— И когда вы уходите? — спросил я, желая разговорить его.

— Я не ухожу, — ответил Остин.

Казалось, разговор на этом закончился, но слуга тут же продолжил.

— Если мне придется уйти, кто же за ним присматривать-то будет, — кивнул он в сторону хозяина. — Кто же еще будет ему служить?

— Кто-нибудь другой, — запинаясь, предположил я.

— Да нет. И недели никто не выдержит. Если мне придется уйти, жизнь в этом доме остановится. Все равно как часы, если вытащить из них ходовую пружину. Я говорю это вам, потому что вы его друг и должны знать. Если бы я поймал его на слове… но для этого нужно быть совсем бессердечным. Он и его супруга — это два маленьких ребенка, которых запеленали и оставили одних. Я просто все для них. И вот пожалуйста, он меня увольняет.

— А почему вы говорите, что никто не выдержит? — спросил я.

— Никто не сможет так снисходительно относится к нему, как я. Хозяин очень умен, так умен, что иногда ведет себя как полный болван. Я вижу, что он совсем с ума сошел, точно вам говорю. Ну, взять хотя бы то, что он сделал сегодня утром.

— А что же он сделал?

Остин снова наклонился ко мне.

— Он укусил прислугу, — сказал он хриплым шепотом.

— Укусил?!

— Да, сэр. Укусил ее за ногу. Я собственными глазами видел, как она бегала от него по всему дому.

— Боже мой!

— Вы бы и не то сказали, если бы видели, что тут происходит. Он не дружит с соседями. Некоторые из них считают, что среди тех монстров, о которых вы написали, он чувствовал себя как дома — «Дом, милый дом!»[143] — и что более подходящей компании для него и не сыскать. Вот так они говорят. Но я работаю у него уже десять лет, и я обожаю его, я знаю, он прекрасный человек, и, в конечном счете, для меня большая честь служить у него. Но порой он действительно бывает жесток. Вот, например, что вы скажите об этом, сэр. Ведь это не совсем то, что можно было бы считать старомодным английским гостеприимством, правда? Нет, вы только почитайте!

Машина очень медленно ехала по крутому, извилистому подъему. На углу, над аккуратно подрезанной живой изгородью виднелась табличка. После того как Остин предупредил меня, прочесть это было несложно, поскольку надпись была короткой и броской:

ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ ПОСЕТИТЕЛЯМ, ЖУРНАЛИСТАМ И НИЩИМ ВХОД ЗАПРЕЩЕН Дж. Э. ЧЕЛЛЕНДЖЕР

— Да уж, радушием это не назовешь, — сказал Остин, покачивая головой и поглядывая на надпись. — На рождественской открытке, например, это смотрелось бы не очень здорово. Прошу прощения, сэр, я уже многие годы не говорил так много, но сегодня, похоже, чувства просто переполняют меня. Пусть он увольняет меня хоть до посинения, но я не уйду, и точка. Я его слуга, а он мой хозяин, и так будет, думаю, до конца наших дней.

Мы проехали между белыми столбами ворот и покатили по извилистой дороге, усаженной кустами рододендрона. В конце ее стоял низкий кирпичный домик, отделанный белым деревом, очень уютный и милый. Госпожа Челленджер, маленькая, изящная улыбающаяся женщина, встречала нас, стоя перед открытой дверью.

— Ну вот, моя дорогая, — сказал Челленджер, торопливо выходя из машины, — прибыли наши гости. У нас редко бывают посетители, не так ли? Мы с соседями друг друга, мягко говоря, недолюбливаем. Если бы они могли подсыпать нам в еду крысиного яда, то, думаю, уже давно бы это сделали.

— Это ужасно, просто ужасно! — вскрикнула леди, находясь на грани между смехом и слезами. — Джордж постоянно со всеми ссорится. У нас нет ни единого друга во всей округе.

— Это позволяет мне сосредоточить все свое внимание на моей несравненной супруге, — сказал Челленджер, положив короткую толстую руку ей на талию. Чтобы представить себе эту пару, стоит просто посмотреть на гориллу и газель. — Пойдем, пойдем, эти джентльмены устали с дороги, и обед, должно быть, уже готов. Сара уже вернулась?

Леди уныло покачала головой, а профессор громко рассмеялся и ловко пригладил свою бороду.

— Остин, — крикнул он, — когда поставите машину, уж будьте добры, помогите своей хозяйке накрыть на стол к обеду. А теперь, джентльмены, прошу вас, проходите в мой кабинет, поскольку есть парочка весьма важных вопросов, о которых я очень хочу вам рассказать.

Глава II

Смертоносный поток

Когда мы проходили через холл, зазвонил телефон, и мы стали невольными свидетелями разговора профессора Челленджера. Я говорю «мы», потому что кто угодно на расстоянии ста метров мог слышать его громогласный голос, эхом отзывавшийся во всем доме. В моей памяти до сих пор остались его слова.

