С уважением, Джордж Эдвард Челленджер. Брайерс, Ротерфилд».

— Прекрасное письмо, оно не оставляет равнодушным, — сказал Мак-Ардл задумчиво и принялся вставлять сигарету в длинную стеклянную трубку, которую он использовал как мундштук. — А что вы, мистер Мэлоун, думаете об этом?

Мне пришлось признаться в своем полном и унизительном незнании предмета обсуждения. Например, что это за фраунгоферовы линии? Мак-Ардл, который только что изучал этот вопрос при содействии нашего научного консультанта, взял со своего стола две многоцветные полоски спектра, отдаленно напоминающие ленты на шляпке какой-нибудь молодой и честолюбивой поклонницы крикета. Затем он показал мне черные линии, вертикально разграничивающие непрерывную яркую полосу, изменявшую свой цвет от красного на одном конце до фиолетового на другом через все оттенки оранжевого, желтого, зеленого, голубого и синего.

— Вот эти черные полоски и есть фраунгоферовы линии, — сказал Мак-Ардл. — Вместе эти цвета образуют «белый» свет. Любой свет, пропущенный через призму, разложится на одни и те же цвета. Они нам ни о чем не говорят. Дело только в этих линиях, поскольку они изменяются в зависимости от того, что является источником света. Именно эти линии на этой неделе стали не четкими, как раньше, а размытыми, и все астрономы принялись горячо обсуждать возможные причины этого. Вот фотография таких размытых линий для нашего завтрашнего номера. Пока что общественность не проявила интереса к этому вопросу, но, думаю, письмо Челленджера в «Таймс» заставит ее проснуться.

— А причем здесь то, что случилось на Суматре?

— Ну, связь между размытыми линиями спектра и заболевшим аборигеном на Суматре очень натянута. И все-таки старина Челленджер раньше уже доказывал нам, что он знает, о чем говорит. Несомненно, там появилась какая-то странная болезнь, а сегодня из Сингапура пришла телеграмма о том, что в Зондском проливе не работает ни один маяк, и о двух кораблях, севших по этой причине на мель. Так или иначе, было бы хорошо взять у профессора интервью по этому поводу. Если удастся узнать что-то определенное, к понедельнику нужно будет подготовить статью.

Я как раз выходил из кабинета редактора отдела новостей, прокручивая в голове свое новое задание, когда услышал, что меня зовут из приемной на нижнем этаже. Там дожидался курьер с телеграфа, который принес телеграмму из моего дома в Стритхэме. Она была от того самого человека, о котором мы только что говорили. Вот что он писал:

«Мэлоун, Хилл-стрит, 17, Стритхэм. — Привезите кислород. — Челленджер».

«Привезите кислород»! Профессор, на моей памяти, всегда обладал весьма тяжеловесным чувством юмора, и оно, как правило, с трудом воспринималось окружающими. Возможно, это была одна из тех шуток, которые самого Челленджера доводили до гомерического хохота[139], когда он, зажмурив глаза, широко открыв рот и потрясая своей бородой, переставал воспринимать окружающее, даже если дело касалось самых серьезных вещей. Я еще раз перечитал загадочные слова, но мне так и не удалось увидеть в них что-то, хоть отдаленно напоминающее шутку. Тогда это, конечно, была просто лаконичная просьба, хотя и очень странная. Челленджер был последним человеком во всем мире, обдуманное указание которого я посмел бы не выполнить. Возможно, речь шла о каком-либо химическом опыте, а возможно… В общем, мне ни к чему было задумываться над тем, зачем профессору понадобился кислород. Я просто должен был его привезти. У меня оставалось около часа до поезда, уходящего с вокзала Виктория. Я поймал такси и, следуя по адресу, найденному в телефонном справочнике, поехал на Оксфорд-стрит в компанию «Оксиджен тьюб сепплай».

Выйдя из такси возле здания компании, я увидел у дверей двух молодых людей, которые вынесли железный цилиндр и не без труда погрузили его в ожидавшую машину. За ними по пятам шел пожилой человек, который ругался скрипучим язвительным голосом и указывал, что и как им делать. Затем он обернулся ко мне. Строгие черты лица и козлиная бородка — я не мог ошибиться, это был мой давний приятель, своенравный профессор Саммерли.

— Что! — вскрикнул он. — Только не говорите мне, что он и вам прислал эту нелепейшую телеграмму с просьбой привезти кислород!

Я показал ему бланк.

— Что сказать! Я тоже получил такую же, и, как видите, хоть и очень неохотно, но решил сделать то, что там написано. Наш старый друг, как всегда, абсолютно невыносим. Необходимость в кислороде не может быть столь срочной, чтобы он исчерпал все традиционные возможности и покусился на время тех, кто на самом деле более занят, чем он сам. Почему он не мог заказать это напрямую?

Я мог только высказать предположение, что Челленджер хотел получить кислород немедленно.

— Или думал, что хочет, а это уже совсем другое дело. Но теперь вам ни к чему покупать кислород, учитывая, какой у меня запас.

