– Надеюсь, у вас не было больше нервного припадка?

Шерлок Холмс от души расхохотался.

– В свое время дойдем и до этого, – сказал он. – Я расскажу вам все по порядку и покажу вам, как я дошел до моих выводов. Пожалуйста, останавливайте меня, если что-либо покажется вам неясным.

В искусстве сыска чрезвычайно важно уметь в массе фактов отличить случайные от существенных. Иначе энергия и внимание рассеиваются вместо того, чтобы сосредоточиться, как это необходимо. В данном случае с первой минуты у меня не было сомнения, что ключ ко всему происшествию следует искать в клочке бумаги, который был зажат в руке мертвеца.

Прежде чем идти дальше, я хотел бы обратить ваше внимание на то обстоятельство, что если бы рассказ Алека Каннингема был верен и нападавший, застрелив Вильяма Кирвана, бежал моментально, то, очевидно, не он вырвал бумагу из рук убитого. А если это сделал не он, то сделал сам Алек Каннингем, потому что к тому времени, как спустился старик, на месте происшествия было уже несколько слуг. Это очень просто, но инспектор не обратил внимания на эту сторону дела, потому что точкой его отправления была невозможность участия местных помещиков в подобного рода преступлениях. Ну, а у меня нет никаких предвзятых взглядов, и я всегда иду по всякому следу, и, таким образом, в самой первой стадии следствия я уже стал подозрительно относиться к мистеру Алеку Каннингему.

Я очень тщательно изучил уголок оторванной бумаги, переданный мне инспектором. Мне сразу стало ясно, что он составляет часть весьма важного документа. Вот он. Не бросается ли вам в глаза что-либо особенное?

– Почерк очень неровный, – сказал полковник.

– Дорогой сэр! – вскрикнул Шерлок Холмс, – не может быть ни малейшего сомнения в том, что записка написана двумя лицами по очереди. Обратите внимание на букву «т», написанную твердым почерком и с черточкой над буквой в словах «захотите», «прийти» и сравните ее с той же буквой в слове «четверть», написанном менее четким почерком. Достаточно весьма поверхностного анализа, чтобы убедиться, что слова «узнаете», «может быть» написаны более твердой рукой, а «что» – более слабой.

– Клянусь Юпитером, это ясно как день! – воскликнул полковник.

– Очевидно, задумано было скверное дело, и один из соучастников, не доверяя другому, решил, чтобы все делалось сообща. Руководителем был, конечно, тот, кто написал слова «захотите», «узнаете».

– Из чего вы заключаете это?

– Это можно вывести из одного сравнения почерков. Но у нас есть и другие, более важные основания. Если вы станете внимательно рассматривать этот клочок, то придете к заключению, что человек с более твердым почерком первый писал слова, оставляя пустые места, которые должен был заполнить другой. Оставленные между словами промежутки были иногда слишком малы, и второму пришлось писать очень сжато, чтобы вставить свои слова. Человек, написавший свои слова первым, без сомнения, и задумал это дело.

– Превосходно! – вскрикнул мистер Эктон.

– Но достаточно поверхностно, – сказал Холмс. – Теперь, однако, мы подходим к весьма существенному пункту. Может быть, вам не известно, что определение возраста человека по его почерку доведено экспертами до значительной точности. В нормальных случаях можно почти наверняка определить возраст данного человека. Я говорю в «нормальных», потому что болезнь и физическая слабость также изменяют почерк, хотя бы больной и был молодой человек.

В данном случае, смотря на смелую, твердую руку одного и несколько неуверенный, хотя еще четкий почерк другого, мы можем сказать, что один – молодой человек, а второй – пожилой, хотя еще не дряхлый.

– Превосходно! – повторил мистер Эктон.

– Но далее есть еще один пункт, более тонкий и интересный. В обоих почерках есть что-то общее, свойственное, очевидно, лицам, состоящим в кровном родстве. Вам это может быть более заметно на отдельных буквах, мне же это ясно по многим мелким чертам. Я не сомневаюсь, что в этой записке выразилась манера писать всей семьи. Конечно, я сообщаю вам только главные результаты моих исследований. Остальное интересно только для экспертов. Как бы то ни было, все способствовало подтверждению моего впечатления, что эта записка написана Каннингемами – отцом и сыном.

Дойдя до этого заключения, я, конечно, постарался вникнуть в подробности преступления и посмотреть, куда они меня поведут. Я пошел с инспектором к дому и осмотрел все, что можно было видеть там. Как я убедился, рана умершему была нанесена из револьвера на расстоянии четырех ярдов с небольшим. Платье не почернело от пороха. Очевидно, что Алек Каннингем солгал, что выстрел последовал во время борьбы кучера с вором. Затем – и отец и сын сходились в указании того места, где убийца выскочил на дорогу. Но тут как раз оказывается низина с сырым дном. Так как в низине не оказалось никаких следов, то я пришел к убеждению, что Каннингемы не только опять солгали, но что в деле вовсе и не было никакого постороннего лица.

