Артур Конан Дойл - Записки о Шерлоке Холмсе

– Проехало только пять. Вот, должно быть, она.

В эту минуту из загородки, где находились весы, появилась великолепная гнедая лошадь и прошла мимо нас легким галопом. На ней сидел жокей в хорошо всем известных цветах полковника – красном и черном.

– Это не моя лошадь! – закричал владелец. – У этой нет на теле ни одной белой отметины. Что вы сделали, мистер Холмс?!

– Хорошо, хорошо, посмотрим, как она будет скакать, – невозмутимо сказал мой друг.

Несколько минут он смотрел в мой бинокль.

– Великолепно! Превосходный старт! – вдруг воскликнул он. – Вот они показываются из-за поворота!

Из нашего экипажа прекрасно было видно всех лошадей; они шли так близко друг к другу, что их, казалось, можно было бы покрыть одной попоной, но на половине круга желтый цвет мейплтонской конюшни выдвинулся вперед. Однако, прежде чем лошади поравнялись с нами, Десборо отстал, а лошадь полковника сразу вырвалась вперед и была у столба на шесть корпусов впереди своего соперника. Ирис герцога Балморала пришла третьей.

– Без сомнения, это моя лошадь, – задыхаясь и проводя рукой по глазам, проговорил полковник. – Признаюсь, ничего здесь не понимаю. Не пора ли открыть вашу тайну, мистер Холмс?

– Да, пора, полковник. Вы все узнаете. Пойдемте все вместе взглянуть на лошадь. Вот она, – продолжал он, когда мы вошли в ограду для взвешивания, куда допускались только владельцы и их знакомые. – Вам стоит только вымыть ей винным спиртом голову и ноги, и вы убедитесь, что это – ваш Сильвер-Блэз.

– Не могу прийти в себя от изумления!

– Я нашел лошадь у одного барышника и осмелился взять ее как раз в ту минуту, когда ее хотели сбыть с рук.

– Дорогой сэр, вы сотворили чудо. Лошадь совершенно здорова и в полном порядке. Тысячу извинений за то, что позволил себе усомниться в вашем искусстве. Вы оказали мне большую услугу, возвратив мне лошадь, и окажете еще большую, если найдете убийцу Джона Стрейкера.

– Я уже нашел его, – спокойно сказал Холмс.

Полковник и я с изумлением взглянули на него.

– Нашли убийцу? Где же он?

– Здесь.

– Здесь? Где?

– Стойт в настоящую минуту возле меня.

Румянец гнева вспыхнул на щеках полковника.

– Я вполне сознаю, что многим обязан вам, мистер Холмс, – сказал он, – но не могу принять ваши слова иначе, как плохую шутку или оскорбление.

Шерлок Холмс расхохотался.

– Уверяю вас, полковник, что не считаю вас причастным к преступлению, – проговорил он. – Настоящий убийца стоит за вами!

Он отошел в сторону и положил руку на блестящую шею породистого скакуна.

– Лошадь! – вскрикнули мы с полковником в один голос.

– Да, лошадь. Ее вина уменьшается, если я скажу вам, что она сделала это, защищая себя, и что Джон Стрейкер был человек, совершенно не достойный вашего доверия. Но вот звонок, а так как у меня есть маленькая ставка, то отложу подробное объяснение до более удобного случая.

Вечером мы снова сидели в купе поезда, мчавшегося в Лондон, и я думаю, что путешествие показалось полковнику Россу таким же коротким, как мне, – так интересно было слушать рассказ моего друга о том, что произошло в дартмурских конюшнях в понедельник ночью и как ему удалось узнать все подробности этого происшествия.

– Сознаюсь, что все выводы, составленные мной на основании газетных известий, оказались вполне ошибочными, – сказал он. – А между тем там были данные, которые могли бы служить указаниями, если бы их истинное значение не было загромождено другими подробностями. Я поехал в Девоншир с убеждением в виновности Фицроя Симпсона, хотя, конечно, видел, что еще не собрано достаточного количества улик.

Только тогда, когда мы уже подъезжали к дому тренера, в голове моей внезапно возникла мысль о важном значении баранины с перцем. Вы, может быть, помните, что я был очень рассеян и остался в экипаже, когда вы все уже вышли. Я удивился про себя, как это я проглядел такое важное обстоятельство.

– Признаюсь, я до сих пор не вижу его важности, – сказал полковник.

– Это было первое звено в цепи моих рассуждений. Опиум в порошке не безвкусен. Вкус не неприятен, но заметен. Если подсыпать его в какое-нибудь обыкновенное кушанье, то тот, кто стал бы есть это кушанье, наверное заметил бы примесь и бросил бы есть. Перец – именно та приправа, которая может заглушить вкус опиума. Никаким образом нельзя предположить, чтобы посторонний человек, как Фицрой Симпсон, мог бы устроить так, чтобы в этот день ужин в доме тренера состоял из баранины с приправой из перца, и тем более невозможно предположение, чтобы этот человек явился с порошком опия как раз в тот вечер, когда подавалось кушанье, способное скрыть эту примесь. Этого нельзя допустить. Итак, с Симпсона снимается подозрение, и все наше внимание сосредотачивается на Стрейкере и его жене – единственных людях, которые могли заказать на ужин баранину с перцем. Опиум примешан после того, как была отложена порция для конюха, остававшегося на конюшне, так как остальные ели ужин безо всяких дурных последствий. Кто же из Стрейкеров мог получить доступ к еде так, чтобы этого не заметила служанка?

