Скорчив недовольную гримасу, я спустился вниз в переднюю и открыл дверь. К моему удивлению, вместо пациента на крыльце стоял Шерлок Холмс.

– Здравствуйте, Ватсон, – сказал он. – Надеюсь, вы простите меня за такой поздний визит?

– Заходите, пожалуйста, мой друг.

– У вас такое изумленное лицо, да и неудивительно. Наверно, собирались уже ложиться спать. Гм! Вижу, вы не бросаете холостяцких привычек и продолжаете курить прежний табак! Вас, как всегда, выдает пепел на сюртуке. Взглянув на вас, Ватсон, сразу можно определить, что вы привыкли к форме; никогда вы не сделаетесь настоящим штатским, пока не бросите манеру носить, как в былое время, носовой платок за рукавом сюртука. Вы меня приютите сегодня на ночь?

– С удовольствием.

– Помните, вы говорили когда-то, что для одного у вас всегда найдется место; на вешалке же, вижу, нет чужого платья.

– Пожалуйста, я буду очень рад, если вы останетесь у меня ночевать!

– Спасибо. Очевидно, вам пришлось иметь дело с английским рабочим. Что-то стряслось, не правда ли? Что, у вас водопровод испортился?

– Нет, газ, – ответил я удивленно.

– Вижу следы от гвоздей рабочих башмаков.

– Хотите закусить?

– Нет, спасибо, я уже ужинал в Ватерлоо, а трубку, если позволите, выкурю с удовольствием.

Я подал ему кисет с табаком, он сел в кресло напротив меня и некоторое время курил, не произнося ни слова. Я отлично понимал, что только очень важное дело могло привести ко мне в такой поздний час моего друга, и потому терпеливо ждал, пока он сам не начнет рассказывать, в чем дело.

– Я вижу, вы сегодня были сильно заняты, – сказал он наконец, лукаво глядя на меня.

– Да, вы не ошиблись, – ответил я. – Конечно, вы станете смеяться надо мной, но, откровенно говоря, я не понимаю, откуда вы могли это узнать?

Холмс усмехнулся.

– Милый Ватсон, кажется, пора мне знать ваши привычки. Когда у вас мало пациентов, вы ходите пешком, в противном же случае берете извозчика. Ваши сапоги чисты, и потому я вывел заключение, что вы нашли возможным ездить сегодня к больным на извозчике.

– Превосходно! – воскликнул я.

– И между тем так просто. Это один из массы случаев, когда человек поражает собеседника своей наблюдательностью только потому, что этот последний упустил из виду или не обратил внимания на самую мелкую и пустяшную подробность, на которой тот и основал весь свой дедуктивный вывод.

Для наглядности приведу вам аналогичный пример. Все ваши статьи нравятся читателю и поражают его своей фантазией и изобретательностью в области вымысла, вам же они кажутся самыми простыми и обыкновенными вещами только потому, что у вас в руках находились источники, откуда вы черпали материал для своей статьи, о существовании которых не знает читатель. В данное время я нахожусь в положении этих читателей, потому что держу в своих руках несколько нитей одного из самых странных происшествий, когда-либо взволновавших человеческий мозг; мне недостает еще только одной или двух нитей, чтобы распутать эту странную историю, но ручаюсь вам, Ватсон, я докопаюсь до нее.

При этих словах глаза Холмса заблестели и яркий румянец покрыл его бледные щеки. На минуту поднялась завеса и открыла его пылкую, глубокую натуру, но только на одну минуту.

Когда я взглянул на него еще раз, лицо моего друга уже приняло то обычное холодное выражение абсолютного покоя, за которое так часто называли его автоматом, а не человеком.

– Предстоящая задача обещает быть очень интересной, – продолжал он. – По-моему, она представляет даже исключительный интерес. В общих чертах я уже ознакомился с этим делом и даже успел сделать некоторые заключения. Вы окажете мне большую услугу, если согласитесь поехать вместе со мной.

– Вы знаете, что я ужасно люблю ездить с вами.

– Мне придется завтра ехать в Олдершот. Не будет ли это для вас слишком далеко?

– Надеюсь, Джексон не откажется съездить завтра вместо меня к моим пациентам.

– Отлично. В 11:10 мы должны выехать из Ватерлоо.

– Будьте покойны, я не опоздаю.

– А теперь, если вы не очень устали, я расскажу вам вкратце, что случилось и что предстоит нам сделать.

– Я успел выспаться до вашего прихода и теперь могу сидеть, сколько вам угодно.

– Быть может, вы читали уже в газетах про убийство полковника королевской гвардии Барклая?

– Нет, и не читал, и не слыхал.

– Ну, значит, в городе еще не узнали об этом. Убийство произошло только два дня тому назад. Вот его подробности.

Королевский Мюнстерский полк, где в 117-м батальоне служил полковник Барклай, считается, как вам известно, одним из лучших ирландских полков английской армии. Он отличился еще в Крымской кампании и при восстании сипаев и с тех пор при каждом удобном случае старается поддержать свою славу. Еще до вечера понедельника этим полком командовал Джеймс Барклай, храбрый ветеран, который поступил в него рядовым, отличился во время восстания сипаев и с тех пор блестяще продвигался по службе, пока не сделался командиром того полка, в котором когда-то был простым рядовым.