Оставалось отыскать мотивы этого странного преступления. Для этого я прежде всего попытался найти причину странной кражи в доме мистера Эктона. Из нескольких слов полковника я понял, что между вами, мистер Эктон, и Каннингемами шел какой-то процесс. Понятно, что мне тотчас же пришло в голову, что они вломились в вашу библиотеку с намерением добыть некоторые документы, которые могли бы повлиять на ход дела.

– Совершенно верно, – сказал Эктон, – не может быть ни малейшего сомнения в их намерениях. У меня неопровержимые права на половину их имения, и если бы им удалось найти одну бумагу, – к счастью, она хранится в несгораемом шкафу моего поверенного, – они, наверное, выиграли бы процесс.

– Ну, вот видите! – сказал улыбаясь Холмс. – Это была смелая, отчаянная попытка, в которой я вижу влияние молодого Алека. Не найдя ничего, они попытались отвести подозрение, придав нападению вид обычного грабежа, для чего унесли первые попавшиеся вещи. Это было достаточно ясно, но все же многое оставалось темным для меня. Главное было добыть недостающую часть записки. Я был уверен, что Алек вырвал ее из руки убитого, и сильно подозревал, что он спрятал ее в карман халата. Куда иначе он мог девать ее? Единственный вопрос состоял в том, там ли она еще. Стоило употребить все усилия, чтобы разъяснить это, и поэтому мы все отправились в дом.

Каннингемы подошли к нам, как, вероятно, вы помните, когда мы стояли у кухонной двери. Само собой разумеется, очень важно было не напоминать им о существовании записки, иначе они сейчас же уничтожили бы ее. Инспектор только что собирался сообщить им, какую важность мы придаем этому документу, как со мной сделался припадок и разговор принял другое направление.

– Господи боже мой! – со смехом сказал полковник – Неужели вы хотите сказать, что мы потратили наше сочувствие на притворную болезнь?

– С профессиональной точки зрения это было проделано изумительно, – сказал я, с удивлением глядя на человека, постоянно поражавшего меня новыми проявлениями своей изобретательности.

– Это искусство часто бывает очень полезно, – заметил Холмс. – Оправившись, я прибегнул к уловке – быть может, довольно незатейливой, – и заставил старика Каннингема написать слова «три четверти двенадцатого», чтобы иметь возможность сличить их со словами на записке.

– Какой же я был осел! – воскликнул я.

– Я видел, как вас огорчила моя слабость, – смеясь, сказал Холмс. – Мне было жаль, что приходится огорчать вас. Мы все пошли наверх. Увидав во время осмотра гардеробной, что халат висит за дверью, я опрокинул столик, чтобы отвлечь их внимание, и шмыгнул обратно в комнату, чтобы осмотреть карманы. Но как только я нашел (как и ожидал) записку в одном из карманов, как на меня набросились оба Каннингема и, наверное, убили бы меня, если бы вы не подоспели мне на помощь. Я и теперь еще чувствую, как молодой Каннингем схватил меня за горло, а старик чуть не вывихнул мне руку, стараясь вырвать бумагу. Они, как видите, догадались, что я понял все, и внезапный переход от полной безопасности к полному отчаянию заставил их совершенно потерять голову.

У меня со стариком Каннингемом был короткий разговор о мотиве преступления. С ним можно было разговаривать, но сын его – сущий демон, готовый застрелиться или застрелить кого угодно, если бы у него в руках очутился револьвер. Когда старик Каннингем увидел, что улики против него так вески, он потерял мужество и сознался во всем. Оказывается, что Вильям тайком проследил за своими хозяевами в ночь нападения на дом мистера Эктона и, получив таким образом власть над ними, пытался, путем угрозы, шантажировать их. Но мистер Алек слишком опасный человек для того, чтобы с ним можно было вести подобного рода игру. С его стороны было положительно гениальной выдумкой воспользоваться недавними грабежами в здешней местности для того, чтобы отделаться от человека, которого он боялся. Вильяма заманили в ловушку и застрелили. Будь записка у них в руках и обрати они побольше внимания на некоторые подробности, весьма возможно, что подозрение никогда бы не пало на них.

– А записка? – спросил я.

Холмс положил перед нами следующую бумагу:



– Я именно ожидал найти что-нибудь в этом роде, – сказал он. – Конечно, мы так и не знаем, какие отношения существовали между Алеком Каннингемом, Вильямом Кирваном и Энни Моррисон. Результат, однако, показывает, что западня была устроена очень искусно. Ватсон, я полагаю, что наш отдых в деревне увенчался полным успехом, и завтра я вернусь на Бейкер-стрит с обновленными силами.