Росс МакДональд - Запах золота

Когда она скрылась за углом отеля «Континенталь», я подхватил сумку с клюшками и отправился следом, начиная потеть и ощущая себя мальчиком-прислужником в гольфе, у которого нет надежды стать настоящим игроком.

Фэй присоединилась к небольшой группе женщин, разнообразных возрастов и форм, направлявшихся к главному входу.

Однако, не доходя до него, они свернули с аллеи и – скрылись под оштукатуренной аркой с надписью: «Комнаты для переодевания».

Я прошел мимо охранника на улицу. Он запомнил меня и мой мешок с клюшками.

– Что, не понадобились ему?

– Он решил, что играть в гольф гораздо легче, чем в бадминтон.

Включив мотор, я ждал ее недалеко от ворот. Фэй вышла и зашагала в другую сторону. Она переоделась в хорошо сшитый темный костюм и маленькую, сидевшую набекрень, шляпку. Со своей стройной фигурой сзади она выглядела лет на десять моложе.

Фэй остановилась в полуквартале от меня, возле черного седана, открыла дверцу и села за руль. Я двинулся в путь, влился в поток машин и предоставил ей возможность вырваться вперед. У нее был новый «бьюик». Я не боялся, что она меня заметит. В окрестностях Лос-Анджелеса было множество голубых открытых автомобилей, а движение на бульваре являло собой постоянно меняющийся калейдоскоп.

Фэй вносила посильный вклад в эту картину, непрерывно перестраиваясь из ряда в ряд, управляя «бьюиком» лихо и даже неистово. Чтобы не выпустить ее из виду, мне пришлось развить скорость в сто десять километров. Вряд ли она старалась оторваться от меня, просто делала это ради удовольствия. Через Сансет, по дороге к морю, она промчалась на восьмидесяти, повороты на Беверли-хилл прошла на девяносто. У ее тяжелого «бьюика» обгорали шины. Но я в своем легком автомобиле рисковал больше из-за центробежной силы. Мои колеса вибрировали и визжали. На длинной петле последнего спуска к Пасифик-Палисадс я позволил ей уйти и даже потерял ее. Однако на прямом участке снова догнал за минуту до того, как она свернула направо. Я вырулил вслед за ней на шоссе под названием Будлоу-лейн, которое вилось между лживыми изгородями по склону. Метров через сто она съехала на подъездную дорогу. Я затормозил и поставил машину под эвкалиптом.

Сквозь японскую живую изгородь, росшую вдоль обочины, я увидел, как она поднялась к белому зданию и вошла в него. Двухэтажный дом с гаражом, частично врытым в склон горы, стоял среди деревьев. Он казался чересчур красивым и дорогим для женщины ее положения. Скоро мне надоело смотреть на запертую дверь. Я снял пиджак с галстуком и положил их на спинку сиденья, потом засучил рукава. В ящичке с инструментами у меня хранилась длинноносая масленка. Я взял ее и по дорожке мимо «бьюика» зашагал к открытой двери гаража.

Гараж был настолько велик, что в него бы поместился двухтонный грузовик и в придачу легковушка. Странным оказалось то, что тяжелый грузовик действительно бывал здесь иногда: на бетонном полу остались следы широких протекторов и громадные жирные пятна подтекавшего масла.

Небольшое окно выходило во двор. Там, спиной ко мне, сидел широкоплечий мужчина в алой шелковой рубашке. Его короткие волосы по виду были гуще и темнее, чем у Ральфа Сэмпсона. Я встал на цыпочки и прижался лицом к стеклу.

Даже отсюда сцена выглядела живописной, как на картинке: массивная спина в красной рубахе, коричневая пивная бутылка, тарелка, наполненная солеными орехами, на земле и апельсиновое дерево с незрелыми плодами, похожими на темно-зеленые мячи для гольфа. Мужчина наклонился и протянул огромную руку к орехам. Однако промахнулся – пальцы царапнули землю. Тогда он повернул голову, и я увидел его профиль. Это был не Ральф Сэмпсон. Лицо мужчины словно высек из, камня примитивный скульптор. На нем ясно читалась обычная история человека двадцатого века: слишком много борьбы, избыток животного мужества и недостаток мозгов.

Я вернулся к отпечаткам протекторов и, опустившись на колени, стал изучать их. Позади меня раздались шаги, но я услышал их слишком поздно и, не успел ничего предпринять.

В дверях возник мужчина в алой рубашке.

– Эй, ты что здесь потерял?

Я взял масленку и, выпустив струю масла на стену, попросил:

– Не загораживайте свет, пожалуйста.

– Чего-чего? – тяжело пробормотал он.

Его толстая верхняя губа еще сильнее оттопырилась. Он был не выше меня, а в плечах не шире дверного проема, но впечатление производил внушительное. Я начал нервничать, словно разговаривал со свирепым бульдогом, охранявшим хозяйское имущество.

– Да, – сказал я, поднимаясь. – Вы, братец, и вправду обзавелись ими.

Мне не понравилось, как он двинулся на меня, выставив вперед левое плечо и прижав к груди подбородок, точно каждый час его жизни был разделен на двадцать трехминутных раундов.

