Глава I

Размытые линии

Именно сейчас, когда все эти невероятные события очень четко предстают в моем сознании, я просто обязан зафиксировать их, чтобы детали не поблекли со временем. Но даже теперь, когда я делаю это, меня переполняет изумление от того, что с нашей маленькой группой из Затерянного мира — профессором Челленджером, профессором Саммерли, лордом Джоном Рокстоном и мной — снова могли произойти столь невероятные события.

Когда несколько лет назад в «Дейли газетт» я описывал наше путешествие в Южную Африку, имевшее мировое значение, я даже не думал, что на мою долю выпадет рассказать еще более невероятную историю о происшедшем со мной, историю настолько уникальную, что среди других событий в истории человечества она выделяется как заснеженная вершина на фоне скромных холмов у ее подножия. Этот случай поразителен уже сам по себе, но то, что необычайный эпизод свел вместе нас четверых, сложилось будто бы само собой и, казалось, было просто неминуемо. Я расскажу вам об этом как можно более коротко и понятно, хотя, конечно, и понимаю, что для читателя основной интерес представляют как раз всевозможные подробности, поскольку человеческое любопытство всегда было и остается неиссякаемым.

В пятницу, двадцать седьмого августа, — этот день навсегда останется знаменательной датой для мировой истории — я зашел в реакцию газеты, где работал, чтобы попросить господина Мак-Ардла, который по-прежнему был редактором нашего отдела новостей, дать мне три выходных. Выслушав меня, старый добрый шотландец покачал головой, почесал едва прикрытую рыжеватым пушком лысину и в конце концов воплотил свое нежелание пойти мне навстречу в слова.

— Я тут подумал, мистер Мэлоун, что в ближайшие дни вы нам понадобитесь. Похоже, есть одно дело, с которым сможете справиться должным образом только вы.

— Что ж, мне очень жаль, — сказал я, стараясь скрыть свое разочарование. — Конечно же, если я нужен, то больше говорить тут не о чем. Но у меня были важные личные дела, и если бы я мог освободиться…

— Нет, не думаю, что это возможно.

Это была очень неприятная для меня новость, но я все же очень старался сохранить хорошую мину при плохой игре. В конце концов, я сам был в этом виноват, поскольку следовало бы уже понять, что журналист не имеет никакого права на личные планы.

— Будем считать, что я забыл об этом, — сказал я, пытаясь вложить в эту короткую фразу как можно больше беззаботности. — Так о каком деле идет речь?

— В общем, нужно поехать в Ротерфилд и взять интервью у этого старого дьявола.

— Уж не профессора ли Челленджера вы имеете в виду?! — воскликнул я.

— Ну да, именно его. На прошлой неделе он протащил одного молодого человека, Алека Симпсона из «Курьера», целую милю по дороге, схватив за воротник пальто и подтяжки. Вы, наверное, читали об этом в полицейской хронике. Наши ребята скорее согласились бы взять интервью у крокодила, выпущенного из клетки в зоопарке. Но мне думается, что вы, тем не менее, смогли бы сделать это: все-таки Челленджер ваш старинный друг.

— Так это же все упрощает! — сказал я с большим облегчением. — Ведь я для того и просил дать мне три выходных, чтобы съездить к профессору Челленджеру в Ротерфилд. Все дело в том, что как раз наступает третья годовщина нашего главного приключения на плато, и он пригласил всю нашу компанию к себе домой, чтобы это отметить.

— Замечательно! — воскликнул господин Мак-Ардл, потирая руки и радостно поблескивая глазами сквозь стекла очков. — Тогда вы точно сможете что-то из него вытянуть. Был бы это кто-то другой, я бы сказал, что все это полная ерунда, но профессор уже один раз доказал, на что он способен, и, кто знает, возможно, он сделает это еще раз.

— Что-то из него вытянуть? — переспросил я. — О чем, собственно говоря, речь?

— Так вы не читали его письмо «Возможности с точки зрения науки» в сегодняшней «Таймс»?

— Нет, не читал.

Мак-Ардл быстро наклонился и поднял с пола газету.

— Читайте вслух, — сказал он, тыча пальцем в нужную колонку. — С удовольствием послушаю это снова, потому что я уже и сам не уверен, что правильно понял то, что он хотел сказать.

Вот то письмо, которое я зачитал редактору отдела новостей «Дейли газетт»:

«Возможности с точки зрения науки»

«Сэр!

Меня весьма позабавило, — вызвав, впрочем, и целый ряд других, менее приятных чувств, — самодовольное и совершенно дурацкое письмо Джеймса Уилсона Мак-Фейла, недавно опубликованное в вашей колонке и посвященное размытию границ фраунгоферовых линий в оптических спектрах[134] как планет, так и неподвижных звезд. Он отзывается об этом явлении, как о чем-то малозначительном. Но для более глубокого ума становится вполне понятно, что этот факт, с большой долей вероятности, может иметь огромное значение — настолько важное, чтобы затронуть благополучие каждого мужчины, каждой женщины и каждого ребенка на этой планете. Я, конечно, не надеюсь донести научным языком хоть какую-то часть того, что я при этом имею в виду, тем неудачникам, которые черпают мысли из колонок ежедневных газет. Поэтому я попытаюсь опуститься до их ограниченности и описать ситуацию с помощью простых житейских аналогий, рассчитанных на умственные рамки ваших читателей».

