Хью Пентикост - Запятнанный ангел

Он остановился, и было такое впечатление, что по комнате пронесся ураган. Я ощущал его величие и его непоколебимую убежденность в собственной правоте. Больше того, я верил ему. Он не стал бы скрывать факты, но и только. А в моей работе приходится иметь дело с версиями и догадками и проверять каждую из них, иначе ты просто не сдвинешься с места.

– Я уважаю вашу точку зрения, – сказал я, – даже если при этом вы лишаете нас той поддержки, которую могли бы нам оказать. Никто не знает это место лучше вас. Ваши суждения были бы для нас бесценны. И имейте в виду, сэр, вы можете быть предвзяты и слепы там, где человек посторонний нашел бы разгадку, знай он то, что знаете вы. Не лучше ли покопаться немного в грязи, чем ждать, пока случится третье, а может быть, и четвертое убийство?

– Я был исповедником для сотен людей в Нью-Маверике за все эти годы, – сказал Марч. – Но вы услышите от меня об их проблемах, их ненависти, ревности, страхах не больше, чем услышали бы от священника.

– Кто-нибудь признавался вам в убийстве? – спросил я.

– Чушь!

– Если мне следует опираться на факты, я должен собирать их без всякого предубеждения, – заметил я. – Где вы были сегодня вечером, когда начался пожар?

– Я спал, – отозвался он. Черные глаза настороженно следили за мной. – Как и положено в моем возрасте, когда темнеет, я ем, немного слушаю музыку, а потом сплю, сколько удастся. Моя задача – сохранить каждую толику сил, чтобы писать, едва станет достаточно светло.

– Вы слышали, как ваш зять вызвал пожарную команду?

– Я так не скажу. Я проснулся оттого, что он что-то кричал в трубку, но не пробудился настолько, чтобы понять, что он говорит. Но потом я увидел зарево.

– Пол не разбудил вас?

– Нет. Он побежал к дому миссис Брок сразу же, как позвонил.

– Вам не нравится ваш зять, так ведь, мистер Марч? Я слышал, как вы назвали его скулящей мразью и попросили держаться подальше от вас.

– А что он перед этим сказал!

– Понятно. Кстати, раз уж мы об этом заговорили, где была ваша дочь?

И тогда я увидел то, о чем предупреждал меня Келли, – мучительную боль в глубоко посаженных глазах.

– Я не знаю, – ответил Марч. – Она не обязана отчитываться ни передо мной, ни перед кем бы то ни было. Сейчас она наверху, смазывает Полу ожоги.

– Вернемся к моему вопросу, мистер Марч. Вам не нравится Пол, да?

– Он мне не нравится, – мрачно проговорил художник. – Он не нравится мне, потому что ему уже сорок пять, а он так и не вырос. Он не нравится мне, потому что у него чувство юмора как у ребенка, порочность и злость как у ребенка, но в нем нет детской невинности.

– Уверены ли вы, что не он совершил эти преступления?

Черные глаза сверкнули.

– Нет, не уверен. Это факт. Но я не уверен, что он их совершил. Это тоже факт.

– Вы упомянули о детской порочности. Что вы имеете в виду – склонность к злым проказам?

– Я имею в виду жестокость. Вы слышали вопрос, который он задал сегодня. Он спросил, где спит Лора. Он задал этот вопрос не для того, чтобы задеть Лору. Он это сделал, чтобы задеть меня – при всех. Дети могут быть жестокими, потому что, будучи детьми, они чувствуют себя обделенными: им кажется, что их обделили любовью, что кого-то любят больше, что им нарочно не купили мороженое, когда они этого просили. Ребенок жестоко мучает какого-нибудь зверька, потому что он недостаточно большой, чтобы мучить взрослых, которых он на самом деле ненавидит. В сорок пять лет с этим уже поздно бороться даже психиатрам.

– Почему вы его терпите?

– Он муж Лоры.

– Она его тоже ненавидит, – заметил я. – Почему вы и она его терпите?

– Вам не кажется, что ваши вопросы становятся чересчур личными, Геррик?

– У него есть что-то против вас?

Я ожидал, что Марч или рассмеется, или швырнет мне в лицо табак. Он не сделал ни того ни другого. Он просто уставился на меня.

– Он вас шантажирует?

Черные глаза превратились в узенькие щелки.

– Все мы в некотором роде шантажисты, Геррик. Любезность за любезность: я куплю вам выпить, вы мне купите выпить. Все люди, которые долго живут вместе, понемножку шантажируют друг друга.

– Вы уходите от ответа, – сказал я. – Он вас шантажирует?

– Нет, черт вас побери! – От его зычного голоса, казалось, содрогнулись стены.

– Полегче, Геррик, – вмешался Келли.

Я пропустил его предупреждение мимо ушей:

– Семь или восемь лет назад, Марч, ваш зять устроил человеку по имени Шон О'Фаррелл такую основательную трепку, что тот оказался в больнице. Причина, как мне сказали, заключалась в том, что О'Фаррелл, которому было под шестьдесят, стал заигрывать с вашей приемной внучкой Пенни, которой едва исполнилось четырнадцать. Это так?

– Да. – Вся ярость Марча улеглась.

– Почему после этого вы разрешили О'Фарреллу остаться в колонии?

Художник долго колебался, и, когда он наконец заговорил, его ответ изумил и удивил меня.

