Села на тахту и взяла голову Левиса в руки. Теплая кровь капала с моих пальцев, а я удивлялась, почему же тогда, шесть месяцев назад, когда на пустынной дороге я так же держала в руках эту голову при свете пламени и эта же теплая кровь бежала по моим пальцам, у меня не возникло никакого предчувствия. Все еще плача, я отвела его в ванную, продезинфицировала рану спиртом и перевязала.

— Ты испугалась, — прервал он затянувшееся молчание, — на то не было никаких оснований.

— Не было оснований… — я сурово глянула на него. — Под моей крышей живет человек, который убил пятерых.

— Четверых, — скромно поправил он.

— Четверых… это одно и то же. Полицейский офицер будит меня в восемь утра… и ты думаешь, у меня нет оснований для испуга… это уже последняя капля.

— Я же ничем не рисковал, — он уже улыбался. — Ты все видела сама.

— И еще, — добавила я, — и еще… А как насчет твоего показательного детства? Хороший студент, хороший работник, хороший во всем. За кого я должна себя считать? За Мата Хари?

Он рассмеялся:

— Я же говорил тебе, Дороти. До того, как я встретился с тобой, у меня никого не было, я был одинок. Теперь у меня есть что-то свое, его я и защищаю. Вот и все.

— Но у тебя нет ничего своего, — воскликнула я в отчаянии. Я не принадлежу тебе. Насколько я понимаю, я даже не твоя любовница. И ты прекрасно знаешь, что, если мы избежим встречи с палачом, я вскоре собираюсь выйти замуж за Пауля.

Он резко встал и повернулся ко мне спиной:

— Ты полагаешь, — с отсутствующим видом пробурчал он, — что я больше не смогу жить с тобой, как только ты выйдешь за Пауля?

— Ну, я думаю, это не входит в намерения Пауля. Конечно, он очень любит тебя, но…

Внезапно я замолчала. Он обернулся и смотрел на меня тем самым ужасным взглядом, значение которого я теперь так хорошо знала. Совершенно остекленевшим взглядом.

— Нет, Левис, нет! — пронзительно закричала я. — Если ты тронешь Пауля, я никогда, никогда не увижу тебя снова. Никогда. Ты будешь мне отвратителен, это будет конец, конец, для тебя и для меня.

Конец чего? Об этом я спрашивала себя. Левис провел рукой по лбу, он очнулся:

— Я не трону Пауля, но хочу остаться с тобой до конца жизни.

Медленно, как после сильного удара, он поднялся по ступеням наверх, а я вышла из комнаты. Солнце весело освещало мой жалкий сад, «роллс», снова превратившийся в памятник, холмы вдалеке, весь окружающий мир, такой спокойный и такой яркий. Я обронила еще несколько слезинок по моей загубленной жизни и, всхлипывая, вернулась в дом. Пора бы и одеться. Подумав об этом, я отметила про себя, что лейтенант Пирсон весьма недурен собой.

15

Спустя два дня, два кошмарных дня, в течение которых я одну за другой глотала таблетки аспирина и даже, впервые в жизни, попробовала транквилизаторы, вогнавшие (вероятно, это случайное совпадение) меня в такую депрессию, что и самоубийство стало казаться мне наилучшим решением всех проблем, — спустя два дня налетел ураган с ливнем. Проснулась я на заре. Кровать ходила ходуном, ревела падающая с неба вода, и я почувствовала что-то вроде горького облегчения. Последние мазки эпического полотна. Макбет где-то недалеко, приближался конец. Я подошла к окну: по дороге, превратившейся в бурный поток, проплыл чей-то пустой автомобиль, за ним проследовали разнообразные обломки; потом я сделала круг по дому и из другого окна увидела «роллс», вокруг которого пенились буруны. Терраса чуть-чуть, едва ли на фунт выступала из воды. Я поздравила себя еще раз с тем, что не ухаживала с любовной заботой за садом, — теперь мои труды все равно пошли бы прахом.

Я спустилась вниз. Левис, радостный, стоял у окна. Увидев меня, он поспешил к плите, чтобы налить мне чашечку кофе. После убийства Билла Макклея он смотрел на меня умоляющим взглядом, как ребенок, который хочет, чтобы его простили за неудачную выходку. Я тут же приняла надменный вид.

— Сегодня на студию попасть невозможно, — радостно сообщил Левис. — Все дороги залило. И телефонная линия порвана.

— Очаровательно, — прокомментировала я.

— К счастью, вчера я купил два бифштекса и пирожные, какие ты любишь, с засахаренными фруктами.

— Благодарю тебя, — последовал достойный ответ.

Но на самом деле ураган обрадовал и меня. Не работать, слоняться по дому в халате и есть вкусные пирожные — не такая уж плохая перспектива. Кроме того, я читала интересную книгу, полную незабудок и галантности; приятная перемена после стольких убийств и гнетущей атмосферы.

— Пауль, должно быть, в ярости, — отметил Левис. — Он хотел в этот уик-энд отвезти тебя в Лас-Вегас.

— Ничего, разорюсь в следующий раз, — ответила я. — К тому же мне надо кончить книгу. А ты, что ты собираешься делать?

— Немного поиграю, — улыбнулся он. — Приготовлю для тебя обед, а потом мы можем поиграть в кункан, правда?