— Господи, да он просто уникальный тип, настоящее чудо! — сказал Мак-Ардл, задумчиво покачивая головой. — От его выходок даже у едва вылупившихся птенцов перья встанут дыбом, а собрание мирных квакеров[135] передерется. Поэтому-то и не удивительно, что в Лондоне Челленджеру так тяжело. И это очень прискорбно, мистер Мэлоун, потому что он действительно голова! Ну ладно, давайте послушаем про аналогии.

«Допустим, — читал я, — что несколько связанных пробок поместили в умеренное течение и отправили в путешествие через Атлантику. Эта связка медленно плывет, находясь изо дня в день в одних и тех же условиях. Если бы пробки были разумными созданиями, мы могли бы предположить, что они сочли эти условия стабильными и надежными. Но мы, обладая знанием высшего порядка, понимаем, что, к удивлению этих пробок, с ними может произойти очень многое. Они могут наткнуться на корабль или на спящего кита, или же запутаться в водорослях. В любом случае, их путешествие, вероятно, закончится тем, что их выбросит на скалистый берег полуострова Лабрадор[136]. Но что могут знать обо всем этом пробки, спокойно, день за днем, плывущие в том, что они считают бескрайним и однообразным океаном?

Ваш читатель, наверное, догадается, что под Атлантикой в этой притче понимается могущественный океан эфира[137], сквозь который мы проплываем, а под связкой из пробок подразумевается маленькая и неприметная Солнечная система, к которой мы принадлежим. Вместе с нашим никудышным Солнцем и сборищем его мелких спутников мы плывем изо дня в день в одних и тех же условиях к неведомому концу, к какой-то ужасной катастрофе, которая настигнет нас на самой границе космоса, где нас вынесет к какому-нибудь эфирному водопаду Ниагара или выбросит на какой-то немыслимый Лабрадор. Я не вижу здесь оснований для пустого и беспричинного оптимизма вашего корреспондента, мистера Джеймса Уилсона Мак-Фейла, зато вижу множество причин для того, чтобы с большим вниманием следить за всеми изменениями в космическом пространстве вокруг нас, которые способны повлиять на наше будущее».

— Да, он, наверное, был бы хорошим проповедником, — заметил Мак-Ардл. — Его слова гремят, словно звуки органа. Давайте читать дальше, о том, что именно его так беспокоит.

«Общее размытие и сдвиг фраунгоферовых линий в спектре, на мой взгляд, указывает на масштабные космические изменения весьма тонкого и необычного характера. Свет планеты представляет собой отраженный свет Солнца. Свет же звезды исходит непосредственно от нее самой. Но со спектрами как планет, так и звезд в данном случае, произошли одинаковые изменения. Тогда неужели дело в самих планетах и звездах? Мне эта мысль представляется абсурдной. Какое общее изменение могло произойти с ними со всеми, да к тому же и одновременно? Или это изменения в нашей земной атмосфере? Возможно, но в высшей степени маловероятно, поскольку мы не видим никаких признаков вокруг нас, и химический анализ также этого не выявляет. Какова же тогда третья возможная причина? Она может заключаться в изменениях проводящей среды, крайне тонкого эфира, заполняющего пространство между звездами во вселенной. В глубине этого океана эфира мы с вами плывем в спокойном потоке. Почему этот поток не может вынести нас в эфирные пояса, совершенно неизведанные нами и обладающие свойствами, о которых мы не имеем ни малейшего представления? Где-то произошло изменение. Об этом и говорит искажение космического спектра. Эти изменения могут быть положительными. Могут таить в себе опасность. А также могут быть и нейтральными. Мы не знаем этого. При поверхностном рассмотрении данного вопроса можно не придавать ему особого значения, но человек, для которого, как для меня, характерен глубокий, истинно философский взгляд на вещи, конечно, поймет, что возможности вселенной безграничны и что мудрый человек — это тот, кто всегда готов к неожиданному. Вот простой пример: кто осмелится утверждать, что загадочная и масштабная вспышка неизвестного заболевания, вспыхнувшая среди аборигенов на Суматре[138], о которой вы написали в своей колонке как раз сегодня утром, не имеет никакого отношения к каким-либо космическим изменениям? Эти народы могут реагировать на них быстрее, чем более многонациональная европейская раса. Я здесь просто высказываю идею, которая пришла мне в голову. Утверждать, что она верна, на сегодняшний день так же неправильно, как и отрицать это. Но только тупица, лишенный воображения, станет оспаривать, что эта мысль укладывается в рамки того, что с научной точки зрения вполне возможно.