– Простите, сэр, – сказал наш маленький слуга, отворяя дверь, – тут вас спрашивал какой-то господин.

Холмс взглянул на меня с упреком.

– Вот что значит гулять после обеда! – сказал он. – Давно ушел этот господин?

– Порядочно, сэр.

– Отчего же ты его не попросил подождать?

– Я просил его зайти, и он ждал.

– Как долго он ждал?

– С полчаса, сэр. Он очень беспокойный господин. Все время бегал по комнате, как сумасшедший. Я стоял в коридоре за дверью и все время наблюдал за ним. Вдруг он выскочил и закричал: «Когда же он придет, наконец?» Я попросил его подождать еще немножко. «Мне здесь душно, – продолжал он, – лучше я подожду на свежем воздухе. Я скоро вернусь», – и с этими словами он выскочил на улицу. Советую вам, сэр, не пускать его к себе больше.

– Ладно, ладно, – ответил Холмс, входя в комнату. – Жалко, что он не дождался нас, Ватсон. Судя по его нетерпению, должно быть, дело серьезное. Ба! Ведь это не ваша трубка на столе? Должно быть, он забыл ее здесь. Это очень хорошая трубка с длинным мундштуком, который на языке настоящих курильщиков называется «янтарь». Интересно знать, много ли в Лондоне мундштуков из настоящего янтаря. Говорят, что признак настоящего хорошего янтаря – это мушка, и потому торговцы нарочно фабрикуют поддельные янтарные мундштуки с такими же поддельными мушками. Должно быть, он был сильно взволнован, раз оставил свою трубку, которой очень дорожит.

– Почем вы знаете, что он ею дорожит? – спросил я.

– Обыкновенная цена такой трубки не больше семи шиллингов, а вы видите: она в двух местах починена. Сломалась деревянная часть, затем янтарная, и оба места скреплены серебряными ободками. Починка обошлась гораздо дороже самой трубки; из этого я заключаю, что он дорожит ею, иначе предпочел бы купить новую.

– И только? – нарочно спросил я, желая, чтобы Холмс высказал вслух и остальные наблюдения.

Мой приятель держал трубку довольно высоко, слегка постукивая по ней своим длинным тонким пальцем, как профессор, читающий перед аудиторией лекцию по анатомии и демонстрирующий перед слушателями какую-нибудь интересную кость.

– Эта трубка представляет для меня большой интересный материал для наблюдений, – сказал он, – она не менее носит отпечаток характера владельца, чем часы и шнурки от ботинок. Владелец этой трубки очень сильный человек, левша, с превосходным рядом зубов, мало обращающий внимания на свои привычки и не нуждающийся в средствах.

Затем мой приятель снова углубился в свои наблюдения, но я видел, что его правый глаз искоса поглядывал на меня, чтобы убедиться, достаточно ли внимательно я его слушаю.

– Не думаю, чтобы человек, обладающий достаточными средствами, стал курить семишиллинговую трубку! – возразил я.

– Одна унция его табаку стоит восемь пенсов, – сказал Холмс, выколачивая на ладонь оставшийся в трубке пепел. – Имей он возможность курить табак даже наполовину дешевле, то и тогда ему не было бы никакой надобности соблюдать такую экономию.

– Чем же вы докажете остальные свои выводы?

– Он имеет дурную привычку зажигать трубку о лампу или о газовые рожки. Посмотрите, как она обожжена с одной стороны. Конечно, спичкой ничего подобного не сделаешь. Не может быть, чтобы он подносил спичку всегда с одной стороны трубки. Зажигая же о лампу, вы никоим образом не убережетесь, чтобы не опалить трубки. Затем, как вы видите, почему-то сожжена правая сторона трубки. Попробуйте зажечь о лампу свою трубку, и вы убедитесь на опыте, что если будете держать ее в правой руке, то поднесете к пламени непременно левую сторону, а не правую. Конечно, иногда может случиться, что вы зажжете и с правой стороны, но не всегда. Кроме того, вы видите, что мундштук довольно сильно изгрызен, а это может сделать только сильный, энергичный и обладающий очень хорошими и острыми зубами человек. Но, если не ошибаюсь, я слышу его шаги на лестнице. Надеюсь, эта персона предложит нам кое-что поинтереснее, чем исследование его трубки.

Действительно, не прошло и нескольких секунд, как открылась дверь и в комнату вошел высокий молодой человек. Одет он был хорошо, но очень просто: на нем был темно-серый костюм, а в руке он держал коричневую широкополую фетровую шляпу. На вид ему можно было дать не больше тридцати лет, на самом же деле, похоже, он был гораздо старше.

– Простите, – сказал он с тревогой на лице, – я постучался в дверь? – Он остановился на пороге и, не дожидаясь ответа, сам себе ответил: – Да, конечно, постучался. Видите ли, я немного встревожен, так что вы, пожалуйста, простите мою невежливость.

С этими словами он провел рукой по лбу, как имеют обыкновение делать очень нервные и взволнованные люди, и затем скорее упал, чем опустился на стул.

– Вы, кажется, не спали несколько ночей подряд, – сказал Холмс своим обычным симпатичным голосом, – бессонные ночи страшно расстраивают нервы, гораздо больше, чем самая тяжелая работа и даже кутежи. Можно спросить, чем я могу быть вам полезен?