Чувствовалось, что он чертовски счастлив. Еще бы, на целый день я в полном его распоряжении; наверное, он радовался с самого утра. Я не могла не улыбнуться этому.

— Поиграй, а я пока почитаю. Полагаю, радио и телевизор тоже не работают?

Я забыла упомянуть, что Левис часто играл на гитаре, преимущественно медленные, меланхолические мелодии, очень странные, которые сам и сочинял. Забыла от того, что ничего не смыслю в музыке. Он поднял гитару и взял несколько аккордов. Снаружи ревел ураган, я пила горячий кофе в компании моего дорогого убийцы и пребывала в прекрасном расположении духа. По последним данным психоанализа, легкое счастье — это самое ужасное. Счастье связывает, от него невозможно избавиться, и начинается невроз. На тебя могут навалиться трудности, ты борешься, защищаешь себя, тобой владеет единственная мысль: как спастись, ты сжат, как пружина, но вдруг счастье бьет тебя в лицо, как камень или солнечный зайчик, и ты сдаешься, сдаешься счастью ощущать себя живым.

День прошел. Левис выиграл у меня пятнадцать долларов, позволил, слава Богу, мне самой приготовить обед, играл на гитаре, я читала. Меня он совсем не беспокоил, с ним было просто, как с кошкой. Пауль же, с его внушительным видом, бывало, утомлял меня. Я не решалась представить себе, во что вылился бы день с Паулем в таких вот условиях: он пытался бы исправить телефон, завести «роллс», спасти жалюзи, помочь мне закончить сценарий, говорить о знакомых, заниматься любовью и Бог знает что еще… Действовать. Что-нибудь делать. А Левис вел себя иначе. Дом могло бы снести с фундамента, а он напевал бы, в обнимку с гитарой. Да, я не помню более приятного дня посреди ревущей стихии.

Когда наступила ночь, силы урагана будто удвоились. Жалюзи с печальным скрипом метались на ветру, как птицы. Снаружи царила мгла. «Роллс» бился о стену, как огромная собака о дверь, в ярости, что ее оставили на улице. Меня начал охватывать страх. Я чувствовала, что Бог, в своей изначальной мудрости, стал несколько суров к своим почтительным слугам. Левис же, конечно, смеялся, забавляясь моим испуганным видом, и изображал насмешливого героя. Наконец мне все это надоело, и я рано отправилась спать, приняла ставшие уже привычными таблетки снотворного (и это после стольких лет жизни без лекарств!) и попыталась заснуть. Бесполезно. Ветер ревел, как паровоз, переполненный волками, дом трещал по всем швам и около полуночи действительно треснул. Часть крыши над моей комнатой снесло, и вода, хлынувшая сверху, промочила меня насквозь.

Я вскрикнула и, повинуясь идиотскому инстинкту, спряталась с головой под простыню, потом выскочила из комнаты и попала прямо в объятия Левиса. Было темно, хоть глаз выколи. Он вел меня перед собой, и, нащупывая путь, мы вошли в его комнату, крыша над которой чудом, вероятно, выстояла перед стихией. (Разумеется, снесло крышу над моей головой и промокла именно я!) Левис схватил с постели покрывало и стал растирать меня, как старую лошадь, успокаивая при этом, как успокаивают испуганных четвероногих:

— Ну… ну… ничего… все кончится…

В конце концов он спустился на кухню, используя зажигалку, как свечу, нашел бутылку шотландского и вернулся мокрый по колено.

— Кухня полна воды, — веселым голосом объявил он. — Диван плавает вместе с креслами в гостиной. Мне пришлось просто плыть за этой чертовой бутылкой, которая плескалась в волнах. Забавно, какими смешными выглядят вещи, когда они меняют привычное место. Даже холодильник, такой большой и неуклюжий, плавает, как пробка.

Я не думала, что это очень забавно, но чувствовала, что он говорит так, чтобы подбодрить меня. Мы сидели на его кровати, дрожа и кутаясь в одеяла, и в темноте пили прямо из горлышка.

— Что будем делать? — спросила я.

— Подождем до рассвета, — спокойно ответил Левис. — Стены прочные. Единственное, что тебе надо, так это лечь в мою сухую кровать и заснуть.

Спать… мальчик сошел с ума. Тем не менее от страха и алкоголя голова у меня кружилась, и я легла в постель. Левис сидел рядом. На фоне окна и бегущих облаков я различала его профиль. Казалось, что ночь никогда не кончится, мне так и придется умереть, и от печали, детского страха, жалости к себе у меня перехватило дыхание:

— Левис, — взмолилась я, — я боюсь. Ложись ко мне.

Он ничего не ответил, обошел кровать и вытянулся рядом. Мы оба лежали на спине, Левис курил сигарету, не произнося ни слова.

В этот момент «роллс», вероятно подброшенный огромной волной, врезался в стену. Со страшным скрежетом дом задрожал, а я бросилась в объятия Левиса. Не могу назвать мой порыв осознанным, но я почувствовала: необходим мужчина, который обнял бы и крепко прижал меня к себе. Что Левис и сделал. И тут же, повернувшись ко мне, начал покрывать мой лоб, волосы, губы легкими поцелуями невероятной нежности, повторял мое имя, как молитву любви, молитву, которую я, тесно прижатая к его телу и похороненная под гривой его волос, понимала не совсем отчетливо: