Только около полуночи четверо искателей приключений были наконец отпущены неподалеку от квартиры лорда Джона Рокстона в Олбани, тогда как разбушевавшаяся толпа, распевавшая хором „Они такие славные парни“[129], закончила гимном „Боже, храни короля“[130]. Вот как завершился самый удивительный за последнее время вечер в Лондоне».

Так написал об этом мой друг Макдон, и можно сказать, что рассказ его, несмотря на некоторую цветистость слога, довольно точно отражает происшедшие события. Что же касается главного события, то оно оказалось полной неожиданностью для публики, но, конечно, не для нас. Читатель, возможно, помнит, как я встретил лорда Джона Рокстона, когда он в своем защитном кринолине[131] отправлялся, чтобы принести профессору Челленджеру «дьявольского птенчика», как он сам его тогда назвал. Я также намекал на трудности, которые вызвал у нас багаж профессора, когда мы покидали плато, и, если бы я описывал наш путь назад, я мог бы многое поведать о тех проблемах, с которыми мы столкнулись, чтобы с помощью гнилой рыбы утолить ненасытный аппетит нашего нового неприятного попутчика. Если я умолчал об этом ранее, то только из-за горячего желания профессора, чтобы ни малейший слух о привезенном нами неоспоримом аргументе не мог просочиться до наступления момента, когда нужно будет опровергнуть любые доводы противника.

Пару слов о судьбе лондонского птеродактиля. По этому вопросу точно ничего не известно. Есть свидетельства двух перепуганных женщин о том, что он сидел на крыше Куинс-Холла и оставался там в течение нескольких часов, напоминая собой какую-то дьявольскую статую. На следующий день в вечерних газетах появилось сообщение, что рядовой Колдстримского гвардейского полка Майлс, стоявший на часах возле Мальборо-Хаус[132], самовольно покинул свой пост и предстал за это перед судом военного трибунала. Суд не принял объяснений рядового Майлса, утверждавшего, что он уронил винтовку и бросился наутек по Мэлл[133], потому что, подняв глаза, внезапно увидел на фоне луны самого дьявола; а ведь это происшествие могло иметь самое непосредственное отношение к нашему вопросу. Еще одним свидетельством очевидцев, которое мне удалось обнаружить, была запись в вахтенном журнале парохода «Фрисланд», совершающего регулярные рейсы между Голландией и Америкой. Там утверждается, что в девять часов утра на следующее утро, когда маяк Старт-Поинт находился в десяти милях от них по правому борту, их обогнало нечто среднее между летающим козлом и гигантской летучей мышью, двигавшееся с огромной скоростью на юго-запад. Если инстинкт вел его на родину в правильном направлении, можно не сомневаться, что последний европейский птеродактиль нашел свою гибель где-то в водах Атлантики.

А что же моя несравненная Глэдис? Глэдис, именем которой было названо таинственное озеро, теперь переименованное в Центральное, поскольку эта женщина никогда не получит от меня шанса на бессмертие. С другой стороны, разве сам я раньше не ощущал жесткость ее натуры? Разве не чувствовал, даже с гордостью повинуясь ее прихотям, что любовь, которая может толкнуть дорогого человека на гибель или угрожает его жизни, немногого стоит? Разве в своих самых сокровенных мыслях, с которыми я постоянно боролся, я не видел, что за внешней красотой прячется эгоизм и непостоянство души? Разве не замечал, что Глэдис тянется к героическим и благородным личностям не ради них самих, а ради той славы, отблески которой могут упасть и на нее, без всяких усилий и жертв с ее стороны? Или же все эти наблюдения были теми самыми мудрыми мыслями, которые так часто приходят слишком поздно? Это был тяжелый жизненный удар, и я почувствовал, что становлюсь циником. Но когда я пишу это, прошла уже неделя, за это время у нас произошел один важный разговор с лордом Джоном Рокстоном, и — что ж, в конце концов, все могло быть и значительно хуже.

А теперь обо всем по порядку. Спустившись на берег в Саутгемптоне, я не получил ни письма, ни телеграммы, и поэтому, добравшись к десяти часам вечера к маленькой вилле в Стритхэме, был встревожен. Может быть, моей любимой уже нет в живых? Я столько мечтал о раскрытых объятиях, о ее очаровательной улыбке, о горячих словах одобрения в адрес человека, который готов был рисковать жизнью во имя ее каприза. После витания в облаках я спустился на нашу грешную землю, и все же одного ее ласкового слова было бы достаточно, чтобы вновь поднять меня на небеса. Пробежав по садовой дорожке, я забарабанил в дверь и, услышав голос Глэдис, рванулся мимо оторопевшей горничной в гостиную. Моя возлюбленная сидела на невысоком диванчике возле пианино под лампой с абажуром. В три скачка я пересек комнату и схватил ее за руки.

— Глэдис! — с жаром воскликнул я. — Глэдис!

Она посмотрела на меня с изумлением. Что-то неуловимо изменилось в ней. Выражение ее глаз, тяжелый пристальный взгляд, разрез губ — все это было для меня новым. Она отдернула руки.

— Что вы хотите этим сказать?

— Глэдис! — вновь воскликнул я. — Что с вами случилось? Я не узнаю вас. Та ли это Глэдис, — моя Глэдис, — маленькая Глэдис Хангертон?

