– И ничего, что могло бы указывать на то, что Симпсон связан какими-либо интересами с конюшней Мейплтона?

– Ровно ничего.

Холмс откинулся на спинку коляски, и разговор прекратился. Несколько минут спустя наш экипаж остановился у хорошенькой виллы из красного кирпича, увитой плющом и стоявшей у самой дороги. На некотором расстоянии от нее виднелась длинная постройка, крытая серой черепицей. Во всех других направлениях тянулась извилистая болотистая равнина, вся бронзовая от увядающих папоротников, сливавшаяся вдали с горизонтом, линия которого только кое-где прерывалась колокольнями Тавистока да группой построек на западе – мейплтонскими конюшнями.

Мы все вышли из коляски, за исключением Холмса. Он продолжал сидеть по-прежнему, откинувшись на подушки и устремив глаза на небо, очевидно, весь погруженный в свои мысли. Он сильно вздрогнул, когда я дотронулся до его руки, и вышел из экипажа.

– Извините меня, – продолжал он, обращаясь к полковнику Россу, с удивлением смотревшему на него. – Я грезил наяву.

По блеску его глаз и по сдержанному волнению я, привыкший к нему, понял, что он напал на след, хотя никак не мог догадаться, как он мог найти его.

– Может быть, вы желаете сейчас же пойти на место преступления, мистер Холмс? – сказал Грегори.

– Я думаю, лучше остаться здесь и расспросить о некоторых подробностях. Я предполагаю, что Стрейкера принесли сюда?

– Да, он лежит наверху. Осмотр тела назначен на завтра.

– Он служил у вас несколько лет, полковник?

– И был отличным слугой.

– Предполагаю, что вы осмотрели его карманы, инспектор?

– Все вещи в гостиной. Если желаете, можете взглянуть на них.

– С удовольствием.

Мы все перешли в гостиную и сели вокруг стола, стоявшего посередине комнаты. Инспектор отпер четырехугольный жестяной ящик и выложил перед нами небольшую кучу вещей. Тут была коробка спичек, двухдюймовый огарок сальной свечи, трубка, кожаный мешочек с пол-унцией табаку, серебряные часы с золотой цепочкой, пять золотых соверенов, алюминиевый карандаш, несколько бумаг и ножик с ручкой из слоновой кости, с очень тонким негнущимся лезвием и с клеймом «Вейсс и Кº, Лондон».

– Очень странный нож, – сказал Холмс, взяв его в руки и внимательно оглядев его. – По тому, что я вижу на нем пятна крови, я предполагаю, что это тот самый нож, который нашли в руке покойного. Ватсон, этот нож, наверно, по вашей части.

– Это катарактальный нож, – ответил я.

– Я так и думал. Очень тонкое лезвие, предназначенное для очень тонкой работы. Странно было брать с собой такую вещь, предполагая, что угрожает опасность, тем более что нож не закрывается.

– На кончик ножа надевался наконечник из пробки, который мы нашли рядом с трупом, – сказал инспектор, – жена Стрейкера говорит, что нож лежал на туалетном столе несколько дней и что он взял его, уходя из комнаты. Это плохое оружие, но, может быть, у него не было лучшего под рукой.

– Очень возможно. А это что за бумаги?

– Три счета, подписанные торговцами сеном. Письмо от полковника Росса с приказаниями. Счет на тридцать семь фунтов пятнадцать шиллингов от портнихи, госпожи Лезюрье, с Бонд-стрит, на имя Вильяма Дербишира. Миссис Стрейкер говорит, что Дербишир – друг ее мужа и письма на его имя адресовались сюда.

– Мадам Дербишир, должно быть, особа несколько расточительная, – заметил Холмс, просматривая счет. – Двадцать две гинеи за костюм – это дороговато. Кажется, здесь нам не узнать ничего более, и потому отправимся на место преступления.

Когда мы вышли из гостиной, в коридоре к инспектору подошла какая-то женщина и дотронулась до его рукава. На ее бледном, худом, взволнованном лице лежал отпечаток пережитого ужаса.

– Поймали вы их? Нашли их? – задыхаясь, проговорила она.

– Нет, миссис Стрейкер; но вот мистер Холмс. Он приехал из Лондона, чтобы помочь нам, и мы сделаем все, что возможно.

– А мы с вами встречались недавно в Плимуте, на гулянье в саду, миссис Стрейкер, – сказал Холмс.

– Нет, сэр, вы ошибаетесь.

– Неужели? А я-то был готов поклясться, что это вы. На вас был туалет из шелковой материи сизого цвета, отделанный белыми страусовыми перьями.

– У меня никогда не было такого туалета, – ответила миссис Стрейкер.

– А! Так, значит, я ошибся.

Он извинился и вышел из дома вслед за инспектором.

Короткий переход по болоту привел нас к яме, где было найдено тело. На краю ее рос терновый куст, на котором висел плащ.

– Ведь в эту ночь не было ветра! – сказал Холмс.

– Ни малейшего; но шел очень сильный дождь.

– В таком случае плащ не мог быть отнесен на кусты ветром, но был повешен на них.

– Да, он был положен на куст.

– Это чрезвычайно интересно. Я вижу, что земля кругом сильно притоптана. Без сомнения, много ног прошло здесь с ночи понедельника.

– Здесь, в стороне, была положена рогожа, и мы все стояли на ней.