– Потому что я не был уверен, что это правда, – объяснил он.

– Но вы только что сказали…

– Пол приводил именно ту причину, которую вы назвали, – продолжал Марч. – Пенни это отрицала, а Пенни мне ни разу не соврала за всю свою жизнь. Шон отрицал это – и не отрицал. Он признался, что испытывал некое противоестественное влечение к ребенку, но старался не проявлять этого. Он еще сказал, – старческий голос дрогнул, – что просто заявил Пенни, что больше не сможет с ней видеться, и Пенни говорила то же, хотя она ничего не поняла. Шон говорил, что, прогнав Пенни, он начал кататься по траве возле дома, плача и повторяя ее имя. Пенни, уходя, поцеловала его на прощанье – в щеку. Это было больше, чем он мог вынести.

Внезапно из леса выскочил Пол, обвинил его в совращении ребенка, а потом избил его до полусмерти. Пол не сомневался в своей правоте. Я не был уверен до конца, и Шон остался здесь.

У этого человека есть врожденное чувство справедливости, подумал я. Я мог понять, почему его любили и почитали молодые художники, приезжавшие в Нью-Маверик. Он не осуждал заранее: косвенных доказательств для него было недостаточно. Мне очень не хотелось продолжать, но пришлось.

– В ту ночь, когда был убит Джон Уиллард, мистер Марч, ваша дочь провела вечер в обществе мужчины в костюме Черного Монаха. Об этом мне рассказал капитан Келли. Вы знаете, что был такой человек?

Марч остановился у стола и положил руки на столешницу ладонями вниз. Для этого ему пришлось наклониться, и он опустил голову так, что лица нельзя было разглядеть.

– Да. – Рана до сих пор не зажила.

– Вы знаете, кто это был?

– Нет.

– Ваша дочь знает, кто это был?

– Спросите у нее.

– Если вы не знаете, значит, он вам не сказала. Как вы думаете, кто это мог быть? Вероятно, все эти годы вы пытались разгадать это.

– Что бы я ни думал, у меня нет фактов, – сказал он.

– Но предположения у вас есть?

– У меня нет фактов! – В нем вновь стала закипать ярость. – Какое это имеет отношение ко всем нашим бедам?

– Может быть, никакого. Но тот человек мог бы подтвердить алиби вашей дочери в ночь убийства Уилларда. Из нее вытрясут его имя, Марч. Я или начальство Келли. Все это перетряхнет заново целая армия чужаков. Вы сколько угодно можете воздерживаться и не мазать никого грязью, мистер Марч, но больше никто не последует вашему примеру.

Марч медленно поднял голову. Он смотрел мимо меня в завтрашний день и видел новых полицейских, окружного прокурора, следователей по особо важным делам из конторы генерального прокурора штата, газетчиков со всей страны. Его бородатое лицо исказилось от нахлынувшего ужаса.

– О господи, – проговорил он. – Боже мой.

– Есть ли какие-то факты, касающиеся той ночи, о которых вы никому не рассказывали, мистер Марч? – тихо спросил я.

Громадное тело содрогнулось, словно от резкой боли.

– Есть один факт, – сказал он. – Факт, о котором я не упоминал ни единой душе, потому что мне казалось, что это не имеет никакого отношения к убийству. Я знал, у кого был такой костюм; кто собирался одеться в него в ту ночь. Но позже.

Я вдруг понял, что он собирается мне сказать. Позже! Позже, после концерта.

– Джон Уиллард?

Марч вздрогнул:

– Человек, которого я любил, как брата! И последнее, что он сделал в жизни, – он предал меня.

В комнате было тихо, слышалось только тяжелое дыхание Роджера Марча. Он носил это в себе двадцать один год. Все это время он прожил в уверенности, что любовником Лоры в ту кровавую ночь был его друг и напарник, и воспринимал это как измену, как предательство со стороны человека, которого он любил и уважал. Марч ничего не мог поделать с дочерью, но он не ожидал, что его друг, на тридцать лет старше Лоры, воспользуется ее слабостью. Рана эта не заживала. Убежденный в предательстве Уилларда, художник все это время хранил молчание: раскрыть тайну – означало дать новый повод для сплетен, превратить себя и Лору в посмешище.

Но здесь концы не сходились с концами. Мысль об Уилларде приходила мне в голову и раньше, но Келли несколько раз заверял меня, что Черный Монах не мог быть Уиллардом. Более щуплый мужчина, говорил он, грациозный, как балетный танцор. Я посмотрел на Келли. Его лицо побледнело от волнения и усталости. Он медленно кивнул.

– Могу поклясться, что вы ошибались, сэр, – сказал он Марчу. – Той ночью я видел Черного Монаха, сэр: его и Лору, миссис Фэннинг. Это не мог быть Уиллард. Тот человек гораздо ниже ростом, другого телосложения – совершенно другого.

Марч уставился на него, потом медленно покачал головой.

– Это был Джон, – проговорил он.

– Вы основываетесь только на том, что у него был костюм монаха и он намеревался надеть его потом, после концерта.

– Он показывал его мне, – сказал Марч. – Он собирался присоединиться к нам – ко мне и своей жене, принимавшим губернатора, после концерта. Он знал, какой костюм у меня, и сказал мне, как будет одет, чтобы мы могли легко найти друг друга.