— Да, да, конечно, это я… Да, конечно, тот самый профессор Челленджер, знаменитый профессор, кто же еще?… Конечно, каждое слово, иначе зачем бы я стал писать это… Я бы этому не удивился… Все указывает именно на это… День, максимум несколько дней… Что ж, я ничего не могу поделать… Очень неприятно, несомненно, но я думаю, что это повлияет на людей и поважнее вас. И нечего скулить по этому поводу… Нет, я, вероятно, не смогу. Вам самим стоит рискнуть… Все, хватит, сэр. Ерунда! У меня есть дела поважнее, чем выслушивать подобную чепуху.

Он со злостью бросил трубку и повел нас по лестнице в просторную комнату, где размещался его кабинет. На большом столе из красного дерева лежали семь или восемь запечатанных телеграмм.

— На самом деле, — сказал Челленджер, собирая их, — я уже начинаю думать, что сэкономил бы деньги своих корреспондентов, если бы имел индивидуальный телеграфный адрес. Возможно, «Ной[144], Ротерфилд» был бы наиболее подходящим.

Как и всегда, отпуская сомнительную шутку, он оперся о стол и разразился приступом хохота, а его руки тряслись так, что он едва мог открыть конверт.

— Ной! Подумать только — Ной! — задыхаясь и краснея, повторял профессор, тогда как мы с лордом Джоном сочувственно улыбались, а Саммерли, словно унылый козлик, качал головой в скептическом несогласии. Наконец Челленджер, продолжая громко смеяться, стал открывать телеграммы, а мы втроем стояли в эркере[145], восхищаясь изумительным видом из окна.

На это и вправду стоило посмотреть. Плавно изогнутая дорога действительно привела нас достаточно высоко — на высоту семисот футов, как мы узнали позднее. Дом Челленджера стоял на самой вершине холма, и с южной стороны, куда выходило окно кабинета, можно было увидеть широкую долину, протянувшуюся до мягких изгибов возвышенности Саут-Даунс на волнистом горизонте. Между холмами находился город Льюис, отмеченный пеленой стоявшего над ним смога. Прямо у наших ног расстилалась заросшая вереском равнина, с длинными, ярко-зелеными полосами площадок для игры в гольф в Кроубороу и темными точками игроков. Немного южнее, среди лесов, была видна часть железнодорожного пути из Лондона в Брайтон[146]. А прямо перед нами, буквально под нашими ногами, находился маленький огороженный дворик, где стояла машина, доставившая нас с вокзала.

Восклицание Челленджера заставило нас обернуться. Он прочел свои телеграммы и методично сложил их в стопку на столе. Его большое морщинистое лицо, по крайней мере, та его часть, которую было видно из-за спутанной бороды, сильно раскраснелось, и он, казалось, был очень взволнован.

— Что ж, джентльмены, — сказал профессор таким голосом, будто выступал перед большой аудиторией, — наше воссоединение действительно интересно, и происходит оно при невероятных — я бы даже сказал беспрецедентных обстоятельствах. Разрешите поинтересоваться, заметили ли вы что-нибудь интересное или необычное во время своей поездки?

— Единственное, что заметил я, — сказал Саммерли с кислой улыбкой, — так это то, что манеры нашего юного друга за прошедшие годы ничуть не улучшились. С сожалением должен отметить, что у меня есть серьезные жалобы на его поведение в поезде, и вы могли бы обвинить меня в неискренности, если бы я не сказал, что это произвело на меня весьма неприятное впечатление.

— Ну-ну, все мы иногда бываем немного скучными, — произнес лорд Джон. — Наш молодой друг не имел в виду ничего плохого. Кроме того, он ведь участвует в международных соревнованиях, так что если он полчаса рассказывает, что такое футбол, то у него на это есть больше прав, чем у простых людей.

— Полчаса рассказывал про футбол?! — возмущенно воскликнул я. — Да это вы полчаса рассказывали свою тягучую историю о каком-то буйволе. Профессор Саммерли подтвердит это.

— Сложно сказать, кто из вас был скучнее, — ответил Саммерли. — Но смею уверить вас, Челленджер, что никогда в жизни я больше не желаю слышать ни о футболе, ни о буйволах.

— Я не произнес сегодня ни слова о футболе! — протестовал я.

Лорд Джон пронзительно присвистнул, а Саммерли уныло покачал головой.

— И ваше поведение рано утром… — сказал он. — Все это действительно печально. Пока я сидел там, в тишине, грустный и задумчивый…

— В тишине! — возмущенно воскликнул лорд Джон. — А кто устроил нам в пути этот концерт из череды имитаций, что больше походило на звуки, издаваемые сломанным граммофоном, нежели человеком?

Саммерли возмущенно выпрямил спину.

— А вы, оказывается, любитель пошутить, лорд Джон, — сказал он, скорчив кислую мину.

— Послушайте, черт возьми! Да это какое-то сумасшествие чистой воды! — воскликнул лорд Джон. — Каждый из нас точно знает, что совершил другой, только вот не помнит, что делал он сам. Давайте восстановим картину с самого начала. Мы сели в вагон первого класса для курящих — это выяснили, верно? Потом мы стали спорить о письме в «Таймс» старины Челленджера.

— Что, правда спорили? — довольно пророкотал хозяин дома, прикрывая глаза.