– Превосходно.

– Вот тут у меня в мешке один сапог Стрейкера, башмак Фицроя Симпсона и стальная подкова Сильвер-Блэза.

– Дорогой инспектор, вы превзошли себя!

Холмс взял мешок и, спустившись в яму, передвинул рогожу ближе к центру. Затем он лег плашмя и, опершись подбородком на руку, принялся внимательно рассматривать притоптанную грязь.

– Ого, что это? – внезапно сказал он.

Эта была полусгоревшая восковая спичка, настолько покрытая грязью, что с первого взгляда походила на щепку.

– Не понимаю, как я просмотрел ее, – проговорил инспектор с недовольным видом.

– Ее не было видно в грязи. Я нашел только потому, что искал ее.

– Как! Вы рассчитывали найти ее?

– Считал это довольно вероятным.

Он вынул из мешка сапоги и сличил следы каждого из них со следами в грязи. Потом он вылез из ямы и принялся шарить в папоротниках и кустах.

– Мне кажется, нет более следов, – сказал инспектор. – Я очень тщательно исследовал почву на сто ярдов по всем направлениям.

– В самом деле! – сказал Холмс, вставая с колен. – Не буду настолько невежлив, чтобы снова сделать это после вашего заявления. Но мне хотелось бы пройтись по болоту, пока не стемнело, чтобы к завтрашнему дню иметь понятие о местности, а эту подкову я возьму себе в карман на счастье.

Полковник Росс, выказывавший признаки некоторого нетерпения при виде спокойного, систематического исследования моего приятеля, взглянул на часы.

– Пойдемте со мной, инспектор, – сказал он. – Я должен посоветоваться с вами о многом и особенно о том, не обязаны ли мы перед публикой снять имя нашей лошади из списка участников забега.

– Ни в коем случае, – решительно сказал Холмс. – На вашем месте я оставил бы имя лошади.

Полковник поклонился.

– Очень рад слышать ваше мнение, сэр, – сказал он. – Когда вы окончите свою прогулку, вы найдете нас в доме бедняги Стрейкера, и тогда мы поедем все вместе в Тависток.

Он ушел с инспектором, а Холмс и я медленно пошли по болоту. Солнце садилось за конюшнями Мейплтона, и громадная, покатая равнина перед нами отливала золотом, переходившим в роскошный красно-бурый оттенок в тех местах, где вечерние лучи падали на папоротники и терновые кусты. Но красота пейзажа не производила ни малейшего впечатления на моего спутника, погруженного в размышления.

– Сюда, Ватсон! – наконец проговорил он. – Оставим на минуту вопрос о том, кто убил Стрейкера, и постараемся узнать, что стало с лошадью. Предположим, что она убежала во время драмы или после нее; куда же она делась? Лошадь вообще животное стадное. Предоставленный самому себе Сильвер-Блэз инстинктивно вернулся бы в Кингз-Пайлэнд или отправился бы в Мейплтон, с какой стати он стал бы носиться по болоту? Если бы это случилось, то, наверно, кто-нибудь уже встретил бы его. А зачем цыгане стали бы ловить его? Эти люди всегда стараются улизнуть, когда услышат о каком-нибудь происшествии: очень уж они не любят иметь дело с полицией. Рассчитывать продать такую лошадь они не могли. Риск был бы слишком большой, а кража не принесла бы им никакой пользы. Все это совершенно ясно.

– Но где же тогда лошадь?

– Я уже сказал, что она убежала или в Кингз-Пайлэнд, или в Мейплтон. Она не в Кингз-Пайлэнде – следовательно, в Мейплтоне. Примем эту гипотезу и посмотрим, что выйдет. Эта часть торфяника, как говорил инспектор, очень твердая и сухая. Но по направлению к Мейплтону торфяник понижается, и отсюда можно видеть большую ложбину, в которой, должно быть, было очень сыро в понедельник ночью. Если наше предположение верно, лошадь должна была проскакать через эту ложбину, и там мы и должны искать ее следы.

Во время этого разговора мы быстро шли вперед и через несколько минут были у ложбины. По просьбе Холмса я пошел по правому ее краю, он же по левому, но не успел я сделать и пятидесяти шагов, как услышал громкий крик и увидел, что он машет мне рукой. След лошади ясно отпечатался на мягкой земле перед ним, а подкова, которую Холмс вынул из кармана, пришлась как раз по отпечатку.

– Видите, что значит воображение, – сказал Холмс. – Этого-то качества только и недостает Грегори. Мы вообразили себе, что могло бы произойти, действовали согласно нашему предположению и оказались правы. Будем продолжать.

Мы перешли через болотистую ложбину и прошли около четверти мили по твердому, сухому торфянику.

Потом местность снова стала понижаться, и снова мы увидели следы, потеряли их на протяжении полумили и нашли опять уже у самого Мейплтона. Холмс первый увидел их и указал мне с выражением торжества на лице. След мужской ноги виднелся рядом с лошадиным следом.

– Лошадь сначала была одна! – вскрикнул я.

– Совершенно верно. Сначала она была одна. Ого! Это что?

Двойной след делал резкий поворот и направлялся к Кингз-Пайлэнду. Холмс свистнул, и мы оба пошли по следу. Холмс шел, не спуская глаз со следа; я же случайно взглянул в сторону и с удивлением заметил, что те же следы шли и в обратном направлении.