— Нет, — ответила она. — Я — Глэдис Поттс. Позвольте представить вам моего мужа.

Насколько нелепой может быть наша жизнь! Я поймал себя на том, что механически раскланиваюсь и жму руку какому-то маленькому рыжеволосому мужчине, уютно расположившемуся в глубоком кресле, которое раньше было предназначено только для меня. При этом мы оба кивали и глупейшим образом улыбались друг другу.

— Отец позволил нам пожить здесь, пока не будет готов наш дом, — сказала Глэдис.

— Вот как, — сказал я.

— Выходит, вы не получили моего письма в Паре?

— Нет, никаких писем я не получал.

— О, какая досада! Оно бы вам все объяснило.

— Все и так уже ясно, — ответил я.

— Я рассказывала Уильяму о вас, — продолжала Глэдис. — У нас с ним нет секретов. Мне очень жаль, что так получилось. Но ваше чувство не могло быть глубоким, раз вы решились отправиться куда-то, на другой конец света, и оставить меня здесь одну. Вы ведь на меня не сердитесь?

— Нет, что вы. Я, пожалуй, лучше пойду.

— Выпейте с нами чаю, — сказал маленький мужчина, а затем доверительным тоном добавил: — Так оно и бывает — всегда остается кто-то один. В противном случае у нас была бы полигамия; ну, вы меня понимаете. — И он по-идиотски расхохотался, в то время как я счел за лучшее поспешно выйти.

Я был уже за дверью, когда внезапно на меня что-то нашло, и я вернулся к своему более удачливому сопернику, который при этом как-то нервно взглянул на кнопку электрического звонка для вызова прислуги.

— Можно мне задать вам один вопрос? — спросил я.

— Ну, если он не выходит за рамки приличий, — ответил мистер Поттс.

— Как вам удалось этого добиться? Может быть, вы отыскали сокровище? Или покорили полюс? Были отважным пиратом? Перелетели через Ла-Манш? Что это было? Как вы этого достигли?

Он смотрел на меня с выражением полного непонимания на добродушном и невзрачном лице.

— А вам не кажется, что это носит слишком личный характер? — неуверенно сказал мистер Поттс.

— Господи, ну всего один вопрос! — воскликнул я. — Кто вы? Я имею в виду, кто вы по профессии?

— Я — служащий адвокатской конторы, — ответил он. — Второй человек в «Джонсон и Меривейл», Ченсери-лейн, 41.

— Всего хорошего! — с чувством сказал я и, как и все безутешные герои с разбитым сердцем, скрылся в темноте; меня одновременно переполняли и ярость, и печаль, и смех.


Еще один небольшой эпизод, прежде чем я закончу свой рассказ. Вчера вечером мы все собрались у лорда Джона Рокстона и, закурив после ужина, сидели в приятной компании и вспоминали наши приключения. Мне было странно видеть эти хорошо знакомые фигуры и лица в совершенно другой обстановке. Вот Челленджер — та же снисходительная улыбка, полуприкрытые веки, высокомерный взгляд, выпяченная вперед борода, могучая грудь, которая нетерпеливо вздымается, когда он что-то втолковывает Саммерли. А тот сидит, попыхивая своей неизменной короткой трубкой, торчащей из щели между узкими усами и седой козлиной бородкой, и горячо оспаривает каждое слово своего вечного оппонента. И наконец, хозяин дома — суровое лицо, орлиный профиль, холодные, как льдинки, ироничные голубые глаза, на дне которых всегда прячется что-то дьявольское.

После ужина лорд Джон Рокстон собирался что-то сказать нам в святая святых — своей любимой комнате с розовым освещением и бесчисленными охотничьими трофеями. Он вынул из шкафа старую коробку из-под сигар, и сейчас она лежала перед ним на столе.

— Есть один вопрос, — сказал он, — о котором, возможно, мне следовало бы сказать вам раньше, но я просто хотел сначала сам во всем разобраться. Не стоит побуждать надежды, которым потом не суждено сбыться. Однако теперь речь идет уже не о каких-то надеждах, а о конкретных фактах. Помните тот день, когда мы нашли на болоте гнездовье птеродактилей? Тогда еще кое-что в том месте привлекло мое внимание. Возможно, вы этого не заметили, но я сейчас объясню. Там был кратер вулкана, заполненный голубой глиной. — Профессора дружно закивали.

— Путешествуя по всему миру, я только в одном месте сталкивался с подобными кратерами с голубой глиной. И место это — алмазные копи компании «Де Бирс» возле Кимберли в Южной Африке. Так что в голове моей засела мысль об алмазах. Я смастерил приспособление для защиты от этих зловонных тварей и провел там замечательный день вместе с моей мотыгой. И вот что я там нашел.

Он открыл коробку от сигар и, наклонив ее, высыпал на стол два или три десятка необработанных камней размером от боба до каштана.

— Вы, вероятно, считаете, что мне следовало сказать вам об этом еще тогда. Не исключено, но человека неискушенного на этом пути подстерегает множество ловушек. Камни могут быть большими, но при этом не представлять ценности из-за своего цвета и чистоты. Поэтому, привезя их сюда, я в первый же день отнес один из камней к ювелиру и попросил огранить и оценить его.