— И все-таки Челленджер, похоже, почему-то хотел, чтобы мы оба привезли его. Правильнее будет, если я в точности выполню его указания.

Несмотря на ворчание и возражения Саммерли, я заказал еще один баллон, который погрузили в машину вместе с предыдущим, поскольку профессор предложил подвезти меня на вокзал.

Я вернулся, чтобы расплатиться с таксистом, который почему-то очень возмущался и спорил по поводу оплаты. Когда я снова подошел к профессору Саммерли, тот яростно пререкался с молодыми людьми, которые вынесли для него баллон с кислородом, и его маленькая седая козлиная бородка тряслась от негодования. Один из парней, насколько я помню, назвал его «старым глупым белым какаду», чем привел водителя Саммерли в такое бешенство, что тот выскочил из машины и вступился за своего обиженного хозяина, и нам с большим трудом удалось избежать потасовки прямо на улице.

Эти мелочи могут показаться тривиальными, и на тот момент они выглядели просто незначительными эпизодами. Но только сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, какое они имели отношение ко всей истории, которую я собираюсь вам рассказать.

Мне показалось, что водитель был новичком или же просто потерял самообладание в этом шуме, поскольку по дороге на вокзал он вел машину просто безобразно. Дважды мы чуть не столкнулись с другими машинами, которые также неуверенно держались на дороге, и я помню, что даже сказал тогда Саммерли, что уровень вождения в Лондоне заметно снизился. Однажды мы чуть не зацепили большую толпу зевак, следивших за дракой на углу Мэлл. Люди, которые были очень возбуждены, со злостью подняли крик на неуклюжего водителя, а один молодой человек даже запрыгнул на подножку и стал размахивать тростью прямо у нас над головами. Я столкнул его, и мы были очень рады, когда нам удалось отделаться от них и целыми и невредимыми выехать из парка. Эти незначительные события, сменяя друг друга, действовали мне на нервы, и по раздраженности моего товарища я видел, что и его терпению приходит конец.

Но хорошее настроение снова вернулось к нам, когда на платформе мы увидели высокую худощавую фигуру ожидавшего нас лорда Джона Рокстона, одетого в желтый твидовый костюм для охоты. На его мужественном лице, с этими незабываемыми глазами, неистовыми и ироничными одновременно, при виде нас отразилась радость. В его рыжеватых волосах виднелась седина, морщинки на лбу стали со временем глубже, но во всем остальном это был все тот же лорд Джон, наш старый добрый товарищ.

— Приветствую вас, герр профессор! Здравствуйте, молодой человек! — крикнул он нам, подходя поближе.

Увидев в тележке, которую носильщик вез за нами, баллон с кислородом, Джон Рокстон развеселился.

— Значит, и вы купили кислород! — воскликнул он. — Мой уже в вагоне. Зачем же это все нашему старому приятелю?

— Вы читали его письмо, опубликованное в «Таймс»? — спросил я.

— Что за письмо?

— Полная чушь и бессмыслица! — резко вставил Саммерли.

— Ну, если я не ошибаюсь, оно имеет непосредственное отношение к его просьбе привезти кислород, — сказал я.

— Чушь и бессмыслица! — с неожиданной злостью повторил Саммерли. Все мы ехали в вагоне первого класса для курящих, и он уже успел закурить свою старую короткую обугленную трубку из тернового корня, которая, казалось, вот-вот обожжет кончик его длинного, агрессивного носа.

— Старина Челленджер — человек умный, — пылко сказал профессор. — Чтобы это отрицать, нужно быть полным идиотом. Посмотрите на его шляпу. Под ней скрываются шестьдесят унций[140] ума — большой мотор, работающий идеально и выдающий безупречный результат. По корпусу мотора я легко могу определить его мощность. Но Челленджер прирожденный шарлатан — вы сами слышали, как я говорил ему это прямо в лицо, — прирожденный шарлатан, использующий всякие театральные эффекты, чтобы оказаться в центре внимания. Все было слишком спокойно, и старина Челленджер решил заставить общественность говорить о нем. Вы же не думаете, что он всерьез верит во всю эту чепуху об изменениях в эфире и опасности для человеческой расы? В жизни не слыхал подобных небылиц!

Саммерли сидел, словно старый белый ворон, каркающий и трясущийся от сардонического смеха[141].

Когда я слушал Саммерли, во мне поднималась волна злости. Недостойно было говорить так о человеке, который принес нам славу и благодаря которому мы стали участниками приключений, каких не было еще ни у кого на земле. Я уже открыл рот, чтобы высказать свое возмущение, но лорд Джон меня опередил.

— Вы уже когда-то ссорились со стариной Челленджером, — угрюмо сказал он, — но через десять секунд оказались на лопатках. Мне кажется, профессор Саммерли, что этот человек другого уровня, и лучшее, что вы можете сделать, это быть с ним начеку и оставить его в покое.

— Кроме того, — сказал я, — Челленджер был хорошим другом каждому из нас. Какие бы ошибки он ни допускал, профессор остается абсолютно прямым человеком, и я не думаю, что он позволяет себе говорить какие-то нелицеприятные вещи о своих товарищах у них за спиной.