– Ты это про что? Чем мы обзавелись? Ничем мы не обзаводились. А вот ты наверняка обзаведешься неприятностями, коли притащил сюда свой зад:

– У вас термиты, – быстро проговорил я.

Он подошел уже так близко, что я ощущал его дыхание. Пиво, соленые орехи и гнилые зубы.

– Передайте миссис Голдсмит, что они на самом деле к ней пожаловали.

– Термиты?

Он остановился. Я бы, – конечно, сбил его с ног, но не надолго бы вывел из строя.

– Да, маленькие насекомые, пожирающие дерево. – Я снова плеснул масло на стену. – Отвратительные, назойливые паразиты.

– А что у вас в этой жестянке?

– В этой жестянке?

– Да.

Похоже, я выкрутился.

– Тут средство, убивающее термитов, – ответил я. – Они жрут его и подыхают. Скажите миссис Голдсмит, что все будет в порядке.

– Я не знаю никакой миссис Голдсмит.

– Как? А хозяйка этого дома? Она лично звонила в управление и вызвала инспектора.

– В управление? – подозрительно переспросил он.

Его выгоревшие брови надвинулись, подобно ставням, на крохотные белесые глазки.

– Управление термитного контроля Южной Калифорнии.

– А! Но миссис Голдсмит тут не живет.

– Разве я не на Эвкалипт-Лейн?

– Нет, это Будлоу-лейн. Ты перепутал адрес, приятель.

– Ужасно, – вздохнул я. – А я-то думал, что это Эвкалипт.

– Нет, Будлоу.

Он широко улыбнулся моей нелепой ошибке.

– Тогда я пойду. Миссис Голдсмит, наверное, уже заждалась.

– Да. Только постой сперва…

Он быстро выбросил вперед левую руку и схватил меня за воротник. Правую он сжал в кулак.

– Больше здесь не появляйся. Тебе тут нечего делать.

Лицо его побагровело от злости, глаза загорелись, как у дикого кота. Из уголков искривленного рта сочилась слюна. Этот тип был вдвое опаснее бульдога, его поведение было трудно предугадать.

– Смотри, – поднял я масленку. – Эта штука сейчас ослепит тебя.

Я брызнул маслом ему в глаза, и он взвыл, точно в агонии. Я рванулся в сторону. Его правый кулак скользнул по моему уху. Воротник рубашки оторвался, зажатый в его руке. Он прикрыл лицо правой, ладонью и застонал, будто ребенок, действительно испугавшись слепоты.

Я услышал, как в гараже открывается дверь, когда находился на полпути к шоссе. Я не стал оборачиваться, а, обогнув угол изгороди, припустился бежать-прочь от своей машины и остановился только «через квартал.

Когда я вернулся к ней, поблизости никого не было. Гараж был закрыт, но «бьюик» по-прежнему стоял на подъездной дороге.

Белое здание среди деревьев выглядело мирно и безобидно в свете раннего вечера.

Почти совсем стемнело, когда из дома вышла женщина в пятнистом оцелотовом платье. Пока «бьюик» разворачивался, я подрулил к началу дороги и подождал его па бульваре Сансет. Обратный путь в Голливуд через Вествуд, Бэл-Эйч и Беверли-хилл она проделала с бешеной скоростью и не так аккуратно, как днем. Я не терял ее из поля зрения.

На углу Голливуд-бульвара и Вайн-стрит она свернула на частную стоянку и оставила машину там. Я проследил, как она идет к «Свифту», – яркая фигура, шагающая точно в приподнятом настроении. Я отправился домой и переменил рубашку.

Пистолет в шкафу искушал меня, но я не надел его, а пошел на компромисс: вынул из кобуры и положил в машину, в отделение для перчаток.

Заднее помещение «Свифта» было отделано панелями из мореного дуба, которые отражали матовый свет полированных латунных люстр. По обеим сторонам комнаты располагались кабины с кожаными подушками на сиденьях. Остальное пространство занимали столики. Во всех кабинах и за большинством столов сидели прекрасно одетые посетители. Они либо ели, либо ожидали, когда их обслужат. Основная масса женщин имела хрупкое сложение: они голодали для сохранения фигуры. Почти у всех мужчин был мужественный голливудский взгляд, который трудно описать. В их громкой, речи и безудержной жестикуляции ощущалась настойчивая беззастенчивость, словно бог обязался охранять их по контракту на миллион долларов.

Фэй Истебрук сидела в последней кабине, там же виднелся голубой фланелевый локоть ее партнера. Все остальное скрывала перегородка.

Я подошел к бару и заказал пиво.

– Только липовый эль, «Черная лошадь» и «Гвинес Стаут». После шести у нас пива не бывает.

Я выбрал липовый, вручил бармену доллар и заявил, что сдачи не надо. Но сдачи и не причиталось. Он ушел.

Я посмотрел в зеркало, висевшее за баром, и увидел в нем лицо Фэй. Она быстро шевелила губами. Мужчина встал.

Он принадлежал к тому типу, который всегда находится в компании молодых женщин, элегантный и молодящийся, неизвестно как делающий доллары. Тот самый постаревший церковный певчий, которого описал Крэм. Голубой пиджак облегал его фигуру, белый шелковый шарф на шее оттенял серебристые волосы.