– Я хотел бы посоветоваться с вами, сэр. Что мне делать? Я чувствую, что моя жизнь разбивается на мелкие кусочки.

– Я вас не понимаю, – возразил Холмс, – вы хотите посоветоваться со мной как с детективом-консультантом?

– Нет, я хочу знать ваше мнение как хорошего юриста и опытного в житейских делах человека. Я не знаю, что мне предпринять и за что взяться. Вы один только можете дать мне полезный совет.

Он говорил отрывистыми, короткими фразами; его сильное нервное возбуждение ясно свидетельствовало, что этот рассказ доставляет ему нравственную пытку.

– Знаете, это очень щекотливый вопрос, – сказал он. – Трудно рассказывать чужим про свои семейные дела. Ужасно беседовать с посторонними людьми, которых никогда раньше не видел, насчет поведения своей собственной жены. Как это ужасно, ужасно! Но я не в состоянии дольше терпеть, моя нервная система напряжена до крайности, я должен с кем-нибудь посоветоваться.

– Послушайте, мой друг, мистер Грант Манро… – начал Холмс.

Посетитель вскочил со стула, точно ужаленный.

– Как! – вскричал он, – вы знаете мое имя?

– Если вы желаете остаться неизвестным, – сказал, улыбаясь, Холмс, – то советую вам в следующий раз не писать свое имя на дне шляпы или не поворачивать ее внутренней стороной к собеседнику. Мой приятель и я выслушали в этой комнате очень много самых интимных секретов и благодаря Провидению облегчили заботы очень многих людей. Надеюсь, нам удастся облегчить и ваши страдания. Могу я просить вас, так как дело, может быть, не терпит отлагательства, сейчас же приступить к изложению фактов?

Наш посетитель еще раз провел рукой по лбу, как будто это движение могло помочь ему собраться с духом и мыслями. Каждый его жест и выражение лица свидетельствовали о том, что это был очень осторожный, сдержанный человек с большой природной гордостью, которая-то и заставляла его так долго скрывать свои сердечные раны. Наконец он сделал энергичный жест рукой и начал свой рассказ.

– Вот в чем дело, мистер Холмс. Я женат уже три года. В течение этого времени мы так любили друг друга и так были счастливы, как будто бы были созданы друг для друга. Никогда между нами не было никакого разногласия, ни тени раздора. А теперь, с последнего понедельника, между нами как будто стена выросла. Я чувствую, что в ее жизни, во всех ее мыслях есть что-то такое чужое мне, как будто она не моя жена, а какая-нибудь первая попавшаяся мне на улице женщина. Одним словом, с некоторого времени мы стали совершенно чужими друг другу, и я во что бы то ни стало хочу узнать причину такой перемены.

Прежде чем перейти к самим фактам, я должен сообщить вам, мистер Холмс, еще одну очень важную вещь. Эффи любит меня. Я не допускаю мысли, чтобы я мог ошибаться. Она любит меня всем своим сердцем, всей душой и наверное никого так не любила, как меня в данное время. Я чувствую это так же глубоко, как чувствует всякий человек, которого кто-нибудь любит. Но между нами существует какая-то тайна, благодаря которой мы никогда не сделаемся прежними счастливыми и любящими супругами, пока она не будет обнаружена.

– Нельзя ли перейти к фактам, мистер Манро? – прервал его Холмс с видимым нетерпением.

– Извольте, я расскажу вам все, что знаю про Эффи. Когда я встретил ее в первый раз, она была совсем молодой вдовой, – теперь ей всего только двадцать пять лет. Ее имя было миссис Эброн. Молоденькой барышней она приехала в Америку и там вышла замуж за некоего Эброна, присяжного поверенного с очень хорошей практикой. У них был один ребенок, который вскоре умер от желтой лихорадки. Та же участь постигла и ее мужа. Я сам видел свидетельство о его смерти. Это несчастье заставило ее покинуть Америку и поселиться вместе со своей теткой, старой девой, в Пиннере. Муж после смерти оставил ей порядочный капитал в четыре тысячи пятьсот фунтов стерлингов, который так хорошо был помещен им в одно дело, что давал ежегодно семь процентов. В Пиннере она успела прожить всего шесть месяцев, когда я познакомился с ней. Мы сразу влюбились друг в друга и повенчались спустя несколько недель.

Я сам торгую хмелем и получаю от семисот до восьмисот фунтов стерлингов чистого дохода. Таким образом, как вы видите, мы можем жить очень комфортабельно, и поэтому наняли прелестную виллу в Норбери за восемьдесят фунтов в год. Это небольшая деревня, но она имеет то большое преимущество, что находится недалеко от города. Поблизости от нас есть гостиница и какие-то два дома, а с другой стороны через небольшое поле есть небольшая хижина, обращенная в нашу сторону фасадом. Кроме же этих построек почти до самой станции нет жилья. Мои занятия требуют моего присутствия в городе только в известное время года, летом у меня гораздо меньше дела, и потому я вполне могу наслаждаться с женой деревенской жизнью. Как я уже говорил вам, между нами никогда не было никаких недоразумений.

Здесь я должен обратить ваше внимание еще на одно обстоятельство. После свадьбы жена отдала мне все свои деньги против моей воли, потому что я отлично понимаю, что она останется ни с чем, если вдруг мои дела пошатнутся. Но она тогда настояла на своем, и я подчинился ее требованию. Вдруг шесть недель тому назад она пришла ко мне.