Полковник Барклай женился еще сержантом на мисс Нэнси Девой, дочери знаменщика того же полка. Конечно, ее простое происхождение немного повредило ему и вызвало много толков среди офицеров этого полка. Но миссис Барклай так сумела себя поставить, что вскоре полковые дамы полюбили ее не менее того, как любили ее мужа офицеры. Надо заметить, что она была необыкновенно красива; даже теперь, несмотря на тридцатилетнюю супружескую жизнь, ее можно назвать изящной и красивой дамой.

В семейной жизни полковник Барклай был, кажется, очень счастлив. Майор Мерфи, к которому я обратился за справками, уверял меня, что он никогда не слышал, чтобы эта супружеская пара когда-либо ссорилась. Хотя в общем было заметно, что полковник Барклай больше любил свою жену, чем она его. Он не мог без нее жить ни одного дня; она же, хотя всегда была ему верна и преданна, внешне не выказывала особенно сильной привязанности. Тем не менее все окружающие считали их образцовой супружеской парой. Судя по их отношениям, никто не мог ожидать такого трагического финала их счастливой на вид совместной жизни.

У полковника Барклая всегда были некоторые странные черты характера. Вообще это был очень гостеприимный и добродушный старый солдат, но иногда бывали моменты, когда он обнаруживал склонность к крайней вспыльчивости и даже к мстительности, хотя последние дурные качества, казалось, никогда не отзывались на его жене. Затем майор Мерфи и пять офицеров этого полка обратили мое внимание еще на одну особенность его характера – на страшно угнетенное состояние духа, которое временами овладевало полковником. Когда на него нападала такая меланхолия, он ходил мрачнее тучи, ни с кем не разговаривал, и улыбка не появлялась на его открытом, приятном лице. Кроме всего этого, он боялся одиночества, особенно в темноте. Эта последняя странность взрослого человека и известного своей храбростью старого солдата всегда служила предметом всяких толков и различных предположений.

Первый батальон этого полка уже много лет стоял в Олдершоте. Женатые офицеры жили на своих квартирах, и полковник Барклай уже давно снимал виллу, называемую Аашин, в полумиле от северного лагеря. Западный фасад этого дома выходил на большую дорогу, которая проходила мимо него на расстоянии семидесяти футов. Весь штат прислуги полковника состоял из кучера и двух горничных. Хозяин, хозяйка и эта прислуга были единственными обитателями Лашина; детей у Барклаев не было, а гости приезжали редко и на ночь никогда не оставались.

Вот что произошло на вилле в злополучный понедельник между девятью и десятью часами вечера.

Миссис Барклай была католичкой, увлекалась благотворительностью и состояла членом Сент– Джорджского общества попечения о бедных детях. В понедельник, в восемь часов вечера, было назначено заседание этого общества, и потому миссис Барклай велела раньше подать обед, чтобы успеть к началу заседания. Кучер уверяет, что, уходя из дома, она очень дружелюбно попрощалась с мужем и обещала скоро вернуться. Затем она зашла за мисс Моррисон, молодой девушкой, живущей на соседней вилле, и они вместе отправились на заседание. Заседание продолжалось сорок минут, и в четверть десятого миссис Барклай вернулась домой, проводив мисс Моррисон до дверей ее дома.

Теперь надо описать тебе расположение комнаты, в которой было совершено убийство. В ней хозяева обыкновенно сидели по утрам. Большие окна и стеклянные двери выходили прямо на лужайку, отделявшую от дома большую дорогу. Эта лужайка, величиной не больше тридцати аршин, была окружена небольшим каменным забором с железной решеткой. Шторы в этой комнате никогда не опускались, потому что по вечерам обыкновенно здесь никто не сидел. Вернувшись домой, миссис Барклай сама зажгла здесь лампу и приказала горничной Джейн Стюарт принести чашку чая, чего раньше никогда не делала. Полковник сидел в столовой, но услышав, что жена вернулась, вошел к ней в комнату. Кучер видел, как он проходил через переднюю и входил в эту комнату. Это был последний раз, как он видел своего господина живым.

Спустя десять минут горничная принесла чай, но, подойдя к комнате, была поражена, услышав первый раз за все свое пребывание у Барклаев, что господа спорят. Она постучала в дверь, но ответа не последовало, тогда она взялась за ручку дверей – дверь оказалась закрытой на ключ изнутри. Прибежав в кухню, она рассказала об этом кучеру и другой горничной и вместе с ними вернулась в переднюю. Спор продолжался, и кучер и обе девушки удостоверяют, что слышны были только два голоса, принадлежащие полковнику и его жене. Барклай произносил слова отрывисто и сдавленным голосом, так что нельзя было разобрать, что он говорил, а миссис Барклай, наоборот, кричала громко. «Ты трус, – повторила она несколько раз. – Что тебе теперь делать? Отдай мне мою жизнь! Я не стану дышать с тобой одним воздухом, жить с тобой одной жизнью! Ты трус, негодяй!» Вслед за этим вдруг раздался ужасный крик мужчины, падение тела и пронзительный крик и стон женщины. Предчувствуя, что в комнате творится что-то недоброе, кучер бросился к двери и хотел было ее выломать. Но дверь не поддавалась, а горничные были так перепуганы, что не могли помочь ему. Тогда кучера осенила мысль выбежать на двор и проникнуть в комнату через стеклянную дверь. Так он и сделал. Одна половина большого французского окна была открыта, что не внушило подозрения, принимая во внимание теплый вечер и летнюю пору. Он без затруднения проник в комнату. Глазам его представилась следующая картина: его госпожа перестала стонать и лежала в бессознательном состоянии на кушетке; ноги полковника лежали на стуле, голова же на полу, в луже собственной крови, около угла камина.