Прежде чем решить этот вопрос, я обратил внимание на то, что собака в тот вечер вела себя спокойно, – одно верное предположение неизменно вызывает другое. Случай с Симпсоном указывал на то, что в конюшне была собака, а между тем несмотря на то, что кто-то входил туда и увел лошадь, собака не лаяла и не разбудила спавших на сеновале конюхов. Очевидно, ночной посетитель был хорошо знаком ей.

Я был уже убежден, или почти убежден, что Джон Стрейкер вошел ночью в конюшню и увел Сильвер-Блэза. Зачем? Очевидно, с каким-то злым умыслом, иначе зачем бы он опоил своего конюха? Но я никак не мог понять причины его поступка. Бывали случаи, что тренеры зарабатывали большие деньги, держа пари против своих лошадей и обманным образом не давая им выигрывать. Иногда они действуют через жокея, иногда употребляют более верные и тонкие средства. Что было тут? Я надеялся, что вещи, найденные в кармане Стрейкера, помогут мне прийти к какому-нибудь заключению, и не ошибся в этом. Вы, вероятно, не забыли странного ножика, найденного в руке покойника, ножика, которого, конечно, ни один человек в здравом уме не взял бы для самозащиты. Как сказал нам доктор Ватсон, этот нож употребляется при самых тонких операциях, известных в хирургии. И в эту ночь он также предназначался для очень тонкой операции. Как знатоку скакового дела, вам, полковник, наверно, известно, что можно сделать легкий порез сухожилия на бедре лошади так искусно, что снаружи ничего не будет заметно. В таком случае лошадь начинает слегка прихрамывать, что приписывается или переутомлению, или приступу ревматизма, но никак не злому умыслу.

– Мошенник! Негодяй! – крикнул полковник.

– Этим и объясняется, почему Джон Стрейкер хотел увести лошадь из конюшни. При малейшем уколе такое чувствительное животное заржало бы так, что разбудило бы спавших крепким сном конюхов. Поэтому необходимо было произвести операцию на открытом воздухе.

– Как я был слеп! – сказал полковник. – Так вот для чего ему нужна была свечка и почему он зажигал спичку.

– Без сомнения. Но при осмотре его вещей мне посчастливилось открыть не только способ совершения преступления, но и его мотивы. Как человеку светскому, вам известно, полковник, что люди не носят у себя в карманах чужих счетов. Большинству из нас еле под силу справиться и со своими. Я сразу понял, что Стрейкер жил двойной жизнью и имел посторонние связи. По счету было видно, что существует какая-то дама, не стесняющая себя средствами. Несмотря на всю вашу щедрость к вашим служащим, едва ли возможно предположить, чтобы они могли покупать своим женам туалеты в двести гиней. Я расспросил, незаметно для нее, миссис Стрейкер насчет платья, на которое был представлен счет, и убедившись, что у нее никогда не было подобного костюма, запомнил адрес портнихи, чувствуя, что с помощью фотокарточки Стрейкера мне легко будет доказать мифическое происхождение мистера Дербишира.

Далее все очень просто. Стрейкер повел лошадь в яму, откуда не был виден свет. Симпсон, когда бежал, потерял галстук, а Стрейкер поднял его, быть может, думая привязать им лошадь за ногу. Очутившись в яме, Стрейкер стал позади лошади и зажег свечу, но лошадь, испуганная внезапным светом и почувствовав свойственным животным инстинктом что-то недоброе, вырвалась и попала стальным копытом как раз в лоб Стрейкеру. Несмотря на то, что шел дождь, он, приготовляясь к операции, снял плащ, и при падении нож вонзился ему в бедро. Достаточно ли это ясно?

– Удивительно! – воскликнул полковник. – Удивительно! Как будто вы присутствовали при всем этом.

– Должен признаться, что трудно было додуматься до последнего моего вывода. Мне пришла мысль, что такой предусмотрительный человек, как Стрейкер, не предпринял бы такой тонкой операции, как порез сухожилия, без предварительной практики. На чем он мог практиковаться? Мой взгляд случайно упал на овец, и я задал вопрос, ответ на который, к собственному моему удивлению, подтвердил мое предположение.

– Вы вполне уяснили все, мистер Холмс.

– Вернувшись в Лондон, я отправился к портнихе, которая сразу признала Стрейкера как прекрасного заказчика по фамилии Дербишир и сказала, что жена у него красавица, любящая дорогие наряды. Я не сомневаюсь, что из-за этой женщины он совершенно запутался в долгах и дошел до этой гнусной проделки.

– Вы объяснили все, кроме одного, – сказал полковник. – Где же была лошадь?

– Она бродила по болоту, и ее приютил один из ваших соседей. Мне кажется, мы должны даровать ему амнистию в этом случае.

Если не ошибаюсь, это клапамский узел, и мы будем на вокзале Виктория минут через десять. Если вам угодно выкурить сигару у нас, полковник, я буду рад сообщить вам все дальнейшие подробности, которые могут интересовать вас.