудь, голову сдавливала невидимая сила, в ушах стоял громкий звон, а перед глазами появились яркие вспышки. Шатаясь, я подошел к перилам лестницы. В этот самый момент мимо меня пронесся Челленджер, сопя, словно раненный буйвол; вид у него был ужасный — пурпурно-красное лицо, налитые кровью глаза и торчащие в разные стороны волосы. Его маленькая жена без сознания лежала на его широком плече, и профессор с грохотом неловко поднимался по ступеням, карабкался наверх и спотыкался, но нес себя и ее, исключительно благодаря своей силе воли, через этот ядовитый воздух к спасительной гавани нашего временного убежища. Видя, как он старается, я тоже бросился вверх по лестнице, карабкаясь, падая, хватаясь за перила, пока не упал лицом на последнюю ступень почти без чувств. Стальные пальцы лорда Джона взяли меня за воротник, и еще через миг я оказался на ковре в будуаре, неспособный ни говорить, ни двигаться. Рядом со мной лежала женщина, а Саммерли, согнувшись, сидел в кресле у окна, так, что голова его почти касалась коленей. Будто во сне, я видел, как Челленджер, словно гигантский жук, медленно ползет по полу. Через мгновение я услышал шипение выходившего из баллонов кислорода. Челленджер сделал два или три огромных вдоха, и его легкие взревели, наполнившись живительным газом.

— Работает! — ликующе воскликнул он. — Мои доводы подтвердились! — Он снова встал на ноги, сильный и энергичный. Потом профессор бросился к своей жене с баллоном в руке и поднес его к ее лицу. Через несколько секунд миссис Челленджер застонала, а затем пошевелилась и даже села. Челленджер повернулся ко мне, и я почувствовал теплую живительную волну, растекающуюся по моим артериям. Мой рассудок говорил мне, что это лишь передышка, однако, как бы беспечно мы ни рассуждали о ценности жизни, каждый час нашего существования теперь казался бесценным. Никогда ранее я не испытывал столь волнующей чувственной радости, какую подарило мне это ощущение вернувшейся жизни. Из моих легких исчезла тяжесть, ранее напряженное лицо расслабилось, и сладкое чувство мягкого, расслабленного покоя охватило меня. Я лежал и видел, как под действием того же лекарства жизнь возвращается к Саммерли, а затем, наконец, пришла очередь лорда Джона. Он вскочил и подал мне руку, помогая встать, в то время как Челленджер поднял свою супругу и положил ее на диван.

— О Джордж, мне так жаль, что ты вернул меня к жизни, — сказала она, держа его за руку. — Дверь смерти действительно, как ты и говорил, завешена красивой развевающейся занавеской, поскольку, когда приступ удушья прошел, смерть стала казаться мне несказанно прекрасной и успокаивающей. Зачем ты принес меня сюда?

— Потому что я хочу, чтобы мы совершили этот переход вместе. Мы ведь были вместе столько лет. Было бы так печально разлучиться с тобой в последний момент.

На миг в этом человеке с нежным голосом я увидел нового Челленджера, и этот Челленджер был очень далек от скандального, напыщенного, самонадеянного профессора, который то удивлял, то обижал свое поколение. Здесь, в тени смерти, мы увидели мужчину, который завоевал и смог удержать любовь женщины. Вдруг настроение Челленджера переменилось, и он снова стал нашим решительным капитаном.

— Я единственный из людей, кто предсказал эту катастрофу, — сказал он с нотками ликования и научного триумфа в голосе. — Что же до вас, мой дорогой Саммерли, думаю, ваши последние сомнения в отношении размытых линий в спектре были разрешены, и вы больше не будете настаивать на том, что мое письмо в «Таймс» основано на заблуждении.

На этот раз наш сварливый коллега не готов был принять этот вызов. Саммерли мог лишь сидеть, жадно глотая воздух и вытягивая тонкие длинные ноги, словно желая убедиться, что он действительно все еще здесь, на этой планете. Челленджер прошел по комнате к кислородному баллону, и громкое шипение стихло до едва уловимого свиста.

— Мы должны экономно расходовать наш запас газа, — сказал он. — Сейчас воздух в комнате сильно перенасыщен кислородом, и я полагаю, что ни один из нас не чувствует никаких неприятных симптомов. Только опытным путем мы сможем определить, какое количество кислорода поможет нам нейтрализовать действие яда. Посмотрим, на сколько этого хватит.

Мы сидели в тихом нервном напряжении минут пять или больше, отслеживая наши новые ощущения. Мне стало казаться, будто я снова чувствую, как сжимаются мои виски. Миссис Челленджер, лежа на диване, вскрикнула, что она теряет сознание. Ее супруг снова открыл кислород.

— В донаучные времена, — сказал он, — на каждой подводной лодке держали белую мышь, поскольку ее более чувствительный организм давал знать о том, содержатся ли в воздухе отравляющие вещества, намного раньше, чем это ощущали моряки. Ты, моя дорогая, будешь нашей белой мышью. Сейчас я открыл кислород сильнее, и тебе должно стать лучше.

— Да, мне уже лучше.

— Возможно, это и есть правильная концентрация. Когда мы точно определим достаточное минимальное количество кислорода, мы сможем вычислить, как долго нам удастся просуществовать. К сожалению, на наше возвращение к жизни ушло уже значительное количество содержимого первого баллона.

— Какое это имеет значение? — спросил лорд Джон, стоявший у самого окна, засунув руки в карманы. — Если мы должны умереть, какой толк в том, чтобы задерживаться? Или вы думаете, у нас есть шанс?